януты
чулки, и открылась большая восковидная, помертвевшая пятка. Вид  у  нее  был
нехороший. Хансен растирал ее до тех пор, пока не почувствовал ее снова, как
ему показалось, а затем опять натянул чулки и залез в спальный мешок. Теперь
наступила очередь Стубберуда.
     - А ведь и с моей пяткой, кажется, тоже что-то неладно.
     Тот же образ действия - тот же результат. Однако,  вот  удовольствие  -
две подозрительных пятки и семьдесят пять километров до "Фрамхейма"!
     Когда мы выехали на следующее утро, стояла,  к  счастью,  более  мягкая
погода - "почти лето" - минус 40o С. Однако, перемена уже приятно ощущалась,
По-моему, разница между -40o и -50o  очень  чувствительна.  Можно,  пожалуй,
подумать, что когда температура опустилась так низко, то несколько  градусов
больше или меньше уже не имеют значения. Однако, нет - имеют! Во время  езды
в этот день нам пришлось отпустить нескольких собак,  которые  не  могли  за
нами поспевать. Мы рассчитывали, что они  побегут  по  следу.  Но  "Адам"  и
"Лазарь" больше уже не появлялись. "Сара" подохла по  пути,  хотя  ничто  не
указывало, что она так плоха. "Камилла" тоже была среди отпущенных собак.
     Возвращаясь  домой,  мы  придерживались  того  же  порядка,  что  и   в
предыдущие дни. Хансен и Вистинг, если они не останавливались и не поджидали
нас, обычно далеко обгоняли всех. Ехали мы быстро. У флага  на  шестнадцатой
миле, или нашей вехе  на  тридцатом  километре  от  "Фрамхейма",  мы  решили
остановиться и подождать остальных, но  так  как  погода  была  чудеснейшая,
тихая и ясная, а наш старый след днем был очень отчетливо виден, то я  решил
продолжать. Чем раньше больные пятки попадут домой, тем лучше!  Первые  двое
саней достигли дома в четыре часа дня; следующие в шесть; затем еще  двое  в
шесть с половиной часов. Последние сани доехали только в половине первого на
следующее утро. Что кагор их делал дорогой - бог его ведает!
     При тех  низких  температурах,  которые  мы  встретили  во  время  этой
поездки, мы натолкнулись на одно  своеобразное  снегообразование,  какого  я
раньше никогда не видал.  Нежные,  чрезвычайно  нежные  снежинки  собирались
вместе и образовывали небольшие цилиндрические тельца со средним диаметром в
три сантиметра и с такой же примерно высотой. Впрочем,  величина  их  бывала
различна. Обычно они катились по  поверхности,  как  колесико,  и  время  от
времени собирались в большие кучи, откуда снова одна за другой, а то и сразу
несколько, продолжали катиться дальше. Если положить одно из таких телец  на
ладонь, то не почувствуешь ни малейшего веса;  если  же  взять  какое-нибудь
побольше и спрессовать его, то на руке буквально  ничего  не  остается.  При
-40o таких снежинок не было видно.
     Вернувшись домой, мы  сейчас  же  занялись  пятками.  Преструд  немного
отморозил обе пятки, - одну легко, а другую сильнее-однако, насколько я  мог
судить, не так уж  сильно,  как  двое  других  товарищей.  Прежде  всего  мы
разрезали образовавшиеся огромные пузыри и выпустили из них жидкость.  Потом
меняли утром и вечером компрессы из борной. Мы долго применяли такой  способ
лечения. Наконец, можно было удалить старую кожу, под ней  уже  образовалась
новая, здоровая и крепкая.
     Пятки были заштопаны!
     Все эти обстоятельства повлияли на то,  что  я  счел  нужным  разделить
партию на две части. Одна из них должна была предпринять поход к югу. Другая
- постараться достигнуть Земли короля Эдуарда  VII  и  посмотреть,  что  там
можно сделать, а попутно исследовать окрестности Китовой бухты.  Эта  партия
состояла из Преструда, Стубберуда и Иохансена  под  начальством  первого  из
них. Выгода от такого деления получилась большая.  Прежде  всего,  маленькая
партия сможет быстрее  продвигаться  вперед,  чем  большая.  Много  людей  и
большое количество собак, которыми мы располагали во время большинства своих
предыдущих поездок, ясно доказали, что такой порядок не совсем удачен.  Наши
четырехчасовые утренние сборы были, таким образом, следствием столь большого
снаряжения. С  половиной  участников  -  или  при  постановке  только  одной
палатки-я надеялся вдвое  сократить  это  время.  Значение  устроенных  нами
складов тоже, разумеется, возрастало, так  как  теперь  склады  должны  были
служить поддержкой только пяти участникам намеченной партии, а потому  могли
приносить пользу им в течение гораздо более  долгого  времени.  Для  научных
результатов такое изменение давало столь явные преимущества, что не нужно  и
распространяться об этом, Восточная партия получила следующее инструкции:
     1. Пройти к Земле короля Эдуарда VII  и  произвести  там  исследования,
какие только позволят время и обстоятельства.
     2. Нанести на  карту  и  исследовать  Китовую  бухту  с  ее  ближайшими
окрестностями.
     3. Насколько будет возможно, поддерживать в  порядке  все  оборудование
"Фрамхейма" па случай, если нам придется еще раз здесь перезимовать.
     В последовавшее затем дни мы, так сказать, работали как  две  отдельные
партии. Полярная партия должна. была отправиться в путь,  как  только  весна
наступит по-настоящему. Я предоставил самому Преструду  назначить  срок  для
выхода его партии. Это было не так уж спешно.  Им  не  нужно  было  особенно
торопиться.
     И вот.  началась  прежняя  возня  со  снаряжением,  и  иголки  прилежно
работали все время. Через два дня после нашего возвращения Вистинг и  Бьолан
отправились на тридцатый километр с намерением привести  обратно  отпущенных
па этом  участке  и  все  еще  не  вернувшихся  домой  собак.  Они  проехали
шестьдесят километров за шесть часов и привели с собой всех оставленных нами
собак - десять штук. Те, которые были дальше всех, лежали у вехи. Ни одна из
них не проявила желания подняться, когда подъехали сани. Их пришлось  впрячь
в сани. Собак с ранеными лапами, - таких было две-три, - пришлось  везти  на
санях. По всей вероятности, большинство из  них  вернулось  бы  домой  через
несколько дней. Но непостижимо однако, зачем  здоровым  и  сильным  собакам,
какими большинство из них было, могло прийти в голову лечь на снег?
     Двадцать четвертого сентября  появился  первый  вестник  весны:  Бьолан
вернулся с морского  льда,  где  застрелил  тюленя.  Значит,  тюлени  начали
выходить па лед. Это было хорошим знаком! На  другой  день  мы  съездили  за
тушей. Тогда же нам удалось убить  еще  одного.  Собаки  оживились,  получив
свежее мясо, не говоря уж о свежем сале. И мы, люди, тоже не  отказались  от
свежего бифштекса.
     Двадцать седьмого сентября мы убрали  навес,  прикрывавший  окно  жилой
комнаты. Свет проникал к нам через узкий  деревянный  канал,  а  потому  его
попадало не очень много. Но ведь это был свет - настоящий  дневной  свет,  и
это было очень ценно!
     Двадцать   шестого   возвратилась   "Камилла"   после    десятидневного
отсутствия. Она была отпущена  во  время  последней  санной  поездки  в  110
километрах от "Фрамхейма". Когда она вернулась, то  была  так  же  толста  и
жирна, как и всегда. Вероятно, оставшись в полном одиночестве, она угощалась
кем-нибудь из своих  товарищей,  Она  была  встречена  бурными  овациями  со
стороны множества своих поклонников...
     Двадцать девятого сентября появился еще более верный  вестник  весны  -
стая антарктических петрелей. Мы радовались, что опять видим  этих  красивых
быстрых птиц. Они облетели дом кругом несколько раз, словно желая  убедиться
в том, что все мы еще тут. Мы все вышли из дому, чтобы встретить их. Занятно
было наблюдать за собаками! Птицы сначала летали довольно низко над  землей.
Заметив их, собаки кинулись за  ними  всей  компанией,  чтобы  поймать.  Они
носились, просто расстилаясь по снегу, и каждой хотелось быть первой. Но вот
стая птиц поднялась так высоко, что собаки потеряли их  из  виду.  Некоторое
время они глазели друг на друга, невидимому,  не  зная,  что  же  им  теперь
делать? Такое неопределенное состояние продолжается обыкновенно  недолго.  С
завидной быстротой собаки приходят к решению  я  вцепляются  друг  дружке  в
спины.
     Итак, весна наступила всерьез, теперь нужно только залечить пятки и - в
путь!..


К ПОЛЮСУ

     Наконец, двадцатого октября мы  двинулись  в  путь.  За  последние  дни
погода была не очень устойчивая. То ветер, то тихо. То  пасмурно,  то  ясно.
Другими словами, настоящая весенняя  погода.  И  в  этот  день  погода  была
ненадежная. С утра изморозь и туман, что  не  обещало  хорошего  дня.  Но  в
половине десятого поднялся легкий ветерок с востока,  и  одновременно  стало
проясняться. Не нужно было долго изучать настроение среди участников похода.
     - Ну, как вы думаете, поедем?
     - Ну, да, конечно, отправимся рысцой. У всех  было  одно  лишь  мнение.
Быстро на наших ходоков была надета сбруя, и, кивнув  остающимся  товарищам,
словно мы расставались с ними только "до завтра", мы двинулись в путь. Такое
будничное происшествие! Кто же станет обращать на него внимание?  Линдстрем,
кажется, даже не вышел за дверь, чтобы проводить  нас.  Нас  было  пятеро  -
Хансен, Вистинг, Хассель,  Бьолан  и  я.  С  нами  было  четверо  саней,  по
тринадцать собак на каждые. При отъезде сани были очень легки,  так  как  на
них было погружено только наше снаряжение для похода до  80o  южной  широты.
Там стояли запакованными все  наши  ящики.  Поэтому  мы  могли  сидеть  себе
спокойно на санях, да помахивать кнутом. Я сидел верхом на санях Вистинга, и
те, кто нас увидел бы, конечно, сочли бы,  что  полярное  путешествие  очень
привлекательная вещь!
     На морском льду стоял Преструд с киноаппаратом и, когда  мы  проезжали,
завертел ручку быстрее. Когда мы поднимались на барьер с другой стороны,  он
все еще стоял и, не переставая, вертел ручку. Последнее, что я увидел, когда
мы переваливали через  хребет  возвышенности  и  из  виду  исчезло  уже  все
знакомое, был киноаппарат.
     Мы уезжали все дальше, несясь карьером. Наст был прекрасный, но по мере
того, как мы ехали, сгущался  туман.  Первые  двадцать  километров  от  края
барьера я сидел с Хасселем. Но,  увидев,  что  собаки  Вистинга  справляются
лучше других с двумя седоками, я пересел к нему. Хансен ехал  передовым.  Он
мог править только по компасу, так как спустился туман. За ним ехал  Бьолан,
потом Хассель и, наконец, Вистинг и я.
     Мы только что въехали на небольшой  склон,  как  неожиданно  по  другую
сторону открылся довольно крутой спуск. Пространство это было самое  большее
метров двадцать. Я сидел спиной  к  собакам,  смотрел  назад  и  наслаждался
быстротой езды. И вдруг рядом с санями сразу обрушилась снежная поверхность,
обнажив страшную черную пасть, достаточно большую, чтобы поглотить нас  всех
и даже больше того! Еще несколько дюймов в сторону, и  мы  не  совершили  бы
полярного путешествия все вместе. Судя по холмистой  местности,  мы  поняли,
что заехали слишком далеко на восток, и потому теперь взяли западнее.  Когда
мы добрались до надежной местности, я воспользовался случаем и, надев  лыжи,
прицепился к саням. Таким образом, тяжесть распределялась лучше.
     Вскоре немного прояснилось, и мы увидели как раз впереди себя  один  из
наших  флагов.  Мы  поехали  к  нему.  С  этим  местом  было  связано  много
воспоминаний: мороз, застреленные собаки. Здесь мы застрелили трех щенков  и
суку в прошлую поездку. Мы проехали к этому времени тридцать семь километров
и, очень довольные первым днем своего долгого пути, разбили лагерь.
     Мое предположение, что,  устраиваясь  все  в  одной  палатке,  мы  и  с
разбивкой ее, и со всей возней справимся гораздо удачнее, чем раньше, сейчас
же оправдалось. Палатка словно из земли вырастала, и все шло так,  будто  мы
привыкли к этому с давних времен. Палатка оказалась вполне поместительной, и
способ нашего устройства оказался замечательно практичным  в  течение  всего
пути. Порядок был таков:  как  только  мы  останавливались,  сейчас  же  все
собирались у палатки. В петли вставлялись колышки, а Вистинг заползал внутрь
и ставил шест на место, пока мы натягивали оттяжки. Когда это было готово, я
входил внутрь и принимал  все,  что  должно  было  находиться  в  палатке  -
спальные мешки, личные мешки, ящики с кухней, провиант.  Все  раскладывалось
по местам. Зажигался примус, и в котелок накладывался снег. А  в  это  время
остальные кормили своих собак и спускали их. Вместо  "заборчика"  мы  теперь
нагребали вокруг палатки рыхлый снег.  Это  оказалось  достаточной  защитой.
Собаки уважали ее. Лыжные крепления снимались со всех лыж и вмести с  другим
движимым имуществом или засовывались в ящик из-под провианта, или  вместе  с
упряжью вешались на  конец  лыж,  .которые  крепко  привязывались  стоймя  к
передней части саней.
     Палатка  оказалась  превосходной  во  всех  отношениях.  Темные   цвета
смягчали свет и придавали уют нашему жилищу.
     "Нептун" - великолепная собака - был отпряжен, когда мы проехали десять
километров. Он был так жирен, что не мог бежать со  всеми  вместе.  Мы  были
уверены, что он побежит за нами. Но он не пришел. Мы  сочли  тогда,  что  он
повернул и направился домой к "мясным котлам". Странно, но  и  этого  он  не
сделал. Он не  явился  на  станцию.  Совершенно  загадочно,  что  сталось  с
животным. "Ротта" - другое великолепное животное - тоже была отпряжена.  Она
вся опухла и не могла идти. Позднее она вернулась домой. "Ульрика"  пришлось
везти на санях. Потом он оправился. "Бьорн" ковылял за  санями.  "Пири"  был
неработоспособен. Его отпрягли, и некоторое время он шел за санями, но потом
исчез. Когда позднее восточная партия проходила склад на 80o  южной  широты,
она нашла эту собаку там в хорошем состоянии. Сначала она была  пуглива,  но
постепенно им удалось приблизиться и запрячь ее. Со временем  она  оказалась
очень полезной. "Уранус" и "Фукс" были не в форме. Для первого дня это  было
громадным уроном, но зато все те, что у нас теперь остались, были  настоящим
золотом.
     Ночью дул свежий ветер с востока, однако к утру он утих, и мы снялись в
десять часов утра. Хорошая погода держалась недолго. Ветер вернулся с новыми
силами и с той же стороны, в сопровождении густой метели. Все же  мы  хорошо
продвигались вперед  и  проходили  флаг  за  флагом.  Пройдя  тридцать  один
километр, мы дошли до снежного гурия, поставленного еще в  начале  апреля  и
простоявшего так вот уже семь месяцев. Он все еще был хорош  и  крепок.  Это
дало нам повод к размышлениям. Оказывается, на такие гурии можно полагаться.
Они не разваливались. На основании приобретенного нами  здесь  опыта,  мы  и
возвели потом всю свою могучую систему гуриев по  пути  к  югу.  Днем  ветер
изменился на юго-восточный. Он продолжал задувать,  но,  к  счастью,  метель
прекратилась. Температура была -24,2o С и идти было довольно холодно.
     Остановившись вечером и поставив палатку, мы обнаружили свои  следы  от
предыдущего путешествия. Они были отчетливы и ясно видны,  хотя  прошло  уже
шесть недель. Мы были довольны, что нашли их, так как за последнее время нам
не попадалось ни одного флага, а мы уже приближались к  "свинской  дыре"  на
семьдесят пятом километре от дома, и нам нужно было соблюдать осторожность.
     Следующий день - двадцать второе октября - наступил с жестоким бураном.
Сильный ветер с юго-востока со страшной метелью. Такой день был бы не  очень
подходящим для прохождения через "свинскую дыру", если бы мы не нашли  своих
старых следов. Правда, далеко их не было видно,  но  мы  могли  зато  видеть
направление, по которому они шля. Для пущей уверенности, я проложил курс  на
северо-восток  ближе  к  востоку  -  на   два   деления   восточнее   нашего
первоначального курса. По отношению к нашему старому следу  это  направление
было тоже подходящим, так как наш новый курс был значительно восточнее  того
направления, по которому шел старый  след.  Еще  один  последний  взгляд  на
место, где была палатка, чтобы убедиться в том, что нами ничего не забыто, и
мы устремляемся в самую гущу пурги.  Погода  поистине  была  свинская.  Снег
валил сверху, и его мело снизу, что совершенно  слепило  глаза.  Видно  было
недалеко. Часто бывало, что с  задних  саней  с  трудом  можно  было  видеть
передние.
     Перед нами ехал Бьолан. Уже довольно давно мы заметно  спускались,  что
не соответствовало расчетам, хотя сколько-нибудь  верных  расчетов  в  такую
погоду и нельзя было делать. Мы уже несколько раз переезжали через  трещины,
но не особенно большие. Вдруг мы видим, что сани Бьолана опускаются. Сам  же
он соскакивает с саней  и  хватается  за  потяг.  Сани,  пролежав  несколько
мгновений на боку, начали теперь все больше и больше опускаться я,  наконец,
совсем исчезли. Бьолан крепко уперся ногами в снег, а  собаки  распластались
по нему, цепляясь когтями. Между тем сани все больше  и  больше  опускались.
Все это продолжалось несколько секунд.
     - Я больше не могу держать!
     Мы - Вистинг и я - уже были около Бьолана. Он  судорожно  ухватился  за
потяг, напрягая все силы. Но это  уже  не  помогало.  Дюйм  за  дюймом  сани
опускались все глубже. Собаки тоже, видимо, понимали серьезность  положения.
Распластавшись по снегу, они цеплялись за  него  когтями  и  сопротивлялись,
сколько было сил. Однако, и это не помогало. Дюйм за дюймом -  медленно,  но
верно - все опускалось  в  бездну.  Бьолан  был  прав,  думая,  что  ему  не
справиться больше. Еще несколько секунд, и ни его саням, ни  его  тринадцати
собакам никогда бы уже больше не видать света  белого!  Помощь  подоспела  в
последнее  мгновение.  Когда  все  это  случилось,  Хансен  и  Хассель  были
несколько впереди. Теперь они, сорвав с саней альпийскую веревку,  прибежали
на помощь. Веревку эту крепко привязали к потягу, и двое из нас -  Бьолан  и
я, упираясь ногами в снег, старались удержать сани  на  весу.  Прежде  всего
были выпряжены собаки. Затем подтянуты обратно сани Хасселя, которые и  были
поставлены поперек самого узкого места трещины, где,  как  мы  видели,  края
были крепки. Затем общими усилиями  сани,  теперь  уже  провалившиеся  очень
глубоко, были подтянуты как можно больше вверх и при помощи собачьих гужиков
привязаны к саням Хасселя. Теперь мы спокойно могли отпустить веревку.  Одни
сани надежно удерживали другие. Наконец-то мы могли вздохнуть с облегчением!
     Теперь нужно было совсем вытащить наверх сани, а для  этого  необходимо
было прежде всего их разгрузить. Кто-нибудь должен был спуститься в  трещину
на альпийской веревке, развязать ящики  и  обвязать  их  снова  для  подъема
наверх. Этим делом хотелось заняться всем; но оно было поручено Вистингу. Он
обвязался альпийской веревкой и спустился. Бьолан и я  заняли  свои  прежние
места и служили якорем. Тем временем Вистинг доносил нам о том, что он видел
внизу. Ящик: с кухней держался на волоске, допевая свою  лебединую  песенку.
Его обвязали и выволокли снова на свет божий. Хассель и  Хансен  вытаскивали
ящики наверх по мере того, как  Вистинг  их  привязывал.  Эти  два  человека
действовали здесь на краю пропасти с  беспечностью,  на  которую  я  сначала
взирал восхищенным взором. Я преклоняюсь  перед  мужеством  и  презрением  к
опасности! Однако, их манера держаться превышала все границы. Они  буквально
играли своей жизнью. Когда Вистинг снизу осведомил их о том,  что  слой,  на
котором  они  стоят  и  который  их  держит,  всего  каких-нибудь  несколько
сантиметров толщиной, это,  казалось,  не  произвело  на  них  ни  малейшего
впечатления. Наоборот, они держались как будто еще увереннее.
     - Мы удачно выбрали, - сообщил Вистинг, - ведь это единственное  место,
где трещина настолько узка, что тут можно поставить сани поперек. Вели бы мы
проехали немножко левее... -  Хансен  с  вожделением  взглянул  в  указанном
направлении, - то никто из нас не выбрался бы.  Там  нет  снежного  слоя,  а
только снежная корка в волосок толщиной. Впрочем, и здесь тоже не  очень