позиции. О. Сергий пресекал эти попытки, заявляя резко и определенно: "Я
уже на эти вопросы ответил и повторять свои ответы  не  желаю!"  Он  сам
пресекал издевательский тон обвинителей.
   Так, Смирнов, поставив отцу Сергию сначала ряд вопросов о его  проис-
хождении, воспитании и прошлой деятельности, обратился к нему,  напосле-
док, с вопросом:
   - Как же вы оказались в монахах - по убеждению?
   Отец Сергий выпрямился во весь свой высокий  рост,  оглядел  Смирнова
уничтожающим взглядом и бросил в ответ:
   - Вы, невидимому не понимаете оскорбительности вашего вопроса.  Отве-
чать на него я не буду!
   Архимандрит Сергий был привлечен по делу в качестве одного из товари-
щей председателя "Общества Петроградских православных приходов". Он  от-
рицал (и это вполне соответствовало действительности) утверждение, будто
бы "Правление" занималось политикой. Себя он объявил совершенно солидар-
ным с митрополитом.
   Председатель того же "Правления" Ю. П. Новицкий в  своих  объяснениях
подробно охарактеризовал деятельность "Правления", доказав рядом неопро-
вержимых данных, что деятельность эта вращалась  исключительно  в  круге
вопросов церковно-приходского быта.
   Бывший юрист-консультант Лавры Л. М. Ковшаров,  с  первой  же  минуты
процесса ясно предвидевший его неизбежный финал, давал  на  поставленные
ему вопросы хладнокровные, меткие по смыслу и часто едкие по форме отве-
ты.
   Духовенство, вся интеллигентная часть подсудимых вообще держали  себя
спокойно, без панического заискивания, которое часто наблюдается в судах
и трибуналах.
   Никаких оговоров в адрес других лиц, с целью смягчить свою  собствен-
ную ответственность, не было. Многие держали себя с большим достоинством
и некоторые героически открыто исповедали свою солидарность с митрополи-
том.
   Допрос подсудимых продолжался без малого 2 недели. Потом трибунал пе-
решел к допросу свидетелей.
   Главный из них - Введенский волею судьбы не  мог  быть  допрошен.  На
второй же день, после первого заседания суда, при выходе его из зала за-
седания на улицу, какая-то пожилая женщина швырнула в него  камнем,  чем
причинила ему ранение головы. Была ли эта рана  действительно  серьезна,
или же этот случай использовал Введенский, чтобы уклониться  от  дачи  в
трибунале свидетельского показания, - сказать трудно. Во всяком  случае,
Введенский "по болезни" в трибунале не появлялся.
   "Свидетельство" его заменилось другим, равноценным - Красницкого.
   Первым свидетелем предстал член "Помгола", он же ректор "Университета
имени Зиновьева" - Канатчиков. Этот "ученый", в опровержение всего,  что
было признано даже в обвинительном акте, заявил  совершенно  неожиданно,
что "Помгол" никогда ни на какие переговоры и компромиссы не шел, и  что
предложения митрополита, сформулированные в его заявлениях, были с само-
го начала отвергнуты.
   Когда же защитник Гуревич предъявил ему его  собственное,  предыдущее
показание (прямо  противоположное  по  содержанию  тому,  что  свидетель
только что заявил). Канатчиков не смущаясь объяснил что у него  "странно
устроенная память, он человек  схематических  построений,  отдельных  же
фактов он никогда не помнит". Это оригинальное заявление  по  требованию
защитника вносится целиком в протокол заседания.
   Затем в зал был введен свидетель Красницкий. Высокий, худой, лысый, с
бледным лицом, с тонкими, бескровными губами, 40-45 лет, в  священничес-
кой рясе, - решительными шагами, с вызывающим  видом  подошел  к  своему
месту и начал свое "показание". С каждым словом, с каждым  звуком  этого
мерного, резко-металлического голоса, над головами подсудимых все  более
сгущался зловещий мрак.
   Роль свидетеля была ясна. Это был очевидный "судебный убийца",  имею-
щий своей задачей заполнить злостными и заведомо ложными обобщениями  ту
пустоту, которая зияла в деле на месте доказательств.  И  надо  сказать,
что эту свою роль свидетель выполнил чрезвычайно старательно. Его  слова
были петлей, которой этот человек в рясе с наперстным крестом поочередно
набрасывал на шею каждого подсудимого - ложь и безответственные сплетни.
   В ход было пущено самое веское обвинение - в контрреволюционной  дея-
тельности. В своем стремлении погубить подсудимых он  представлял  собой
какое-то жуткое перевоплощение Иуды.
   Все опустили головы. Всем было не по себе. Наконец эта,  своего  рода
пытка, окончилась. Красницкий сказал все, что считал нужным.  Обвинители
(редкий случай) не поставили ему ни одного вопроса. Всем хотелось поско-
рее избавиться от присутствия этой мерзкой фигуры.
   Но раздался голос защитника Гуревича.
   - Я желаю предложить несколько вопросов свидетелю священнику Красниц-
кому.
   Вооружившись кипой газет  "Епархиальные  ведомости"  за  1917-1918-ый
гг., защитник спросил Красницкого, он ли является автором многих статей,
напечатанных тогда в "Епархиальных ведомостях" за подписью Красницкого и
призывавших к возмущению против большевиков?
   Красницкий признал себя автором этих статей и собрался уже  дать  ка-
кие-то объяснения, но был  прерван  председателем,  нашедшим  немного  с
опозданием, что все это не имеет отношения к делу.
   Тем не менее, защите удалось еще раз осветить с той же  стороны  лич-
ность Красницкого. Воспользовавшись тем, что он много распространялся  о
"контрреволюционной кадетской партии", обвиняя чуть ли  не  все  петрог-
радское духовенство в "кадетизме", защита предложила свидетелю вопрос, в
чем же, по его мнению, сущность политической программы кадетов.
   - Вы ведь разбираетесь в политических программах? Вы сами  ведь  при-
надлежали к одной партии? Вы, кажется, состояли членом "Русского  Собра-
ния"? Да не вы ли в декабре 1913-го года читали в этом Собрании  доклад:
"Об употреблении евреями христианской крови"?
   - Да! - успел еще ответить растерявшийся Красницкий.
   Председатель вновь поспешил к нему на помощь запретом продолжать доп-
рос в этом направлении.
   Но дело было уже сделано, фигура политического ренегата  и  предателя
была обрисована достаточно четко.
   Я. С. Гуревич требует внесения всей этой части допроса в протокол.
   Красницкий, бравируя, с усмешкой, уходит. Больше он в зале  не  появ-
лялся.
   Следующим был допрошен; священник Боярский, один из подписавших заяв-
ление в "Правде" от 24-го марта и впоследствии (после процесса)  присое-
динившийся к обновленческой "Живой церкви".
   Этот свидетель обманул ожидания обвинителей процесса. От него,  види-
мо, ожидали показаний вроде данных Красницким, но вместо этого он предс-
тавил трибуналу горячую апологию митрополита,  произведшую  тем  большее
впечатление, что свидетель - опытный оратор и популярный проповедник.
   Трибунал и обвинители, не ожидавшие такого "сюрприза", не  стеснялись
проявить в разных формах свое недовольство свидетелем при постановке ему
дополнительных вопросов, но Боярский стойко держался своей позиции.
   Это недовольство перешло в нескрываемое негодование, когда  следующий
свидетель, профессор Технологического института Егоров еще более  усилил
впечатление, произведенное предшествующим свидетелем, рассказав во  всех
подробностях историю переговоров митрополита с  "Помголом"  (Егоров  был
одним из представителей митрополита) и вконец разрушил  своим  правдивым
рассказом все выводы по этому предмету обвинительного акта.
   Ожесточение обвинителей было  так  велико,  что  председатель,  резко
оборвав свидетеля до окончания его показания, объявил совершенно  неожи-
данно перерыв на несколько минут.
   Люди, искушенные в "таинствах" советского суда предрекли,  что  такой
перерыв "не к добру" и что "что-то готовится". Предсказания эти оправда-
лись.
   Минут через десять трибунал возвратился и предоставил слово обвините-
лю Смирнову, который заявил, что, так как из  показаний  Егорова  с  яс-
ностью вытекает, что он "единомышленник" и  "пособник"  митрополита,  то
Смирнов предъявляет к свидетелю соответствующее обвинение,  ходатайствуя
о "приобщении" Егорова к числу подсудимых по данному делу и о  немедлен-
ном заключении его под стражу. Хотя все и ожидали "чего-то", но все-таки
случившееся превзошло ожидание.
   В публике - изумление и негодование.
   Я. С. Гуревич просит слово и, превратившись в защитника Егорова, про-
износит речь, смысл которой сводится к тому, что в данном случае  налицо
несомненная попытка со стороны  обвинения  терроризовать  неугодных  ему
свидетелей, что во всем том, что сказал Егоров нет никаких данных, кото-
рые могли бы быть обращены против него (да и сам обвинитель не  указывал
этих данных, настолько, невидимому, он заранее был уверен в успехе свое-
го требования) и, что согласие трибунала с предложением обвинителя будет
по-существу равносильно уничтожению  элементарнейшего  права  подсудимых
защищаться свидетельскими показаниями.
   Трибунал удалился на совещание и возвратившись через несколько  минут
провозгласил резолюцию - об  удовлетворении  предложения  обвинителя,  с
тем, что о Егорове должно быть возбуждено особое дело. Егоров тут же был
арестован.
   Обыкновенно в сложных многодневных процессах по  окончании  судебного
следствия объявляется перерыв на день-два, чтобы дать  сторонам  возмож-
ность "сориентироваться" перед прениями и "собраться с мыслями".
   В данном случае перерыв был тем более необходим, что защита  знакоми-
лась с делом лишь на заседаниях  трибунала.  Изучить  заранее  материалы
следствия, представляющие собой ряд увесистых томов, не было ни  возмож-
ности, ни времени.
   Окончание предварительного следствия, предание суду и назначение дела
к разбору, следовали с такой быстротой, что  защитники  фактически  были
лишены возможностей к заблаговременному ознакомлению с делом.
   Само собой разумеется, что все это - "буржуазные предрассудки".  Нес-
мотря на протесты защиты, было объявлено, что через два часа приступят к
прениям.
   Слово предоставляется обвинителям.
   Вся суть поединка между обвинением и защитой заключалась  в  вопросе:
можно ли в настоящем случае говорить о наличии "контрреволюционного  об-
ществ".
   При утвердительном ответе на этот  вопрос  -  смертный  приговор  для
главнейших подсудимых неминуем (62 ст. Сов. Уг. Код.). При отрицательном
- долгосрочное тюремное заключение. Но приговор был предрешен и это было
всем ясно.
   - Вы спрашиваете, где преступная  организация?  -  воскликнул  Краси-
ков-обновленец. - Да ведь она перед вами! Эта организация - сама Правос-
лавная Церковь, с ее строго установленной иерархией, ее принципом подчи-
нения низших духовных лиц высшим, с ее нескрываемыми контрреволюционными
поползновениями.
   В течение почти 3-х часов Смирнов с яростью выкрикивал какие-то  сло-
ва, обрывки предложений, ничем не связанные. Единственно, что можно было
понять, это то, что он требует "16 голов".
   После речи последнего обвинителя начались речи защитников.
   Первым из защитников говорил проф. А. А. Жижеленко,  представивший  в
своей речи подробный анализ понятия о "преступном обществе"  и  доказав-
ший, что этот квалифицирующий признак совершенно отсутствует в настоящем
деле.
   Затем слово перешло к защитнику митрополита Я. С. Гуревичу:
   - Я счастлив, - сказал он, - что в этот исторический, глубоко  скорб-
ный для русского духовенства момент, я - еврей, могу засвидетельствовать
перед всем миром то чувство искренней благодарности, которую  питает,  я
уверен в этом, весь еврейский народ к русскому православному духовенству
за проявленное им в свое время отношение - к "делу Бейлиса".
   Среди обвиняемых сильное волнение. Привлеченные к делу профессора Ду-
ховной академии и многие из обвиняемых духовных лиц  не  могут  сдержать
слез.
   Гуревич объявил, что отныне защита строго замкнется  в  рамках  дела,
чтобы не дать возможности  обвинению  искусственными  приемами  прикрыть
полную фактическую необоснованность данного процесса.
   Охарактеризовав "технику" создания настоящего дела посредством  чисто
механического соединения отдельных производств и протоколов, ни  по  со-
держанию, ни по времени событий не имеющих ничего общего, Гуревич  восс-
тановил со всеми подробностями историю возникновения дела.
   Он обрисовал прошлое митрополита, указав на те черты его характера  и
деятельности, которые уже известны читателям.
   "Одна из местных газет, - сказал он, -  между  прочим,  выразилась  о
митрополите (по-видимому, желая его уязвить), что он производит впечатле-
ние "обыкновенного сельского попика".
   В этих словах есть правда.
   Митрополит совсем не вышколенный "князь Церкви", каким  его  усиленно
желает изобразить обвинение "Живой церкви" и обвинитель. Он - смиренный,
простой, кроткий пастырь верующих людей, но в этой его простоте  и  сми-
ренности - его огромная моральная сила, его неотразимое  обаяние.  Перед
нравственной красотой этой ясной души не могут не преклониться даже  его
враги.
   Допрос его у всех в памяти. Ни для кого не секрет, что в  сущности  в
тяжелые часы этого допроса дальнейшая участь митрополита зависела от не-
го самого. Стоило ему чуть-чуть поддаться соблазну, признав хоть  немно-
гое из того, что так жаждало установить обвинение, и митрополит  был  бы
спасен.
   Он не пошел на это. Спокойно, без вызова, без рисовки,  он  отказался
от такого спасения. Есть ли здесь среди присутствующих способные на такой
подвиг?
   Вы можете уничтожить митрополита, но не в ваших силах отказать ему  в
мужестве и высоком благородстве мысли и поступках".
   Далее Гуревич охарактеризовал деятельность  "Петроградского  Общества
Православных приходов", положение местного духовенства, настроение веру-
ющих масс. Особенно подробно остановился  защитник  на  главарях  "Живой
церкви" (обновленчество), в которых он усматривал истинных пособников, а
в некотором смысле и виновников настоящего дела.
   Он предсказывал, что советская власть рано или поздно разочаруется  в
этих ныне пользующихся фавором людях. Создаваемая ими "секта"  не  будет
иметь успеха. Отсутствие жизнеспособности ее - не  только  в  отсутствии
каких-либо корней в верующем населении и в неприемлемости тех или других
тезисов. В истории бывали примеры того, что и безумные в  сущности  идеи
имели успех, иногда даже продолжительный. Но для этого  необходимо  одно
условие: секта должна представлять собой в начале  своего  возникновения
оппозицию, меньшинство, и притом гонимое большинством. Героическое  соп-
ротивление большинству, власти, насилию - часто увлекает массы на сторо-
ну сектантов, "бунтарей".
   В настоящем случае - далеко не то. За живую, обновленческую  церковь,
стоит, очевидно для всех, гражданская власть, со всеми имеющимися  в  ее
распоряжении аппаратами.
   Принуждение не создает и не  уничтожает  убеждений.  "Обновленческая"
церковь, происшедшая с разрешения и при  "благословении"  атеистического
"начальства", искренних христиан, даже из фрондирующих элементов,  прив-
лечь не может.
   Народ может еще поверить богатому и "властному"  Савлу,  после  того,
как превратившись в Павла, по своей охоте променяет он свое богатство  и
положение на рубище нищего, на тюрьму и муки гонения. Обратные превраще-
ния не только не создают популярности, но клеймятся.
   Люди, ушедшие из "стана погибающих" в лагерь ликующих, да еще готовя-
щие узы и смерть своим недавним братьям, - кто пойдет за ними из истинно
верующих? Не сбудутся ожидания гражданской власти найти такого  "союзни-
ка".
   Возвращаясь к постановке обвинения, защитник находил,  что  обвинения
не заслуживают серьезной критики. Формулировка обвинений была бы анекдо-
тичной, если бы за ней не вырисовывались трагические перспективы.
   Митрополиту вменяют в вину факт  ведения  переговоров  с  гражданской
властью на предмет отмены или смягчения декретов  об  изъятии  церковных
ценностей. Но, если это - преступление, то подумали ли обвинители, какую
они роль должны отнести при этом Петроградскому совету, по почину  кото-
рого эти переговоры начались, по желанию которых продолжались и  к  удо-
вольствию которого закончились?
   Как обстоит дело с доказательствами?
   Было бы нелепо говорить о доказательствах  той  сплошной  фантастики,
которой переполнены и обвинительный акт, и речи обвинителей,  по  поводу
"всемирного заговора" с участием в нем митрополита и других подсудимых.
   В чем усматриваются доказательства этого деяния? - Единственно в том,
что будто бы митрополит через близких ему людей распространял  в  народе
переписанные на пишущей машинке копии своих заявлений в "Помгол".
   Защита представила ряд номеров советских газет, из которых видно, что
еще до изъятия, а также и во  время  изъятия,  заявления  митрополита  в
"Помгол" неоднократно оглашались самой советской печатью. Следовательно,
сама печать способствовала тому, что десятки тысяч экземпляров заявлений
митрополита проникли в народ.
   Какое же значение и цель, сравнительно с таким массовым распростране-
нием, могли иметь несколько десятков копий, сделанных на пишущей  машин-
ке?
   При данных обстоятельствах предъявлять  митрополиту  обвинение  -  не
равносильно ли обвинению человека в том, что  он,  желая  способствовать
распространению огня, уже охватившего со всех  сторон  огромное  здание,
бросил в пламя горящую спичку, или с преступной целью  усилить  наводне-
ние, приблизился к несущимся волнам навстречу и выплеснул стакан воды!
   Все "данные", представленные "обвинителями", свидетельствуют, в  сущ-
ности, лишь об одном: обвинение, как таковое, не имеет под собой никакой
почвы. Это ясно для всех.
   Но весь ужас положения заключается в том, что этому  сознанию  далеко
не соответствует уверенность в оправдании, как должно бы быть. Наоборот,
все более и более нарастает неодолимое  предчувствие,  что  несмотря  на
крах обвинения, некоторые подсудимые, и в том числе  митрополит,  погиб-
нут.
   Во мраке, окутывающем закулисную сторону  дела,  явственно  виднеется
разверстая пропасть, в которую "кем-то" неумолимо подталкиваются  подсу-
димые.
   Это видение мрачно и властно царит  над  внешними  судебными  формами
происходящего процесса и никого эти формы обмануть не могут.
   В заключение Я. С. Гуревич сказал:
   "Чем кончится дело, что скажет когда-нибудь о нем беспристрастная ис-
тория? История скажет, что весной 1922-го года в Петрограде было  произ-
ведено изъятие церковных ценностей, что согласно донесениям  ответствен-
ных представителей гражданской власти-администрации, оно прошло в  общем
"блестяще", и без сколько-нибудь серьезных столкновений с верующими мас-
сами. [3] И несмотря на это к негодованию  всего  цивилизованного  мира,
власти нашли необходимым расстрелять Вениамина, митрополита  Петроградс-
кого, и некоторых других лиц.
   Вы скажете мне, что для вас безразличны и мнения современников и вер-
дикт истории. Сказать это нетрудно, но  создать  в  себе  действительное
равнодушие в этом отношении - невозможно. И я хочу уповать на эту невоз-
можность.
   Я не прошу и не умоляю вас ни о чем.  Я  знаю,  что  всякие  просьбы,
мольбы, слезы, не имеют для вас значения. Знаю, что для вас в этом  про-
цессе на первом плане вопрос  политики,  и  что  принцип  беспристрастия
объявлен непримиримым с вашим приговором. Выгода или невыгода - вот  ка-
кой альтернативой определяется ваш приговор.
   Если ради вашего торжества нужно "устранить" подсудимого - он  погиб,
даже независимо от объективной оценки предъявленного к  нему  обвинения.
Да, я знаю, таков лозунг. Но решитесь ли вы провести его в жизнь в  этом
огромном по значению деле? Решитесь ли вы признать этим самым перед  ли-
цом всего мира, что этот "судебный процесс" является лишь кошмарным  ли-
цедейством?
   Вы должны стремиться соблюсти в  этом  процессе  выгоду  для  больше-
вистской власти. Во всяком случае, смотрите, не ошибитесь!
   Если митрополит погибнет за свою веру, за свою  безграничную  предан-
ность верующим массам, - он станет опаснее для власти, чем теперь