астии в  покушении остальных и  вообще будет отрицать осведомленность об
убийстве.
     Каждый понимал, что эта клятва по крайней мере условна.
     Обстоятельства могут сложиться так,  что сознаться окажется выгодным.
И вряд ли кто из заговорщиков удержится от соблазна.
     Ирина срочной телеграммой просила мужа не  начинать ничего,  пока она
не возвратится из Крыма. Никто из заговорщиков не подозревал, что движущей
силой  их  предприятия была  стройная  застенчивая женщина  редкой  робкой
красоты.
     Ирина простудилась,  и пришлось начинать без нее,  так как 16 декабря
стало  последним  сроком  -  надвигался Новый  год,  государь  вернется  в
Петербург из  Ставки  -  заговорщики не  смели  совершить убийство  в  его
присутствии.  Хотя царя считали слабовольным,  у  него могло хватить воли,
чтобы пресечь заговор или быстро раскрыть его.
     У  Феликса возникло небольшое осложнение -  17-го утром ему надо было
сдавать в  корпусе экзамен по  тактике,  прогулять его -  навлечь на  себя
ненужные  подозрения.   Следовательно,   надо  было  провести  убийство  с
наименьшей потерей сил...  к  тому же даже такому холодному человеку,  как
Юсупов,  было  нелегко  готовиться шестнадцатого к  экзамену,  если  ночью
предстояло стать спасителем Отечества и  убить -  все же  ему раньше этого
делать не  приходилось -  очень живого,  сильного и  хорошо относящегося к
Феликсу  человека.   Впрочем,   Феликс  старательно  занимался  весь  день
шестнадцатого декабря, и это помогало ему не думать о предстоящей ночи.
     В час дня Феликс сделал перерыв в занятиях и, вызвав авто, отправился
во дворец Юсуповых на Мойке.
     Феликс приказал остановить авто, не сворачивая к под®езду.
     Окна в комнату, где все произойдет - узкие, почти вровень с землей, -
выходили на речку. Набережная была пустынна, и в снегу редкими экипажами и
телегами были промяты колеи.
     Несмотря на  середину дня,  в  окнах  подвала горел свет  и  мелькали
очертания людей. Там кипела работа.
     - Могли  бы  завесить окна!  -  закричал князь  от  дверей,  сбежав в
подвал.
     Старый  камердинер  Василий  Иванович,  человек  верный,  ездивший  с
Феликсом в Англию, который командовал убранством комнаты, ничем не показал
удивления.
     Прошел,  перешагивая через вещи,  к  окнам,  задернул уже  повешенные
шторы, сразу стало темно.
     - Лампы принесут к вечеру, - сказал Василий Иванович.
     - Бог с вами,  - отмахнулся Юсупов, не признавая упрека, - открывайте
окна, только не шумите и не мелькайте. Не хочу, чтобы весь город знал.
     Феликс глядел, как слуги вешали на стены ковры.
     Он сам придумал и нарисовал комнату,  стараясь, чтобы она понравилась
гостю.
     Ловушка была сделана из винного погреба дворца. Комната была мрачная,
узкие окна  давали мало света.  Ровный гранитный пол  рождал холод,  стены
были  облицованы серым  камнем,  своды побелены.  Казалось бы,  невозможно
превратить этот подвал в приятное жилище, но Феликс был уверен, что сможет
сделать из него приманку,  приятную сердцу старца.  Ведь следовало сделать
так, чтобы он согласился выпить чаю, не спешил и не волновался.
     Две невысокие арки делили подвал на неравные части.  Узкая часть была
прихожей - оттуда дверь вела на лестницу. Если подняться по ней на пролет,
выйдешь во двор, а еще выше располагался кабинет Феликса, лежавший как раз
над подвалом. Лестница эта была винтовой, из темного дерева.
     Вошедший в  прихожую  со  двора  сразу видел две большие разноцветные
китайские вазы, стоявшие в нишах.
     Пройдя под  арку,  он  оказывался в  широкой части  подвала,  которая
должна была имитировать столовую.
     Сюда Юсупов велел принести много темной мебели,  зная, что именно так
обставлена гостиная  в  доме  Распутина.  Обтянутые кожей  стулья,  мягкие
черные кресла теснились между шкафов и буфетов, еле уместившихся по стенам
и  снабженных ящиками  и  ящичками.  Между  креслами,  стульями и  шкафами
размещалось несколько столиков с инкрустированными крышками, на них стояли
кубки из слоновой кости и фарфоровые вазы.
     Во  весь пол был расстелен пышный персидский ковер,  а  в  углу,  где
ковра не хватило, положили шкуру белого медведя.
     В  центре комнаты располагался овальный стол,  за  которым предстояло
сидеть Григорию Ефимовичу.
     Удовлетворившись тем,  как  идут  работы  по  приготовлению  комнаты,
Феликс  отдал  последние  указания  Василию  Ивановичу -  купить  побольше
печений,  пирожные и всяких сладостей, а также принесли из подвалов доброй
мадеры. К одиннадцати часам вечера следует накрыть наверху, в кабинете чай
на четверых и  внизу,  на двоих,  и ничего не жалеть,  словно будут гулять
человек пять.

     В одиннадцать Феликс возвратился в подвал. Он совершенно подготовился
к завтрашнему экзамену - успел!
     В  подвале его  ждал только Василий Иванович.  Хоть дом  и  протопили
после ремонта,  в подвале было сыровато и зябко. Василий Иванович сидел на
корточках перед  камином  и  кормил  его  деревянными чушками.  При  звуке
быстрых шагов Феликса он с трудом поднялся,  и Феликс подумал,  как он уже
стар. Ведь Феликс помнил его с детства - точно таким же, без перемен.
     - Людей отпустил? - спросил Феликс.
     - Так точно.
     Феликс  прошел  вокруг  стола.  Стол  был  уставлен сладостями густо,
словно собирались пировать большой компанией.  Мадера была открыта. Феликс
хотел  было  попробовать  -  мадера  была  своя,  из  маминого  подвала  в
Ай-Тодоре,  но  тут же спохватился -  его остановил иррациональный страх -
словно мадера уже  отравлена,  будто кто-то  обогнал Феликса и  подготовил
ловушку для самого охотника.
     - Ты иди, - сказал Феликс.
     Василий Иванович удивился:
     - А кто же подавать будет?
     - Я сам.
     - Тогда я останусь, ваше сиятельство. От меня будет польза.
     Феликс  усмехнулся.  Преданность  слуги,  как  в  хорошем  английском
романе, всегда трогала его.
     - Василий, - сказал он, пытаясь не дать волнению отразиться в голосе.
- Чем ты дальше будешь отсюда сегодня ночью, тем лучше.
     - Я понимаю, что не с девицей остаетесь, - сказал Василий.
     - Какая может быть девица - ты бы первым княгине донес.
     - Может, и не донес бы, - сказал Василий Иванович.
     - Тогда  иди,   иди,  справимся.  Завтра  с  утра  пораньше  приходи.
Понадобишься.
     Василий  Иванович  колебался.  Он  не  мог  ослушаться князя,  но  не
хотелось оставлять его. Тревожно.
     Феликс подтолкнул слугу к дверям и сам вышел за ним следом.
     И вовремя.
     Во  дворе,  переступая с  ноги на  ногу,  словно морж,  в  обтекающей
бобровой шубе,  покачивался доктор  Лазаверт.  Он  пришел раньше остальных
гостей.
     - Вы на извозчике? - спросил Феликс вместо приветствия.
     - Не беспокойтесь,  -  ответил доктор высоким,  как бывает у  больших
толстых людей, голосом, - я расплатился на углу Невского.
     Было  темно,  мела  поземка,  яркий  фонарь покачивался от  ветра над
входом в подвал.  Еще один фонарь был на набережной, недалеко от ворот, он
тоже качался и гонял длинные тени на золотом снегу.
     Две  фигуры -  высокий князь  и  приземистый Пуришкевич -  возникли в
воротах,  сначала силуэтами,  подсвеченные сзади,  потом их осветил фонарь
над дверью.
     - Мы не опоздали? - громко спросил Пуришкевич.
     - Нет, все в порядке, - сказал Феликс.
     Великий князь стянул с  руки перчатку,  все смотрели на это и  ждали,
когда же он освободит длинные пальцы.  Затем Великий князь поздоровался за
руку со всеми заговорщиками.
     Наступила пауза, ее прервал Феликс.
     - Добро пожаловать, так сказать, - произнес он с кривой усмешкой.
     Намек на шутку не прозвучал.
     Феликс первым открыл дверь в  дом и  пошел вниз по винтовой лестнице.
Остальные чуть задержались, и Пуришкевич спросил оттуда:
     - А мы где будем?
     Хотя знал, еще вчера осматривали место.
     Из кабинета Феликса на верхнюю площадку вышел штабс-капитан Васильев.
Юсупов и не заметил, как он прошел наверх.
     - Нет,  нет,  -  сказал Дмитрий Павлович, - сначала посмотрим, как вы
все подготовили, княже.
     В столовой было тесно.  Все стояли вокруг стола, обозревали тарелки и
блюда с  пирожными,  словно макет поля боя,  какие устанавливают в военной
академии на занятиях по тактике.
     - Начнем?  -  спросил Феликс.  Голос сорвался, пришлось откашляться и
повторить вопрос.  Феликс был  зол  на  себя  за  такое  мелкое проявление
слабости.
     Он  открыл  дверцу  резного  шкафа  черного дерева  и  достал  оттуда
заготовленную коробку.
     Пуришкевич посмотрел на нее жадно,  Феликс подумал,  что он оголтелый
человек. Очень опасный.
     Доктор Лазаверт подошел к столу поближе, шуба мешала ему.
     - Позвольте, - сказал штабс-капитан и стащил шубу с доктора. Он кинул
ее  на кресло.  И  Феликс подумал -  только не забыть ее здесь.  Только не
забыть. Все может сорваться из-за пустяка.
     В  коробке была небольшая широкогорлая склянка и  в  ней -  несколько
палочек цианистого кали.
     Доктор взял блюдце,  положил на него палочку и  принялся разбивать ее
чайной ложкой.  Палочка была  не  очень  твердой и  послушно рассыпалась в
порошок. Доктор растирал порошок, он был при деле и успокоился - он мог не
думать  об  убийстве,  достаточно заняться приготовлениями к  медицинскому
опыту.
     - Пирожные,  -  приказал доктор Феликсу, словно хирург, который велит
сестре милосердия подать ему скальпель.
     Феликс подвинул коробку с пирожными.
     - Вы уверены, что он любит именно эти пирожные? - спросил доктор.
     - Да,  я видел,  как он их пожирал,  -  сказал Феликс.  - Как грязная
скотина.
     Он пытался раззадорить себя.
     Пирожные  оказались  шоколадными эклерами  -  доктору  было  нетрудно
отделить верхнюю половину и  положить по  толике  порошка в  темный  крем.
Остальные следили за  движениями рук  доктора,  словно  учились делать так
сами, в следующий раз.
     Никто  не  произнес  ни  слова,  пока  доктор,  нашпиговав последнее,
десятое пирожное, не распрямился и ссыпал остатки порошка в коробку.
     - Что-то спина болит, - сообщил он, - видно, погода меняется.
     Штабс-капитан Васильев, единственный из всех, нашелся и ответил:
     - Судя по приметам, грядут морозы, и значительные притом.
     - А в рюмки будем насыпать? - спросил Феликс.
     - Рискованно,  -  сказал доктор.  - Он может заподозрить, если Феликс
Феликсович откажется пить с ним. Лучше не рисковать.
     - А пирожные? - спросил Пуришкевич. - Князь тоже откажется.
     - Я не люблю сладкого, - сказал Юсупов. - Григорий знает об этом.
     - Следует сделать на  столе некоторый беспорядок,  -  вдруг заговорил
Великий князь.  -  У вас были гости и ушли. А убрать не успели. Разоренный
стол  вызывает  доверие.  Одни  гости  ушли,  другие  пришли,  вы  человек
гостеприимный, но порядка в доме нет.
     Феликс хотел было возразить -  порядок в  доме был.  Но  спохватился.
Великий князь обращался не к нему, а к Распутину.
     Все придвинулись к  столу и  с облегчением начали разрушать созданную
слугами картину -  наливали в чашки чай, разворачивали конфеты и оставляли
их  рядом с  блюдцами.  Васильев даже плеснул чаю на  скатерть и  выдержал
осуждающий взгляд хозяина дома.
     Пуришкевич налил себе мадеры, выпил и потом спросил:
     - А вы уверены, доктор, что не успели отравить?
     Все нервно засмеялись, смеялись долго, не могли остановиться.
     - Пора ехать,  - сказал Феликс, самый молодой, но и самый выдержанный
и холодный.
     Доктор первым перестал смеяться.  Еще  вчера было обговорено,  что он
поведет автомобиль, потому что с этого момента ни один из слуг, даже самых
верных,  допущен к тайне не будет. Кроме доктора, вести авто было некому -
у  Васильева рука на перевязи,  Пуришкевич и близко к машине не подходил -
его возили на думском авто.  Вот и остался толстый Лазаверт,  единственный
безыдейный  заговорщик.  Ему  что  мертвый  Распутин,  что  живой  -  было
безразлично.
     Наверху в кабинете Феликс приготовил доктору костюм шофера -  кожаную
куртку,  фуражку с  квадратными очками,  прикрепленными к околышу,  краги.
Костюм был тесноват,  но  доктор не  жаловался,  ему трудно было подобрать
костюм по размеру.
     Там же Юсупов облачился в  длинную доху и меховую шапку со спущенными
наушниками, чтобы скрыть лицо.
     Потом в  кабинете присели на дорожку.  Словно перед долгим и  опасным
путешествием, к Северному полюсу.
     - С Богом, - сказал Дмитрий Павлович как старший по званию.
     Гости втроем остались наверху и  приготовились к долгому ожиданию,  а
князь с  Лазавертом сошли во  двор,  доктор сел на  водительское место,  а
князь  стал  крутить  заводную  ручку.   К  счастью,  мотор  был  славным,
английским "роллс-ройсом",  несмотря на  мороз,  завелся после  нескольких
оборотов.
     Во дворе осталась вторая машина, Великого князя.
     Через несколько минут автомобиль остановился у дома 64 на Гороховой.
     Автомобиль остался на улице, не доезжая нескольких саженей до дома, а
Юсупов пошел к воротам. Там стоял дворник, он не хотел пускать Феликса, но
тот сказал, что господин Распутин его ждут и велели прийти с черного хода,
чтобы не беспокоить агентов охранки.
     Дворник не узнал князя, на что тот и рассчитывал, оставаясь в темноте
за  воротами и  поднимая воротник дохи,  словно замерз.  Пришлось дать ему
четвертной. Дворник помял ассигнацию в пальцах и пропустил гостя.
     В  черном ходе  было темно.  Завизжала,  кинулась из-под  ног  кошка.
Все-таки  Россия  -  всегда  Россия,  размышлял Юсупов,  ощупью поднимаясь
наверх.  В доме живет диктатор империи,  его надо охранять днем и ночью. И
что же?  Охранники сидят в парадном под®езде, а с черного хода любой может
подняться к  старцу  неузнанным,  в  худшем  случае подкупив дворника.  Ну
ладно, не хватает агентов - так повесьте лампочку!
     Феликс не  был уверен,  нужная ли  ему дверь перед ним.  Но на дверях
черного хода не было табличек с номерами квартиры.
     Он тихонько постучал,  рассчитывая на то, что если квартира чужая, то
обитатели ее спят и не услышат, что кто-то скребется с черного хода.
     Тут же из-за двери послышался приглушенный голос старца:
     - Кто там?
     - Григорий  Ефимович,   это  я,   Феликс.   Приехал  за   вами,   как
договаривались.
     Оба  таились,  словно  мальчишки,  которые  собрались за  яблоками  в
монастырский сад.
     Загремела цепочка.  Затем скрипнула задвижка -  без  помощи хозяина с
черного хода войти нелегко.
     На кухне тоже было темно. Только у Распутина в руке свечка.
     - Ты чего закрываешься?  -  Распутин подозрительно смотрел на шапку с
опущенными ушами и поднятый воротник.
     - Мы же сговорились,  - нашелся Юсупов, - чтобы сегодня про нас никто
не знал.
     - Верно, верно, - сказал старец.
     Он  тоже был  взволнован -  он  ждал визита в  знатный дом,  ибо  был
тщеславен и  в  глубине души пресмыкался перед знатью.  Потому проклинал и
клеймил князей и  графов за то,  что не любят народ и не помогают государю
править Россией.
     Они прошли в спальню,  где Распутин,  бывший до того в длинной ночной
рубахе, натянул черные бархатные шаровары, белую шелковую рубашку, вышитую
васильками,  подпоясался малиновым шарфом. И сразу стал похож на скомороха
или  на  актера,  изображающего русского  мужика.  Шуба  и  бобровая шапка
валялись на сундуке, и Распутин молча одевался, потом сунул ноги в высокие
валенки.
     - Теперь и идти можно, - сказал он.
     Теперь и умирать можно, мысленно поправил его Юсупов.
     - Ну что,  сначала к цыганам или потом? - спросил старец. - А то ждут
нас там.
     - Можно и к цыганам, - стараясь казаться равнодушным, произнес князь.
     Распутин сразу всполошился.
     - А что? К тебе нельзя? - спросил он. - Мамаша приехали?
     - Не беспокойтесь,  -  сказал Феликс.  -  Мама с Ирэн в Крыму, еще не
приехали. У меня сегодня товарищи были, да раз®ехались.
     - Не люблю твою мамашу,  -  признался старец,  направляясь к кухне. -
Небось  с  теткой Лизаветой дружит.  Они  все  на  меня  матушке клевещут.
Матушка мне их клеветы сразу передает. Не получится у них.
     Во дворе старец сказал:
     - Хочу  посмотреть,   как  ты  дворец  отремонтировал.  Люди  хвалят,
говорят, как царский.
     - Сейчас и посмотрите, - сказал Феликс.
     Вдруг его начала молотить дрожь, и он, чтобы скрыть ее, сказал:
     - Что-то сегодня мороз сильный.
     - К  утру еще сильнее будет,  -  ответил Распутин.  -  А  ко мне днем
Протопопов приезжал.  Знаешь зачем?  Не выходи,  говорит, из дому два дня.
Есть сведения,  что  тебя ночью убивать будут.  Или  сегодня,  или завтра.
Ничего себе, даже охранить не могут. За что им батюшка деньги платит?
     Распутин говорил не  уставая,  ворчал,  но  без злобы,  хотя Феликсу,
конечно же, было страшно слушать эти слова, - словно старец испытывал его,
намекал на то, что обо всем ему известно.
     - Поедем,  поедем.  -  Князь старался казаться спокойным.  Он  взял с
сундука шубу и  стал надевать ее  на  Распутина.  Если бы нож -  сейчас бы
ударить его -  никто не догадается.  Или еще лучше -  пистолет!  Нет,  так
нельзя, у него в комнатке за кухней прислуга спит.
     - Деньги-то,  деньги забыл! - Распутин вырвался, открыл сундук. Пачки
денег  лежали  там,  завернутые в  газеты.  Распутин вытаскивал деньги  из
бумаги и совал в карманы шубы.
     - Столько денег? - Князь не удержался, вопрос получился глупым.
     - Сегодня получил,  -  ответил старец.  -  Добрые люди принесли.  Мне
добрые люди много денег приносят,  а я их на добрые дела пускаю. Я их и не
считаю, на что мне деньги считать, что я - Митька Рубинштейн, что ли?
     Распутин рассмеялся,  но,  когда пошли по черному ходу, оборвал смех,
чтобы не разбудить прислугу.
     Они  очутились на  площадке лестницы.  Дверь закрылась,  и  наступила
полная темнота. Юсупову стало страшно, как никогда в жизни. Он даже присел
от страха,  опершись о стену,  -  сейчас Распутин задушит его, обязательно
задушит.  Он обо всем догадался и только ждет момента, чтобы разделаться с
Феликсом.
     Князю  было  страшно  жалко  себя,   такого  молодого,  талантливого,
красивого,  у которого вся жизнь впереди.  И какое право имеет этот темный
старец, мошенник и совратитель женщин, убить его?
     Он хотел закричать,  но крик не получился, а снизу, с нижней площадки
лестницы, послышался грубый голос Распутина:
     - Ты чего застрял? Темноты боишься, что ли?
     - Иду.  - Феликс не сразу заставил себя последовать за старцем. Внизу
хлопнула дверь. Распутин вышел во двор.

     В  доме Распутин хотел было идти наверх,  к  кабинету,  но  Юсупов за
рукав шубы потащил его вниз.
     - Там все накрыто, - сказал он.
     Только бы друзья не зашумели! Распутин чуткий, как лесной зверь.
     - Почему в подполе? - удивился Распутин. - Ты мне не говорил. Что же,
ты меня в дворницкой принимать будешь?
     - Я люблю те покои.  - Юсупов вел его вниз по лестнице, толкнул дверь
в  подвал.  -  Никто не побеспокоит,  можно с  друзьями посидеть.  У  меня
сегодня уже были,  только ушли.  Видишь,  я слуг отпустил, некому со стола
убрать.
     - Ну и  правильно,  что отпустил.  -  Вид стола с  остатками чаепития
успокоил Григория.  Он  повесил шубу на  вешалку в  узкой комнате,  а  сам
прошел в  столовую.  Но  садиться не  стал,  а  повторил:  -  И  чего этот
Протопопов меня оберегает? Я ведь заговорен от злого умысла. Пробовали, не
раз пробовали меня жизни лишить,  да  Господь все время просветлял.  Вот и
Хвостову меня погубить не удалось. Прогнали Хвостова, где он? А я вот тут,
добро людям несу. А кто меня тронет, тому плохо придется.
     Если бы Юсупов был в заговоре одинок,  если бы не было товарищей, что
сидели над головой,  шептались и ждали, он не посмел бы тронуть старца. Но
сейчас отступать нельзя -  жизнь  один  раз  дается,  сегодня не  сделаешь
обязательного