как это сделаешь, если так больно
и одна рука не действует...
     Слабость  была  ужасная.  Коля  постарался встать,  но  ноги  его  не
держали,  он пытался говорить с ними,  как с живыми -  он стал уговаривать
их: если ноги не поднимут его тело, то оно останется здесь лежать, пока не
придет эмиссар Мученик в "пикельхельме", чтобы убить Колю.
     И  вдруг понимание возможности смерти обрушилось на Колю первозданным
ужасом -  ничего подобного ему  не  приходилось в  жизни испытывать.  Даже
когда умирала мать и он увидел тот момент, что отделял ее жизнь от смерти,
и  был тот момент обыденным и неинтересным,  он не испытал понимания,  что
смерть существует и она всегда рядом.  И он понял, что нет ничего особенно
удивительного и  даже  трагического для  всех остальных людей в  том,  что
здесь,  на  чердаке,  будет  валяться  труп  красивого молодого  человека,
лейтенанта Черноморского флота,  который лишь  начинал жить и  делать свою
карьеру, который не успел по-настоящему полюбить и испытать счастье...
     Думая так и  то  смиряясь с  неизбежностью смерти,  то  ужасаясь ее и
борясь с  ней,  Коля медленно продвигался к приоткрытой двери,  за которой
начиналась крутая лестница вниз.
     Он потерял чувство времени и не знал, то ли прошли минуты, то ли час,
с тех пор как он был ранен.
     Порой он  старался  утешить себя,  повторяя чьи-то слова:  "Ранение в
руку? Какой пустяк! От этого не погибают", то старался подсчитать, сколько
крови находится в человеке и сколько из него вытекает.  Как задачка о двух
бассейнах...
     - На помощь! - закричал Коля. - Спасите!
     Снизу раздался невнятный крик,  и  Коля  со  всей  очевидностью,  без
сомнения понял -  внизу,  на первом этаже,  уже люди Мученика.  А Колчак и
Романовы давно ушли,  и  никто из них не вспомнил о Коле Беккере -  или об
Андрее Берестове.  И Коля даже уловил иронию в том, что забыли они не его,
а ту маску,  которую он надел,  чтобы выжить.  И если бы не надел,  вернее
всего, сейчас коротал бы спокойно время у своей феодосийской пушки...
     Звать ли их - или истечь кровью здесь?
     Коля понимал,  что  сейчас должны возникнуть картины его детства,  но
картины детства не возникали, и в голове только крутились слова, сказанные
перед  смертью...  кажется,  сыном  Наполеона:  "В  моей  жизни  было  два
достойных упоминания события - я родился и умер".
     - На помощь!  - со злостью ко всем людям кричал Коля. Пускай он умрет
- пускай это будет,  но не один, не забытый на чердаке покинутой виллы! Не
так,  чтобы  через  год  здесь  отыскали скелет  в  разорванном,  насквозь
прогнившем  мундире...  И  Коля  сам  удивился  способности  своего  мозга
создавать такие яркие картины.
     И  злость на  человечество помогла Коле подняться на  ноги -  раненая
рука  повисла вдоль  тела,  а  левой  он  придерживался за  стенку.  Таким
образом, почти в забытьи, он миновал два пролета - на третьем ноги предали
его,  и  он  полетел вниз,  но  боли не почувствовал.  И  вообще ничего не
почувствовал до тех пор,  пока,  проходя по комнатам дворца, его не увидел
Елисей Мученик, потерявший в последней атаке свой черный "пикельхельм".
     - Господи,  -  сказал он,  - силы небесные! Андрей Сергеевич! Как вас
угораздило!
     Сказал  он  это  искренне,  потому что  ему  не  хотелось сражаться с
возлюбленным Раисы Федотовны.
     Елисей  Борисович  Мученик  был  готов  служить  революции и  мировой
свободе,  готов  был  сражаться на  всех  баррикадах планеты,  но  это  не
означало,  что он был кровожадным человеком.  В  этом он был схож с  иными
вождями  революционных течений  и  возмущений,  которые остались в  памяти
человечества как варвары и садисты,  хотя никогда такими не были. Я сильно
сомневаюсь  в  том,  чтобы  Наполеон  смог  отрубить  голову  даже  самому
от®явленному,  с его точки зрения,  преступнику,  -  но подписать приказ о
казни заложников или  мародеров он  мог  без зазрения совести,  даже перед
обедом.  Он  казнил как бы не конкретных людей,  а  враждебные его высоким
целям идеи.  Он убирал препятствия с дороги к прогрессу.  И не дай Бог вам
оказаться таким  препятствием.  Но  стоит  такому вождю  увидеть страдания
одного человека,  которого он  знает лично,  то в  нем просыпается высокий
гуманизм и человеческое сострадание.
     Мученика,  который Колю не любил и любить,  конечно, не мог, при виде
потерявшего  сознание,   лежащего  у   лестницы  окровавленного  соперника
охватила не только жалость,  но и искреннее негодование к судьбе,  которая
заставляет людей становиться врагами и  убивать друг друга.  Если бы рядом
оказался врач  и  предложил Елисею Борисовичу отдать половину своей  крови
для спасения жизни Андрея Берестова,  Мученик ни  секунды бы не колебался.
Он бы всю кровь отдал - лишь бы его соперник жил!
     Вначале Мученик решил было,  что Коля уже умер, и постарался обнажить
голову.   Но  "пикельхельм"  был  уже  потерян,   потому  пальцы  Мученика
запутались в  шевелюре,  там  и  остались.  Вождь революционеров стоял над
Колей, а мимо пробегали его соратники, продолжая наступление.
     И  тут  Коля потянул вперед руку и  застонал -  высоко-высоко,  будто
заплакал младенческим голосом.
     - Люди!  -  закричал тогда Мученик. - Идите сюда, кто может! Человеку
плохо и ему надо помочь!
     Он так убедительно кричал,  что появился солдатик,  который как раз и
искал Мученика,  потому что нес в  руке потерянный прусский "пикельхельм".
Солдатик  считал   его   необходимым  для   вождя,   как   бы   источником
дополнительной силы.
     - Молодец.  -  Мученик надвинул шлем на брови. - Надо перетащить его,
на диван или куда-нибудь.
     - На лавку положим, а? - сказал покорно солдатик.
     И они вдвоем, измаравшись кровью и уморившись, потому что бессильного
раненого человека тащить очень непросто, перетащили Колю на жесткую резную
дубовую скамью,  что стояла у стены прихожей.  Мученик обернулся в поисках
чего-то мягкого, чтобы положить под голову Беккеру, но ничего не нашел.
     А  тут в вестибюль дворца из внутренних помещений выбежал телеграфист
и спросил:
     - Чего дальше делать? Они не сдаются.
     - А мы их сейчас в море утопим,  - ответил Мученик и  засмеялся,  без
злобы,  а  просто  как  человек,  нашедший красивое решение геометрической
задачи. Затем наклонился к Коле, поцеловал его по-братски в холодный лоб и
сказал: - Выздоравливай, дурачок!
     На этих странных словах Коля очнулся и  увидел склоненное к нему лицо
Мученика.  Лицо тут же отодвинулось и исчезло.  Елисей убегал от него,  за
ним телеграфист,  а  оттуда,  куда они бежали,  гремели выстрелы.  Поэтому
слабый крик Коли, мольбу не покидать его революционеры не услышали.
     Коля  попытался сесть на  лавке,  но  не  смог -  был  слишком слаб и
слишком болела рука. У них, конечно, санитаров нет, подумал он о врагах. И
его охватила ненависть к Мученику, который так подло оставил его умирать.

     Адмирал Колчак вывел к  молу  небольшую группу людей,  отдавшихся под
его покровительство. Он велел Марии Федоровне, жене Александра Михайловича
Ксении Александровне,  все  еще  пребывавшей в  безумии княжне Татьяне,  а
также  Юсуповой  и  горничной Наташе  спрятаться сбоку  от  пирса.  На  их
счастье,  пирс,  выдававшийся саблей в море, в том месте, где встречался с
волнами,  образовал стену, достаточную, чтобы защитить женщин от случайных
пуль.
     С  женщинами остались старшие великие князья.  Сам же Колчак и Феликс
Юсупов, который не желал отсиживаться со стариками и женщинами, переползли
выше,  к началу пирса,  где было куда опаснее. Последние солдаты и матросы
охраны с трудом сдерживали напор Советов, которые, захватив дом и сад, уже
вышли к пляжу.  Офицеров у Колчака не осталось.  Полковник Баренц лежал на
диване,  а Андрей Берестов и поручик из контрразведки пропали -  возможно,
были отрезаны и убиты в доме.
     Положение было,  можно сказать,  безнадежным. Оставалось уповать лишь
на то, что помощь, как положено в авантюрном романе, прискачет в последний
момент  на  быстрых конях.  Но  Колчаку вполне  обоснованно казалось,  что
последний момент уже наступил, а на горизонте все не было следов катера.
     Отряды Ялтинского совета,  к  счастью,  недостаточно подвижные,  но в
двадцать раз превосходившие севастопольцев числом,  взяли передых -  то ли
спешили пограбить дворец, то ли нашли винный погреб.
     В  этот момент затишья со стороны моря послышался треск,  и в воздухе
возник гидроплан. На крыльях у него были русские опознавательные круги. Он
сделал круг над дворцом и над пляжем - Колчак, сидевший на холодной гальке
спиной к пирсу, лишь поглядел ему вслед, не зная, чей он.
     Никаких враждебных действий гидроплан не произвел, помахал крыльями и
удалился - вслед ему стреляли из кустов.
     Встревоженные  появлением   гидроплана,   который   сочли   вражеским
разведчиком,  Советы начали наступление.  Они во  множестве выскакивали из
кустов и страшно кричали, подбадривая себя.
     С криками они бежали по гальке, увязая и скользя в ней.
     Колчак приказал единственному пулемету открыть огонь,  и  тот стрелял
из-за пирса.  Люди на гальке кричали,  и  некоторые стали падать.  Упавшие
отползали обратно  к  кустам,  а  два  пулемета сверху  открыли  огонь  по
пулемету Колчака,  но не смогли его подавить. Только ранили пулеметчика, и
Колчак заменил его одним из матросов.
     Прошло не  более  пяти  минут,  как  Советы снова  кинулись в  атаку.
Впереди отважно вышагивал человек в  длинной шинели и  прусском шлеме.  Он
вытянул вперед руку с маузером и время от времени стрелял из него.
     За ним, густо и отчаянно, перли солдаты, гимназисты, рабочие и прочие
люди,  которые  знали,  что врагов за пирсом очень мало,  так что осталось
совсем чуть-чуть...
     Императрица и великие князья,  прижимаясь спинами к пирсу, чтоб их не
заметили с  берега,  отошли к  самой воде  -  дальше было некуда.  Колчака
задело пулей,  сбило фуражку и  оцарапало голову.  Кровь струилась по лбу.
Пулемет замолчал -  то ли кончились патроны,  то ли убило матроса. Колчаку
надо было приподняться, чтобы увидеть, но приподняться он не мог.
     И вот тогда случилось чудо.
     Оно не  повлияло бы на исход боя -  если бы не растерялся сам эмиссар
Мученик.
     ...Подводная  лодка  всплыла  в  полукабельтове от  берега.  Это  был
отчаянный по отважности маневр. Вода, стекая с нее, пенилась и шумела так,
что слышно было на берегу,  эмиссар остановился и  за ним остановились все
нападающие.  Уж очень внушителен и строг был черный конь, что прискакал на
выручку адмиралу.
     Субмарина еще не закончила под®ем, как люк в рубке откинулся и оттуда
на палубу выскочил офицер. За ним - матросы.
     Два или три матроса побежали вперед,  к носу, где стояла подобранная,
маленькая,  словно  оса,  пушка...  Другие  матросы  вытаскивали из  рубки
надувную лодку.
     Все  это  заняло минуту.  И  всю эту долгую минуту,  впервые в  жизни
признав поражение ранее, чем оно наступило, Елисей Борисович Мученик стоял
посреди пляжа, вытянув вперед руку с маузером.
     Потом,  со  значительным и  роковым уже опозданием,  он  выстрелил из
маузера. Пуля пролетела возле мола и бессильно упала в воду, не долетев до
субмарины.
     Феликс  Юсупов,   не  растерявшийся,   что  потом  дало  основание  к
награждению его орденом Святого Георгия, в два прыжка добежал до пулемета,
возле которого никого не было, лег рядом и начал стрелять по противнику.
     И противник побежал назад.
     А  когда  к  пулемету присоединилась скорострельная пушка субмарины и
первый ее разрывной снаряд поднял тучу земли между нападающими и  дворцом,
бегство их стало неудержимым.
     Не  убежал  только Елисей Мученик.  Он  медленно отступал,  продолжая
стрелять и не замечая, что в маузере давно уже нет патронов.
     И  он  стал  центром всей  картины.  Именно к  нему  тянулись пули из
пулемета,  за  которым  лежал  князь  Юсупов,  именно  ему  предназначался
следующий снаряд с субмарины,  именно в него,  страстно желая самому убить
этого эмиссара, стрелял из револьвера вице-адмирал Колчак...
     Но Мученик продолжал отступать и,  наверное,  скрылся бы в доме, если
бы  в  тот момент из дома не вышел окровавленный,  придерживающий здоровой
рукой раненую Коля Беккер. Он не был вооружен, но ненависть его к Мученику
была столь велика,  что тот,  не  в  силах преодолеть давление воспаленных
глаз Коли, остановился и даже готов был уже отступить, - но отступать было
некуда,  потому что,  догнав Мученика, в него впились десятки пулеметных и
револьверных пуль,  а  новый снаряд с  субмарины взорвался как  раз  между
Мучеником и лейтенантом Берестовым, убив обоих мгновенно.
     Можно описать,  что думал Коля в последнее мгновение, но мысль его не
интересна - она заключалась лишь в бешеном желании убить Мученика, сделать
так,  чтобы тот  перестал жить.  И,  увидев ослепительный звон  последнего
взрыва,  поглотившего Елисея,  и  зная уже,  что  этот взрыв принес конец,
смерть ему самому,  Коля возрадовался космической радостью свершения мести
за то,  что Мученик своим существованием отобрал у него, Беккера, все, что
было: и Лидочку, и Раису Федотовну, и Стамбул - отобрал, но сам погиб. Это
было хорошо.
     Торжество  Беккера,  секундное,  а  может,  и  менее  чем  секундное,
захватило его настолько, что он не заметил, как умер.
     Впрочем, никто не замечает, как умер или заснул.
     После этого выстрелы сразу прекратились,  и  наступила оглушительная,
звонкая тишина.
     ...Адмирал Колчак принял рапорт капитана субмарины,  который сообщил,
что,  ввиду  повреждения в  главном двигателе,  миноносец,  выделенный для
вывоза  Романовых,   остался  в   порту.   Тогда   начальник  штаба  флота
контр-адмирал Немитц,  выяснив,  что  в  районе Ялты находится для учебных
стрельб  субмарина  "Камбала",  и  связавшись  с  ней  по  радиотелеграфу,
приказал следовать к Дюльберу. Что и было сделано.
     Колчак   был   суров   -   вина   командира  отряда  миноносцев  была
непростительна.  За  день до  отбытия флота в  дальнее плавание отказывает
машина у  миноносца!  Но  он признал,  что при тех обстоятельствах адмирал
Немитц действовал правильно.
     И  как только он признал это Юсупову,  как единственному собеседнику,
над   горизонтом  показался  дым  -   на   выручку  флагману  шел  мателот
"Императрица Екатерина", новейший русский линкор.
     Колчак сам сообщил императрице, что через полчаса здесь будет линкор.
     - Действительно?  -  спросила Мария Федоровна.  -  А я полагала,  что
помещусь и на субмарине.
     Колчак приказал перенести к берегу всех раненых и убитых -  никого не
осталось во дворце.
     Конечно,   оставался  некоторый  риск   -   сейчас   Ялтинский  совет
связывается по телеграфу с Петроградом,  шлет возмущенные депеши -  машина
Временного правительства начинает скрипеть и крутиться... Не успеют!
     Матросы принесли Колю и положили на гальку.  Лицо его было спокойным,
и не видно было, куда попал убивший его осколок.
     - Вы  воспитываете,   настоящих  героев,   -   сказала  по-французски
императрица. - Он был хороший мальчик. Я к нему привязалась.
     - Он был один из моих лучших офицеров,  - сказал Колчак. - Россия его
не забудет.
     Матросы  принесли  найденный на  дороге  труп  поручика Джорджилиани,
который был изуродован десятками пуль и сабельных ударов. Так никогда и не
выяснилось,  кто был виновен в  его смерти -  отряд ли  Ялтинского совета,
который  категорически отказался  принять  за  это  ответственность,  либо
татарские националисты из банды Ахмета Керимова, которые мстили Колчаку за
смерть своих товарищей.
     Третьим в том ряду положили полковника Баренца,  который скончался от
ран, так и не придя в сознание.
     Монумент,  поставленный в  Ялте  в  десятую  годовщину этих  событий,
представляет собой  бронзовую  фигуру  императрицы Марии,  у  ног  которой
расположились те  герои России,  что определили ее судьбу:  к  императрице
протягивает руку адмирал Колчак, как бы предлагая спуститься с пьедестала.
Еще  ниже,  демонстрируя единение  сословий,  склонились к  пулемету князь
Феликс  Юсупов и  подобный Адонису молодой офицер Берестов,  происхождение
которого в последующие годы оказалось так и не разрешенной тайной истории,
подобно тайне Железной маски.  За его спиной,  вглядываясь вперед и  почти
сливаясь  с  камнем,  стоит  полковник Баренц,  и  наконец,  внизу  лежит,
опираясь на локоть и  прижав руку к  груди,  в  которой вот-вот перестанет
биться сердце, поручик Джорджилиани - тоже фигура таинственная, потому что
историки не понимают,  что же он делал во время штурма Дюльбера. Остальные
фигуры  на  постаменте -  обобщенные.  Не  надо  искать в  них  сходства с
действительными солдатами и матросами, что сражались, спасая императрицу и
империю,  но все они без исключения увенчаны достойными лаврами, наградами
и пенсиями.
     Великая княжна Татьяна пережила всех  действующих лиц  этой  драмы  и
скончалась в Ментоне,  в Швейцарии,  в 1986 году в возрасте девяносто лет,
окруженная скорбящими родственниками.  Захоронение ее  праха  состоялось в
Петербурге, в Александро-Невской лавре при большом стечении публики.

     Колчак и императрица перешли на борт "Императрицы Екатерины".
     Когда катер подходил к адмиральскому трапу,  Александр Васильевич был
еще в сомнении,  об®являть ли экипажу о том, что за гости прибыли на борт,
но оказалось,  что команда уже выстроена на шканцах и  встретила появление
Марии Федоровны громовым "урра!".
     Независимо от  того,  с  какими  чувствами кричали  матросы -  то  ли
искренне радовались,  то  ли  поддаваясь общему настроению и  не  смея ему
противиться,  то  ли  уже  начало  сказываться разочарование в  революции,
которая третий месяц шумела на  площадях,  а  жить становилось все  хуже и
порядка не стало вовсе,  -  в любом случае кричали матросы громко,  как бы
получая наслаждение от  силы  собственного дружного крика  и  правильности
строя.
     Дабы не терять времени и воспользоваться настроением команды, адмирал
Колчак обратился к морякам с короткой и неожиданной речью.
     Он заявил, что сейчас, когда страна охвачена волнением и беспорядком,
необходимо взять на  себя ответственность за  ее  судьбу.  Не возьмем мы -
возьмут враги, которые только и ждут, чтобы мы занялись внутренней грызней
и  междоусобицами.  А  кончится это тем,  что германцы войдут в наши дома,
будут  измываться  над  нашими  женами  и  невестами,  а  по  всей  России
прокатятся грабежи и убийства.  Останавливать эту трагедию будет поздно. А
сегодня мы еще можем повернуть колесо истории, потому что мы, Черноморский
флот,  об®единены,  сильны, вооружены, - мы железный кулак России, которым
она разгромит всех врагов.
     - Потому сообщаю вам, матросы и офицеры! Государыня императрица Мария
Федоровна согласилась взять на себя регентство над наследником цесаревичем
Алексеем до его совершеннолетия!
     Колчак сделал паузу,  такую  долгую,  чтобы смысл его  последних слов
дошел  до  ума  самого тупого матроса.  И  второе "ура",  прогремевшее над
крейсером, долго набирало силу, зато и долго не стихало.
     Мало кто знал об  этой старой женщине,  что стояла на  свежем ветру с
адмиралом Колчаком.  Да  и  лица  двух высоких господ,  что  стояли за  ее
спиной,  были  малознакомы -  лишь  самые сообразительные и  памятливые из
офицеров и матросов вспомнили:  худой - это бывший командующий, дядя царя,
попавший в  немилость к  Гришке Распутину,  а  тот,  кто пониже ростом,  -
бывший командующий авиацией.
     Главное заключалось в том, что государыня императрица во плоти пришла
на их корабль,  пришла просить их помощи и поддержки, выделив "Императрицу
Екатерину" из  числа прочих дредноутов.  Что судьба империи зависит сейчас
от  них.  И  когда один баталер из  социалистов свистнул на слова Колчака,
локтями и тумаками его затолкали в задн