мы  должны  были  находиться  на  месте.  Однако,  это
довольно странно! В том направлении, по которому я запеленговал наш  подъем,
мы видели теперь склон совершенно неизвестной нам горы, торчавшей над плато.
Там, на этой горной стене, не могло быть совершенно никакого спуска.  Только
на северо-западе местность как будто допускала  спуск.  Казалось,  там  было
естественное понижение, сбегавшее к барьеру, который виднелся  далеко-далеко
вдали. Мы остановились и обсудили положение.
     - Но вот там уже побывали люди,-кричит вдруг Хансен.
     - Да! - восклицает Вистинг, - ведь вот там торчит моя  сломанная  лыжа,
которую я воткнул у склада.
     Таким образом, в этом неприятном положении нас  спасла  сломанная  лыжа
Вистинга. Хорошо, что  он  поставил  ее  там,  -  во  всяком  случае  весьма
предусмотрительно!
     Мы осмотрели местность в бинокль и  рядом  со  снежной  кучей,  которая
оказалась нашим складом, но которая очень  легко  могла  бы  ускользнуть  от
нашего внимания, увидели лыжу, торчавшую из снега. Радостные и довольные, мы
направились к этому месту, но дошли до него, только пройдя пять километров.
     Всей нашей маленькой компанией овладело праздничное  настроение,  когда
мы дошли досюда и увидели место, которое  считали  наиважнейшим  пунктом  на
своем обратном пути. Мы считали нужным найти  это  место  не  столько  из-за
провианта, находившегося там, но главным образом  из-за  того,  чтобы  найти
снова  дорогу  с  плато.  А  теперь,  дойдя  досюда,  мы  убедились  в  этой
необходимости еще больше, чем раньше.  Ведь,  хотя  мы  теперь  и  знали  по
тщательно произведенному .пеленгованию,  где  находится  спуск,  но  все  же
совершенно не могли его обнаружить.  Казалось,  что  плато  упирается  здесь
прямо в гору и ничуть не соприкасается с лежащей внизу местностью. И все  же
компас  указывал,  что  тут  должен  существовать  проход,  по  которому  мы
спустимся вниз. Гора, вдоль которой мы, оказывается, шли весь  день,  ничего
не узнавая, была горой Фритьофа Нансена. Да, благодаря условиям  теперешнего
освещения, общий вид поразительно изменился!
     Дойдя до склада, мы прежде всего  принялись  за  лежавшие  там  собачьи
туши. Мы нарубили  мясо  на  большущие  куски  и  роздали  их  псам.  Собаки
несколько удивились. Они не привыкли получать  такие  порции.  Три  туши  мы
положили на сани, чтобы при спуске собакам достался лишний кусок. "Бойня"  и
на этот раз не была особенно приветлива. Правда, не было такой уж знаменитой
погоды, как в прошлый раз, но задувал  прохладный  ветерок  при  температуре
-23o, который после последних жарких дней пронизывал  нас  до  костей  и  не
располагал к пребыванию здесь дольше самого необходимого времени.
     Поэтому, как только мы покончили с кормлением собак и привели в порядок
сани, мы тронулись в путь. Хотя по местности что-то не очень  было  заметно,
чтобы она сильно спускалась, однако мы  сейчас  же  убедились  в  этом,  как
только поехали. Сани не только катились вниз, но и развивали такую быстроту,
что нам пришлось остановиться и подложить под полозья тормоза. По мере  того
как мы ехали вперед, стена, казавшаяся нам сплошной, раздвигалась все больше
и больше и, наконец, открылся наш старый знакомый подъем.  Вот  и  гора  Уле
Энгельста, холодная, покрытая снегом, такая же, какой мы видели ее в  первый
раз. Обогнув ее, мы подошли к громадному крутому склону, где я по пути на юг
так восхищался работой своих товарищей и собак. Но теперь  мне  представился
еще лучший случай увидеть, как крут был на самом  деле  этот  подъем.  Много
солидных  тормозов  пришлось  нам  применить,  чтобы  довести  скорость   до
"умеренного хода". Но даже и при такой сравнительно приемлемой  скорости  мы
быстро очутились внизу, и вскоре эта  первая  часть  спуска  оставалась  уже
позади. Чтобы избежать  возможных  шквалов  с  плоскогорья,  мы  обогнули  с
подветренной стороны гору Энгельста и встали там лагерем,  вполне  довольные
своей дневной работой.
     Снег здесь, как и тогда, когда мы проходили это место в первый раз, был
глубокий и рыхлый, и было довольно трудно  найти  сколько-нибудь  подходящее
место для палатки. Сразу стало заметно, что мы спустились метров на  пятьсот
и находимся теперь между горами.
     Было тихо, совсем тихо, а солнце пекло, как у нас в Норвегии  в  летний
жаркий день. Мне показалось также, что я замечаю разницу и  в  дыхании.  Оно
стало как будто более легким  и  приятным  -  но,  может,  это  было  только
воображением.
     В  час  утра  на  следующий  день  мы   уже   снова   вышли.   Зрелище,
представившееся в это утро нашему взору, когда мы вышли из палатки, навсегда
останется у нас в  памяти.  Палатка  стояла  в  узком  ущелье  между  горами
Фритьофа Нансена и  Уле  Энгельста.  Солнце,  бывшее  теперь  на  юте,  было
совершенно скрыто последней горой, и лагерь наш поэтому находился  в  густой
тени. А прямо против нас на другой стороне вздымала  высоко  в  небеса  свой
великолепный одетый льдом гребень гора Нансена, блестя и переливаясь в лучах
полуночного солнца. Сверкающий  белый  цвет  мало-помалу,  почти  незаметно,
переходил в голубой и, темнея все больше и больше, в синий,  пока,  наконец,
тень не сливалась с ним. А в самом низу  у  ледника  Хейберга  горный  склон
обнажился ото льда, - здесь он выступал темный  и  суровый.  Гора  Энгельста
лежала в тени, но на вершине ее покоилось нежное, красивое перистое  облачко
- красное с золотым краем. Ниже  на  ее  склоне  громоздились  в  беспорядке
ледяные  глыбы.  А  еще  дальше  к  востоку  возвышалась  гора  Дона   Педро
Кристоферсена,  отчасти  покрытая  тенью,  а  отчасти  ярко   освещенная   -
изумительное, прекрасное зрелище! И везде такая тишина! Было жутко  нарушать
это единственное в своем роде великолепие природы. Еще с  прошлого  раза  мы
хорошо знали местность и потому могли идти почти без обходов. Большие обвалы
встречались чаще, чем на пути вперед. Один  каменный  обвал  больше  другого
срывался вниз, - это Доя Педро сбрасывал свой зимний наряд!
     Наст был  точно  такой  же:  рыхлый,  довольно  глубокий  снег.  Однако
скользить по нему было легко, - мы ведь спускались. На гребне, где начинался
спуск на  ледник,  мы  остановились,  чтобы  приготовиться.  Под  сани  были
привязаны тормоза, а обе лыжные палки связаны в одну, но крепкую. Нужно было
сделать  так,  чтобы  иметь  возможность  сразу  же  остановиться,  если  бы
какая-нибудь трещина неожиданно появилась на чьем-либо  пути.  Мы,  лыжники,
шли впереди. Снег здесь на крутых склонах был идеальным, как  раз  настолько
рыхлым, что можно было хорошо управлять лыжами.  Мы  понеслись  стремглав  и
через несколько минут уже очутились внизу на леднике Хейберга.
     У каюров дело шло не так гладко. Они  ехали  по  нашему  следу,  но  на
крутом спуске им приходилось соблюдать величайшую осторожность.
     В этот вечер мы разбили лагерь на том  самом  месте,  где  стояла  наша
палатка девятнадцатого ноября, на высоте около 860 метров над уровнем  моря.
Отсюда видно было падение ледника Хейберга  и  соединение  его  с  барьером.
Ледник был с виду ровный  и  удобный,  и  мы  решили  идти  по  нему,  а  не
карабкаться по горам, как это мы сделали, идя на юг. Может быть, эта  дорога
будет несколько длиннее, но зато мы пройдем здесь значительно скорее.
     Теперь мы установили новое  распределение  времени.  Длинные  передышки
оказались для нас почти невыносимыми, и мы решили избавиться от них  во  что
бы то ни стало. Другая и очень важная сторона дела заключалась  в  том,  что
при разумном распорядке мы могли сэкономить массу времени и дойти  домой  на
несколько дней  раньше  предположенного.  Потолковав  немного  об  этом,  мы
единодушно решили ввести  такой  распорядок:  пройдя  пятнадцать  миль,  или
двадцать восемь километров, мы будем отдыхать в течение шести  часов,  затем
вставать и проходить снова двадцать восемь километров и т.д. Таким  образом,
на дневной переход придется, в среднем,  очень  большое  расстояние.  Такого
порядка мы твердо придерживались весь  остаток  пути  и  сэкономили  поэтому
несколько дней. Путь вниз но леднику Хейберга не был сопряжен  ни  с  какими
затруднениями.  Только  при  переходе  ледника  в  барьер  нам   встретилось
несколько трещин, которые приходилось обходить.
     В семь часов утра, седьмого января, мы остановились на выступе земли  у
устья ледника Хейберга, идущем дальше к северу. Мы  еще  не  могли  опознать
землю, у которой находились, что было вполне естественно, так как мы  видели
ее раньше с противоположной стороны, но мы знали, что находимся недалеко  от
своего главного склада на 85o5' южной широты. В тот же день вечером мы снова
отправились. С небольшого хребта, через который мы проходили сейчас же после
своего выхода, Бьолану показалось, что внизу на барьере он видит наш  склад.
Вскоре мы узнали и вершину Бэтти и весь свой подъем.  В  бинокль  мы  теперь
разглядели, что виден действительно наш склад - то  самое,  что,  по  мнению
Бьолана, он уже видел раньше. Поэтому мы проложили  курс  к  этому  месту  и
через несколько мгновений уже  были  опять  на  барьере  седьмого  января  в
одиннадцать часов вечера, после пребывания на  земле  в  течение  пятидесяти
одного дня. Мы начали подъем восемнадцатого ноября.
     Мы дошли до склада и нашли все в полном порядке. Здесь, очевидно,  было
очень тепло. Высокий склад надежно построен, но теперь он растаял от  солнца
и  превратился  в  не  очень  большую  снежную   кучу.   Порции   пеммикана,
подвергавшиеся прямому действию солнечных лучей, приняли  самые  причудливые
формы; конечно, они прогоркли. Мы сейчас же привели сани в готовность, вынув
из склада весь провиант и погрузив его  на  сани.  Мы  бросили  здесь  часть
старых вещей, которые были с нами все время - отсюда до полюса и обратно.
     Покончив с упаковкой и все приготовив, некоторые из нас отправились  на
вершину Бэтти и собрали там много разнообразных  проб  камня,  какие  только
могли достать. Одновременно был построен большой каменный гурий  и  оставлен
здесь бидон с 17 литрами керосина, две пачки спичек по  двадцать  коробок  в
каждой  и  отчет  о  нашем  походе.  Возможно,  что  когда-нибудь  эти  вещи
кому-нибудь пригодятся!
     На этом месте нам пришлось убить "Фритьофа" - одну из собак Бьолана. За
последнее время она стала обнаруживать явные признаки затрудненного дыхания.
Для животного это было под конец так тяжело, что мы решили покончить с  ним.
Так закончил свое земное поприще храбрый "Фритьоф". При свежевании собаки мы
увидели, что легкие у  нее  совершенно  сморщились.  Тем  не  менее  останки
"Фритьофа" довольно быстро исчезли в желудках его  товарищей.  Хотя  и  была
потеря в количестве, но это ничуть не отразилось на качестве. "Нигер",  одна
из собак Хасселя, была убита при спуске с плато. Таким образом, мы дошли  до
этого места с двенадцатью собаками, как и рассчитывали,  а  покинули  его  с
одиннадцатью. В своем дневнике я вижу следующее замечание:
     "У собак теперь такой же хороший вид, как и при отъезде из "Фрамхейма".
Когда мы через несколько часов покидали это  место,  у  нас  на  санях  было
провианта на тридцать пять дней. Кроме того, у нас  еще  на  каждом  градусе
вплоть до 80o южной широты были склады. Мы нашли свой склад в самую  удачную
минуту, потому что, когда мы вышли в дальнейший путь, то уже на всем барьере
гуляла пурга. Дул сильный ветер с  юга  при  совершенно  затянутом  облаками
небе. Падающий снег и метель соединялись в красивом танце, мешая глядеть.  К
счастью, мы были теперь спиной к непогоде, и потому нам  не  слепило  глаза,
как бывало раньше.
     Мы знали  теперь,  что  поперек  нашего  пути  нам  встретятся  большие
трещины, и поэтому мы должны быть  очень  осторожны.  Во  избежание  всякого
риска, Бьолан и Хассель, шедшие впереди, связались альпийской веревкой. Снег
был очень глубок и рыхл, наст очень тяжелый. К счастью, о своем  приближении
к ожидаемым трещинам мы были  вовремя  предупреждены  появлением  нескольких
обнаженных  от  снега  ледяных  хребтов.  Они  ясно   повествовали   нам   о
существующих здесь разрывах и о том,  что,  несомненно,  поблизости  следует
ожидать еще больших. В то же мгновение разорвался густой покров  облаков,  и
солнце проглянуло, освещая метущиеся массы снега. В  тот  же  момент  заорал
Хансен:
     - Стой, Бьолан!
     Тот стоял у самого края отверстой трещины. У Бьолана было замечательное
зрение,  но  его  прекрасные  снежные  очки  -  собственного  изобретения  -
совершенно  мешали  ему  видеть.  Особенно  большой  опасности   Бьолан   не
подвергался, даже свалившись в трещину, так как он был  связан  с  Хасселем.
Однако, это было бы все же чертовски неприятно!
     Как я уже говорил раньше, я считаю, что эти огромные разрывы  указывают
здесь на границу между барьером и землей. На этот раз, как ни  странно,  они
служили, казалось, и границей между дурной и хорошей погодой; ибо по  другую
сторону трещин к северу барьер купался в лучах солнца. К югу метель бушевала
пуще прежнего.
     Вершина Бэтти последней послала нам свой привет. Южная  Земля  Виктории
скрылась и больше уж не показывалась. Выйдя  на  яркое  солнце,  мы  тут  же
натолкнулись на один из своих гуриев. Наш курс вел прями на него. Мы правили
вслепую недурно! В девять часов вечера мы  дошли  до  склада  на  85o  южной
широты. Теперь мы могли начать щедро кормить и собак. Они  получили  двойную
порцию пеммикана, а кроме того столько овсяных галет, сколько могли  съесть.
.Теперь у нас был избыток этих галет и можно было буквально  швыряться  ими.
Мы могли бы, конечно, оставить здесь большую часть этого  провианта,  но  мы
рады были, что у нас такое обилие пищи, а  собаки,  по-видимому,  ничуть  не
тяготились этой небольшой лишней нагрузкой. Пока все шло так превосходно, то
есть пока ни люди, ни собаки не отставали друг от друга, лучшего нечего было
и желать!
     Однако, погода, которой мы так обрадовались, держалась недолго. "Все та
же свинская погода",-написано у меня в дневнике о нашем следующем  переходе.
Ветер перешел на северо-запад, принеся с собой облачность и плохую видимость
и, кроме того, очень несносную метель.  Несмотря  на  столь  неблагоприятное
состояние погоды, мы все-таки проходили гурий за гурием, и когда переход был
закончен, прошли все гурии, построенные нами  на  протяжении  этих  двадцати
восьми километров. Но, как я уже упоминал, этим мы  обязаны  острому  зрению
Хансена. По пути на юг мы взяли с  собой  немного  тюленьего  мяса.  Его  мы
распределили по складам, построенным на барьере, в  результате  чего  теперь
каждый день -могли есть свежее мясо. Это было сделано не без  задней  мысли,
Если бы к нам заглянула цынга, то эта  свежая  пища  оказалась  бы  для  нас
неоценимой. Теперь же, когда все мы были здоровее и крепче прежнего, тюлений
бифштекс был приятным разнообразием в нашем меню - и только.
     Температура после нашего спуска  на  барьер  весьма  поднялась,  -  она
держалась постоянно около -10o. В спальных мешках стало настолько жарко, что
мы вывернули их шерстью  наружу.  И  это  помогло.  Мы  свободнее  дышали  и
радовались.
     - Лезешь совсем, как в погреб, - заметил  кто-то.  Такое  же  ощущение,
когда в жаркий летний день после палящего солнца заходишь в прохладную тень.
     Среда - десятое января. "Та же свинская погода",  снег,  снег  и  снег.
Снег и опять снег. Будет ли этому когда-нибудь конец? К тому  же  еще  такая
мгла, что ничего не видать в десяти  метрах  впереди.  Температура  -8o.  На
санях все тает. Все мокнет. Не встретили в эту  слепящую  погоду  ни  одного
гурия. Снег в начале был  страшно  глубок,  а  наст  чрезвычайно  тяжел  но,
несмотря на это, собаки справлялись с санями прекрасно.
     Вечером погода, к счастью, улучшилась, и  стало  относительно  светлее,
когда мы в десять часов начали свой поход. Вскоре мы увидели один  из  своих
гуриев. Он находился к западу от нас метрах в двухстах. Значит мы  не  очень
вышли из своего курса. Мы сделали небольшой крюк и подъехали к  гурию.  Было
интересно узнать, в порядке ли наше счисление. Гурий несколько пострадал  от
лучей солнца и бурь, .но все же мы  нашли  вложенную  в  него  записку,  где
говорилось, что этот гурий построен пятнадцатого ноября  на  84o  26'  южной
широты, а также  каким  курсом  мы  должны  идти  по  компасу,  чтобы  найти
следующий гурий в пяти километрах от этого.
     Покидая своего старого друга и направляясь по тому курсу,  которого  он
нам советовал держаться, мы вдруг увидели, к своему несказанному  изумлению,
двух больших птиц - чаек скуа; они летели  прямо  к  нам.  Сделав  несколько
кругов, они опустились на гурий. Может ли кто-нибудь из  вас,  читающих  эти
строки, представить себе, какое впечатление произвело это на нас?  Едва  ли!
Весть принесли они нам, весть из живого мира в это царство  смерти  -  весть
обо всем, что было нам дорого! Мне кажется, что все мы были во власти  одних
и тех же мыслей. Эти первые вестники жизни не наслаждались  долгим  отдыхом.
Они посидели немного, раздумывая, наверное, над тем,  кто  мы  такие,  затем
поднялись и продолжали свой полет к югу. Загадочные птицы! Сейчас  они  были
как раз на середине пути между "Фрамхеймом" и  полюсом,  и  все-таки  летели
дальше. Может быть на другую сторону?
     Наш  переход  на  этот  раз  закончился  у  одного  из  наших   гуриев,
построенного на 84o 15' южной широты. Так хорошо и уверенно чувствуешь себя,
останавливаясь около них! Для  последующего  перехода  гурий  всегда  служит
надежным отправным пунктом. Мы пришли сюда в четыре часа утра и покинули это
место  через  несколько  часов,  пройдя  за  дневной   переход   расстояние,
приблизившее нас к "Фрамхейму"  на  пятьдесят  пять  километров.  По  нашему
распорядку, мы делали такие длинные переходы через день.  Это  самый  лучший
аттестат, который только можно выдать нашим  собакам:  пробег  в  один  день
двадцати восьми километров, затем в следующий пятидесяти пяти - и сохранение
бодрости в течение всего нашего обратного путешествия!
     Эти две птицы, хотя их первое появление и подействовало  на  нас  столь
приятно, перенесли потом мои мысли в другую область, совсем неприятную.  Мне
пришло в голову, что они только представители большой стаи этих жадных птиц,
которая теперь набросилась на все то свежее мясо, которое мы  так  заботливо
везли с собой и рассеяли по складам на равнине. Поразительно, сколько  могут
сожрать эти хищники! Не поможет и  то,  что  мясо  мерзлое  и  твердое,  как
железо. Они справились бы с ним, даже если бы оно было еще тверже железа.  Я
мысленно видел одни кости от тюленьих туш, оставленных  нами  на  80o  южной
широты. А от разных псов, убитых нами и положенных сверху на гурии по пути к
югу, я видел даже и  того  меньше!  Однако,  пожалуй,  мысли  мои  принимают
слишком уж мрачный оттенок. Может быть действительность будет радостней?
     Погода и наст мало-помалу начали улучшаться. Казалось, что  чем  больше
мы удалялись от земли, тем они  становились  все  лучше  и  лучше.  В  конце
концов, и то и другое стало превосходным. Солнце сияло на безоблачном  небе,
а сани скользили по хорошей, ровной поверхности с легкостью и быстротой,  не
оставлявшими желать ничего лучшего.  Бьолан,  занимавший  от  самого  полюса
место  бегуна,  прекрасно  справлялся  со  своей  обязанностью.  Но   старая
пословица, что нет никого без греха, подходит и к нашему  славному  Бьолану.
Никто из нас, кто бы это ни был, не может идти по прямой линии без  вех,  по
которым можно править. Еще труднее, когда, как часто случалось с нами, нужно
идти вслепую. Большинство, как мне думается, будет уклоняться то в ту, то  в
другую сторону, и в результате такого вихляния, возможно, в конце  концов  и
останется на прямой линии. Иначе обстояло дело с Бьоланом. Он всегда  держал
вправо. Как сейчас вижу  его  перед  собой.