раз у нас под ногами, вы видите свет?
     Мало-помалу мои глаза стали привыкать к  темноте  хода.  И,  правда,  в
указанном направлении сквозь снежную  стенку  пробивался  зеленоватый  свет.
Здесь я  снова  обратил  внимание  на  какой-то  шум  -  однообразный  звук,
доносившийся снизу.
     - Осторожней, ступенька!
     Мы спустились снова вниз, вглубь барьера, по крепким широким  ступеням,
покрытым досками.
     Вдруг открылась дверь - дверь на петлях в снежной стенке - и я очутился
в комнате Бьолана и Стубберуда. Она, должно быть, была метра два  в  высоту,
пять метров в длину и два метра в ширину. На полу лежала масса стружек,  что
давало уют и тепло, В одном конце на примусе стоял большой жестяной ящик,  и
из него валил пар.
     - Как дела?
     - Хорошо. Принимаемся за сгибание полозьев. Я прикинул, примерно, вес и
вижу, что могу уменьшить его до двадцати двух кило.
     Это показалось мне почти невероятным. Амундсен  только  что,  когда  мы
поднимались сюда утром, рассказывал мне по дороге  о  своих  тяжелых  санях.
Семьдесят пять кило весили каждые! А  теперь  Бьолан  хотел  довести  их  до
двадцати двух кило. Это меньше чем третья часть первоначального веса.
     Кругом в снежные стенки были  воткнуты  крючки  и  вделаны  полки,  где
лежали инструменты. Верстак у Бьолана был  довольно  массивный,  вырублен  в
снегу и покрыт  досками.  По  другой  стенке  тоже  был  верстак,  такой  же
массивный, но только немного короче. Очевидно, это  было  место  Стубберуда.
Сегодня его  здесь  не  было.  Однако,  можно  было  видеть,  что  он  занят
обстругиванием ящиков для саней, чтобы  они  были  более  легкими.  Один  из
ящиков стоял тут уже готовым. Я нагнулся и осмотрел его. На верхней стороне,
там, где была прилажена маленькая круглая алюминиевая крышка, было помечено:
первоначальный вес девять килограммов, уменьшенный -  шесть  килограммов.  Я
понял, как велико  значение  такого  большого  уменьшения  веса  для  людей,
готовящихся к задуманному ими походу.  Источником  освещения  служила  всего
лишь одна лампа, но она давала  прекрасный  свет.  Мы  оставили  Бьолана.  Я
увидел, что санное снаряжение находится в наилучших руках.
     Мы вошли теперь в пристройку. Здесь мы встретили Стубберуда. Он наводил
порядок и готовил все к празднику. Весь выходящий из кухни пар, когда  двери
отворялись, плотно  оседал  здесь  на  потолке  и  стенах,  образуя  иней  в
несколько сантиметров толщиной. Теперь Стубберуд был занят его удалением при
помощи длинной метлы. "Все ведь  должно  быть  в  полном  блеске  и  Иванову
дню",-подумал я.
     Отсюда мы вошли в дом. Обед готовился, шипя и кипя.  Кухонный  пол  был
чисто вымыт, и линолеум, которым он был  застлан,  сверкал  по-праздничному.
Так же и в комнате. Все было убрано. На полу блестел линолеум,  а  стол  был
покрыт праздничной белой клеенкой. Воздух был чист  -  абсолютно  чист.  Все
койки прибраны, и лавки поставлены по местам. Сейчас здесь никого не было.
     - Вы видели только незначительную  часть  наших  подземных  дворцов,  -
сказал мой проводник, - но я  думаю  сначала  пройти  с  вами  на  чердак  и
посмотреть, как обстоят дела там. Идите за мной.
     Мы пошли в кухню и  поднялись  по  нескольким  ступенькам,  прибитым  к
стенке, до чердачного люка, Амундсен зажег  электрический  фонарь,  заливший
помещение ярким светом.  Первым,  на  что  я  обратил  свое  внимание,  была
библиотека. Библиотека "Фрамхейма" выглядела очень нарядно. Книги по номерам
от 1 до 80 стояли на трех полках. Тут же рядом лежал каталог, и я заглянул в
него. Книг было немного, но зато на всякий вкус. На каталоге была надпись  в
углу: "Библиотекарь  Адольф  Хенрик  Линдстрем".  Разве  он  и  библиотекарь
тоже?-вот уж поистине разносторонний человек!
     Длинными рядами стояли ящики с брусничным вареньем, морошкой, фруктовым
соком, сливками, сахаром и пикулями. В одном из углов я, по всем  признакам,
узнал темную фотолабораторию. Слуховое окно было завешено, чтобы через него,
не проходил свет, и там стояли бутылки с проявителями, мензурки и пр. Чердак
был отлично использован!
     Теперь мы уже все видели здесь и потому спустились вниз продолжать свой
дальнейший обход. В тот момент, когда мы выходили в пристройку, нам  попался
навстречу Линдстрем с большим подносом, на  котором  лежали  куски  льда.  Я
понял, что они предназначались для получения воды.
     Спутник мой вооружился большим сильным фонарем, и я понял,  что  сейчас
начнется наше подземное странствование. От северной  стены  пристройки  вела
дверь. Через нее-то и началось наше путешествие. Мы вошли в крытый  коридор.
Здесь было темно, как  в  могиле.  Фонарь  утратил  все  свои  осветительные
способности. Он горел тускло и слабо и, казалось, освещал только самый купол
помещения. Я старался придерживаться руками. Мой хозяин остановился и сделал
мне доклад о том блестящем порядке,  который  им  удалось  установить  здесь
общими усилиями, Я был  внимательным  слушателем.  К  этому  времени  я  уже
столько видел, что готов был без всяких разговоров выдать  им  аттестат.  Но
здесь на том участке, где мы сейчас про двигались, я должен был принимать на
веру все то, о чем только слышал, ибо тут ни зги не было видно!
     Мы двинулись дальше, и  я  после  только  что  выслушанного  доклада  о
порядке почувствовал себя настолько уверенно,  что  выпустил  анорак  своего
спутника, за который до сих пор держался. Но поступил глупо.
     Я вдруг растянулся во весь свой рост. Я наступил на  что-то  круглое  и
упал. Падая, я ухватился за что-то, тоже нечто  круглое,  и  лежа  судорожно
сжимал его в руках. Мне  хотелось  непременно  увидеть,  что  же  это  может
валяться на полу в столь  аккуратном  доме?  При  слабом  свете  фонаря  мне
удалось узнать, что я держал в руках: это был эдамский сыр! Я  отложил  его,
оставив лежать на том же месте, порядка ради, сел и взглянул себе  на  ноги.
На что же это такое я наступил? Тоже на эдамский сыр! А вот еще  лежит  один
из того же семейства. У меня начало создаваться теперь свое особое мнение  о
порядке, но я ничего не  сказал.  Ведь  почему-то  он,  шедший  впереди,  не
наступил ни на один сыр?.. "Ах, да, - произнес я про себя, - ведь  он  знает
хорошо порядки этого дома".
     С восточной, стороны дома  ход  хорошо  освещался  через  единственное,
выходившее сюда, окно. Я мог теперь лучше осмотреться. Прямо против окна,  в
той части барьера, которая образовывала  противоположную  стену  хода,  была
вырублена большущая пещера. Из глубины ее глянула на нас темнота.
     Спутник мой знал местность, а потому я мог положиться на него. Один  я,
конечно, призадумался бы, прежде чем пойти туда. Пещера  эта  расширялась  в
барьере, и  образовывала  в  конце  концов  довольно  большое  помещение  со
сводчатым потолком. На полу я видел только лопату и топор.
     - Для чего же, скажите пожалуйста, служит этот зал?
     - А видите ли, этот снег и ледяные глыбы до сих пор  шли  на  снабжение
нас водой!
     Значит, это и был тот источник, откуда Линдстрем и  течение  всех  этих
месяцев вырубал снег  и  лед,  необходимые  для  приготовления  пищи  и  для
получения воды-питьевой и для мытья. В одной из стен, внизу у  самого  пола,
было небольшое отверстие, как раз такое,  чтобы  через  него  мог  проползти
человек.
     - Ну, теперь постарайтесь сделаться поменьше и следуйте за мной,  тогда
мы посетим Хансена и Вистинга. С этими словами  мой  спутник,  словно  змея,
исчез в отверстии. Я с быстротой молнии бросился на пол и полез следом.  Мне
совсем не хотелось оставаться здесь в  полной  темноте  одному.  Впопыхах  я
ухватился за его ногу и не выпускал ее, пока не увидел света с той  стороны.
Ход, через который мы ползли, везде был одинаково узок, что  заставляло  нас
ползти на коленях. К счастью, он не  был  длинен.  Оканчивался  он  довольно
большим почти четырехугольным помещением. Посредине стоял низкий стол, и  на
нем  Хельмер  Хансен  перевязывал  сани.  Помещение  было  довольно   скудно
освещено, хотя у них горели и лампа и свеча. Позднее я  понял,  что  причину
этого нужно искать в наличии здесь большого числа темных предметов. У  одной
из стен лежала одежда - меховая одежда, сложенная в большие  кучи.  На  кучи
были  накинуты  сверху  шерстяные  одеяла  для   предохранения   одежды   от
образовывавшегося на потолке и падавшего вниз инея. У другой стены  штабелем
стояли сани. У стены прямо против  двери  сложено  шерстяное  нижнее  белье.
Любой магазин в Кристиании мог бы  позавидовать  этому  запасу!  Здесь  были
исландские куртки, свитеры, нижнее белье  невероятной  толщины  и  размеров,
чулки, варежки и многое другое.
     Из угла между этой стеной и длинной стеной, у которой стояли сани, мы и
вошли сюда через небольшое  отверстие.  По  той  же  стене  за  санями  была
завешенная дверь,, и оттуда слышалось какое-то странное жужжание.  Мне  было
очень интересно узнать, что бы это такое могло быть, но  раньше  нужно  было
послушать, о чем станут говорить эти двое людей.
     - Что вы теперь думаете, Хансен, о скреплениях?
     - Пожалуй, они выдержат. Во всяком случае, они  лучше  тех,  что  были.
Посмотрите, как были закреплены концы!
     Я тоже наклонился, чтобы посмотреть,  что  такое  случилось  с  санными
скреплениями. И должен сказать, что меня тоже поразило то, что я  увидел.  -
Разве так делается?  Способ  скрепления  -  это  вопрос,  к  которому  моряк
относится с большим вниманием: он знает, что если концы плохо закреплены, то
тут не поможет и хорошо сделанная обмотка.  Поэтому  существует  непременное
правило, чтобы скрепление производилось возможно тщательнее. Здесь же  конец
скрепления был прибит штифтиком, каким обычно прикрепляют ярлычки.
     - Вот хорошо-то было бы отправиться с этим к полюсу!
     Это заключительное замечание Хансена, невидимому, было  самым  скромным
из всего того, что он думал о такой работе. Я посмотрел, как теперь делались
скрепления, и согласился с Хансеном, что они будут  отлично  исполнять  свою
службу.
     Довольно неприятна эта работа по скреплению саней  при  -26oС,  которые
показывал термометр, но, невидимому, Хансен не обращал на  это  внимания.  Я
слышал, что и Вистинг принимал участие в этой работе, но его не было  видно.
Где же это он? Мой взор невольно обратился к занавеске; из-за нее доносилось
слышанное мною жужжание. Я просто сгорал от любопытства! Наконец, обсуждение
вопроса о скреплениях как будто бы закончилось, и мой  проводник  собирается
идти дальше. Он оставляет фонарь и направляется к занавеске.
     - Вистинг!
     - Что?
     Ответ  звучал  так,  словно  он  доносился  откуда-то  очень  издалека.
Жужжание прекращается, и занавеска отдергивается в  сторону.  И  вот  передо
мной открывается зрелище, больше всего поразившее меня в  этот  и  без  того
богатый событиями день. Оказывается,  Вистинг  сидит  в  глубине  барьера  и
преспокойно шьет себе на швейной машине! На воздухе сейчас температура -51o.
Это показалось мне страннее всего самого странного!
     Я   подкрадываюсь   к   отверстию,   чтобы   взглянуть    поближе.    И
вдруг-уф!-встречаю там настоящую тропическую  жару.  Я  искоса  взглянул  на
висящий термометр: +10o С. Как же все это вяжется  одно  с  другим?  Вистинг
сидит тут в ледяном погребе и шьет при температуре в десять градусов  тепла!
В школьные дни я учил, что лед тает приблизительно при 0o. Если  этот  закон
все еще продолжает действовать,  то  ведь  Вистингу  приходится  сидеть  под
душем. Я вхожу туда совсем. Швейная  комната  невелика:  приблизительно  два
метра во все стороны. Рядом со швейной машиной - современной ножной  машиной
- в этом помещении кроме огромной палатки,  которой  Вистинг  сейчас  занят,
есть еще  много  инструментов,  компасов  и  т.  д.  Но  меня  больше  всего
интересует, как это Вистинг устраняет душ. Оказывается,  крышу  и  стены  он
обшил жестью и брезентом. Последний натянут таким  образом,  что  вся  талая
вода стекает по нему и собирается в подставленный внизу таз. Таким  образом,
Вистинг собирает себе воду для мытья, столь драгоценную в этих областях. Вот
мошенник! Здесь, в этом крошечном ледяном мешке, было сшито, как  я  позднее
услышал, почти все снаряжение для похода к  полюсу.  Если  с  такими  людьми
Амундсен достигнет полюса, то и благодарить его не за что! Его следовало  бы
вздуть, если бы он не сделал этого!
     Теперь мы окончили осмотр здесь и, по-видимому, осмотрели уже все.  Мой
спутник подходит к длинной стенке, где лежит платье, и начинает там  рыться.
"Ну, - думаю я, - осмотр одежды - это не так  уж  интересно!"  Я  уселся  на
груду саней у противоположной стены,  чтобы  немного  отдохнуть,  как  вдруг
Амундсен вытягивает голову вперед, будто собирается нырнуть - и  исчезает  в
ворохе мехов. Я вскакиваю и бросаюсь к груде одежды. Мне  становится  просто
не по себе в этом таинственном мире. Второпях я задеваю и чуть не  роняю  со
стола сани Хансена. Он изумленно озирается по сторонам. Хорошо еще,  что  он
меня не видит, а то мне, конечно, влетело бы, - такой  у  него  был  вид.  Я
пролезаю между связками одежды - и что же вижу? Опять дыру  в  стене,  снова
низкий темный ход. Я собираюсь с духом и устремляюсь туда. Этот ход  немного
выше прежнего, так что я могу идти согнувшись.  К  счастью,  с  той  стороны
сейчас  же  мне  навстречу  пробивается  свет,  поэтому  на  сей   раз   мое
странствование в потемках длится недолго.
     Я вхожу в другое большое помещение  почти  такой  же  величины,  как  и
предыдущее - "Интендантство". Позднее я услышал, что оно слыло под названием
"Хрустального дворца". Название подходящее, так как  здесь  со  всех  сторон
поблескивали кристаллы.
     Вдоль одной стены сложена масса лыж, а вокруг других стен стоят  ящики.
Одни из них желтые, другие черные. После визита к  Стубберуду  я  сейчас  же
понимаю, в чем тут дело. Желтые ящики-старого образца, черные -  улучшенные.
Значит, здесь обо всем подумали! Конечно,  на  снегу  черный  цвет  во  всех
отношениях лучше светло-желтого. Это приятнее  для  глаза.  И,  кроме  того,
черные ящики гораздо легче увидеть на расстоянии. А если  понадобятся  вехи,
тогда можно будет разбить один из ящиков и наделать из него  сколько  угодно
черных вех. Получится нечто такое, что хорошо видно на снегу.
     Меня поразили крышки на этих ящиках. Они не больше обыкновенных  крышек
для молочных жбанов и такой  же  формы.  Они  свободно  вынимаются,  как  на
молочном жбане, и так же легко ставятся на место. Я вдруг вспоминаю. Когда я
сидел у Хансена на  санях,  то  заметил  небольшие  куски  стальных  тросов,
привязанные к ребрам по обеим сторонам саней. С каждой стороны  их  было  по
восемь, - так и есть. Они служат для привязывания четырех ящиков, - на  сани
едва ли берут больше. По одному ребру все тросы кончаются петлей; по другому
они заканчиваются тонкими бечевками. Очевидно, для каждого ящика  их  четыре
пары - две до крышки и две за крышкой. Если их  сильно  затянуть,  то  ящики
будут стоять на месте, как привинченные, а крышки могут  легко  сниматься  в
любое время. Остроумная идея, сберегающая много труда!
     Но вот среди "дворца" сидит Иохансен  и  упаковывает.  Несомненно,  ему
поручено решение трудной задачи. У него такой  сосредоточенный  вид!  Сейчас
перед ним стоит наполовину упакованный ящик, помеченный: "сани Э V,  ящик  Э
4". Я никогда, не видывал, столь оригинального содержимого - смесь пеммикана
с колбасой. Я никогда  не  слышал  упоминания  о  колбасе  во  время  санных
путешествий  .Это,  должно  быть,  что-то  совсем  новое.  Куски   пеммикана
цилиндрической формы около пяти сантиметров высоты и двенадцати  сантиметров
в диаметре. Если эти цилиндры сложить, то между каждыми четырьмя  образуются
большие  звездообразные  промежутки.  Каждый  такой  промежуток  заполняется
перпендикулярно поставленной колбасой, имеющей  как  раз  высоту  ящика.  Но
колбаса ли  это,  -  дайте-ка  посмотреть!  Да,  вот  там  лежит  колбаса  с
надорванной кожицей. Я подхожу и рассматриваю ее. Ах,  выдумщики!  Ведь  это
они ухитрились взять с собой в таком виде молочный порошок!  Таким  образом,
использованы все пустоты. Свободное пространство, образуемое этими  круглыми
кусками пеммикана и стенками ящика,  конечно,  вполовину  меньше  и  слишком
мало, чтобы молочная колбаса могла там поместиться. Но не  думайте,  однако,
что место это Пропадет зря. Вовсе нет! Ломается на маленькие кусочки шоколад
и засовывается в эти промежутки.  Когда  упаковка  ящика  окончена,  он  так
заполнен, словно сделан сплошным. Вот там стоит уже совсем упакованный ящик.
Я подхожу к нему и смотрю, что он содержит. "Галеты 5400 штук",  -  написано
на крышке. Говорят, будто ангелы особенно щедро наделены терпением.  Но  все
это просто пустяки по сравнению с тем терпением, которым обладает  Иохансен.
В этом ящике не было, ну, абсолютно не было ни единого миллиметра свободного
пространства!
     В  данный  момент  "Хрустальный   дворец"   вполне   напоминает   собою
колониальный  и  продуктовый  магазин.  Везде  разложен  пеммикан,   галеты,
шоколад, молочная колбаса. В другой поперечной стене - прямо  против  лыж  -
есть оконце. Я вижу, что мой спутник приближается к нему, но на этот  раз  я
буду внимательнее. Он поднимается по двум ступенькам, надавливает на оконце,
и вот уже он на барьере. Но и я следую за ним. Оконце опять захлопывается.
     Мы стоим теперь у другой двери в барьере, но это уже современная  дверь
на петлях. Она ведет в "Интендантство".  Я  обращаюсь  к  своему  хозяину  и
горячо благодарю его за интересный обход внутри барьера, за  посещение  всех
прекрасных помещений и т. д. Он тут же прерывает меня, говоря, что мы далеко
еще не кончили. Оказывается, он провел меня этой дорогой  только  для  того,
чтобы мне не пришлось снова ползти обратно.
     - Теперь войдем, - говорит он, - и будем  продолжать  свое  путешествие
внутри барьера.
     Я  вижу,  что  никакие  возражения   невозможны,   хотя   уже   начинаю
чувствовать, что с меня довольно всех этих подземных помещений. Мой  хозяин,
словно угадав мои мысли, прибавляет; - Нам нужно осмотреть  все  теперь  же,
пока там работают. Потом это уже не будет так интересно.
     Я соглашаюсь, что он прав, собираюсь с духом и следую за ним.
     Но судьбе было угодно иное. Только мы  вышли,  как  увидели  Хансена  с
санями и шестью бойкими собаками. Мой проводник едва успевает  шепнуть  мне:
"Кидайтесь на сани! Я подожду вас здесь", - как сани  срываются  с  места  и
несутся с невероятной быстротой, унося меня в качестве пассажира,  на  санях
ничего не подозревающего Хансена.
     Мы неслись так, что над нами снег стоял столбом.  Я  сразу  понял,  что
этот парень прекрасно распоряжается  своими  собаками.  Но  ему  приходилось
управлять буйными бездельниками. Особенно часто  я  слышал  имена:  "Хек"  и
"Того". Невидимому, они любили поскандалить. То прыгая через  постромки,  то
пролезая  под  ними,  кидались  они  на  своих  товарищей   и.   производили
беспорядок. Впрочем, им не удавалось  учинить  ничего  серьезного,  так  как
кнут, пускавшийся в ход с  большой  ловкостью,  все  время  свистел  над  их
головами. Два колбасных обрубка, на которые я обратил внимание еще раньше  -
"Ринг" и "Милиус" - были впереди. Они, видимо,  тоже  были  полны  задора  и
сумасбродства, но держались на своем месте довольно хорошо. "Хай"  и  "Рапп"
тоже были здесь. "Раппу" с раздвоенным ухом, очевидно, очень хотелось вместе
со своим другом "Хаем" вступить в небольшое сражение с "Хеком" и "Того",  но
кнут, кнут! Он беспощадно свистел над собаками и  заставлял  их  вести  себя
паиньками.
     За нами, в нескольких шагах расстояния, бежал  "Цанко".  Он,  очевидно,
грустил оттого, что не был в упряжке. Между тем, мы мчались  буйным  галопом
вверх по возвышенности, где был  склад,  и  проехали  последний  флаг.  Была
большая ра