ад был помочь. Может, мне сходить взглянуть на нее?
     - Она вас не захочет видеть. Спасибо за визит.  -  Я  открыл  дверь  из
гостиной.
     - Не уходите, доктор, - сказал Арнольд.  Может  быть,  ему  нужна  была
мужская поддержка, мужская компания. А может быть, у них тут был  интересный
разговор. Арнольд умел якшаться с грубыми, простыми людьми. Возможно, что  в
браке это тоже полезное свойство. Стакан у него в руке  легонько  лязгнул  о
зубы. Он, видимо, успел немало выпить с тех пор, как спустился в гостиную.
     - Всего хорошего, - многозначительно сказал я Фрэнсису.
     - Я так вам благодарен, доктор, - опять вмешался Арнольд.  -  Должен  я
вам что-нибудь?
     - Ничего вы ему не должны, - сказал я.
     Фрэнсис с тоской во взоре поднялся, послушный моему приказу,  вероятно,
понимая, что сопротивляться бесполезно.
     - Насчет того, о чем мы раньше говорили, - заговорщицки зашептал  он  у
порога. - Когда вы увидите Кристиан...
     - Я ее не увижу.
     - Ну, все равно, вот мой адрес.
     - Он мне не понадобится. - Я вывел  его  в  прихожую.  -  До  свидания.
Спасибо.
     Я закрыл за ним дверь и вернулся к  Арнольду.  Мы  сидели  один  против
другого, оба слегка склонившись к электрическому теплу.  Я  чувствовал  себя
совсем разбитым и как-то неопределенно встревоженным.
     - Вы непреклонны со своими друзьями, - сказал Арнольд.
     - Он мне не друг.
     - Мне казалось, вы сказали...
     - Ну, хватит о нем. Вы думаете, Рейчел в самом деле спустится к ужину?
     - Да. Тут у меня  есть  опыт...  Она  не  дуется  подолгу  после  таких
историй, когда я выхожу из себя. Наоборот, бывает со  мной  особенно  добра.
Вот если я держу себя в руках, тут  она  может  Бог  знает  до  чего  дойти.
Конечно, такие стычки у нас случаются, не часто. Но  иногда  мы  просто  оба
взрываемся, и тут же все как рукой снимает, это дает разрядку.  В  сущности,
мы очень близки друг другу. Эти скандалы не  есть  проявление  вражды  между
нами, это - другой лик любви. Постороннему, наверно, нелегко это понять.
     - Вероятно, как правило, при этом не бывает посторонних?
     - Конечно. Вы ведь мне  верите,  Брэдли?..  Мне  важно,  чтобы  вы  мне
верили. Для меня это не просто попытка самозащиты. Я забочусь о  том,  чтобы
дать вам правильное представление. Мы оба орем, но это не опасно. Понимаете?
     - Да, - ответил я неопределенным тоном.
     - Она говорила что-нибудь обо мне?
     - Только о том, что не хочет вас сегодня видеть. И что завтра все будет
как обычно, забудется и простится. - Не было никакого смысла передавать  ему
слова Рейчел. Да и что она, собственно, в них вкладывала?
     - Она очень хороший человек, такая добрая, великодушная. Я пока не буду
ее тревожить. И она скоро пожалеет меня и  сама  спустится.  Мы  никогда  не
затягиваем ссор затемно.  Да  это  и  ссоры-то  ненастоящие.  Вы  понимаете,
Брэдли?
     - Да.
     - Видите? - сказал Арнольд. - Рука дрожит. Стакан так ходуном и  ходит.
Странно, да?
     - Вам надо будет завтра самому вызвать доктора.
     - О, завтра, я думаю, мне будет лучше.
     - Да нет же, К ней вызвать.
     - Ну, может быть. Но она очень быстро приходит в себя. Да потом, она не
особенно пострадала, я об этом  специально  справлялся.  Слава  Богу,  слава
Богу, слава Богу! Я просто обманулся с этой кочергой. Это было  притворство,
назло мне. И я не виню Рейчел. Оба мы потрясающие глупцы. Но она  не  сильно
пострадала, Брэдли. Доктор мне объяснил.  Господи,  вы,  наверное,  считаете
меня чудовищем?
     - Нет. Разрешите, я немного здесь приберу?
     Я поднял опрокинутую табуретку. И стал ходить по комнате с корзиной для
бумаг, подбирая осколки стекла и фарфора, свидетельства недавнего  сражения,
которое уже представлялось нереальным, невозможным. Среди жертв его оказался
знакомый мне красноглазый фарфоровый кролик, любимая статуэтка  Рейчел.  Кто
его разбил? Может быть, она сама?
     - Мы с Рейчел очень счастливая супружеская пара, - говорил тем временем
Арнольд.
     - Да, не сомневаюсь. - Возможно, что он был прав.  Возможно,  они  и  в
самом деле были счастливой парой. Я снова сел, ощущая страшную усталость.
     - Конечно, бывает, что мы и повздорим. Брак -  это  долгое  плавание  в
тесной каюте. Естественно, нервы сдают.  В  каждом  женатом  человеке  сидит
скрытый зверь, иначе просто не может быть. Вы вот не поверите, а ведь Рейчел
может быть невыносимо нудной. Иной раз как начнет  пилить,  так  конца  нет.
Особенно в последнее время. Возраст, вероятно. Вы не поверите, но она  может
одно и то же твердить целый час подряд.
     - Женщины любят всякие разговоры.
     - Это не разговоры. Просто повторяет без конца одну и ту же фразу.
     - Как? Слово в слово? Тогда ее надо показать психиатру.
     - Нет, нет... Вот это и  значит,  что  вы  представления  не  имеете...
Казалось бы, безумие, но она абсолютно в здравом уме. Пройдет еще полчаса, и
она уже напевает, готовит ужин. Так всегда бывает, и я это  знаю,  и  она  -
тоже. Женатые люди должны делать выводы.
     - Какие же фразы она повторяет? Приведите пример.
     -  Не  могу.  Вы  не  поймете.  Вам  это   покажется   ужасным,   а   в
действительности ничего подобного. Заберет что-нибудь  в  голову  и  катает.
Например, что я обсуждаю ее с другими женщинами.
     - А вы не из тех мужей, которые?..
     - То есть не гуляю ли? Разумеется, нет. Господи, да я образцовый муж. И
Рейчел это превосходно знает. Я всегда говорю ей правду, и она знает, что  у
меня нет никаких там связей, интрижек... Когда-то были, верно, но я  все  ей
рассказал, да это и было в  незапамятные  времена.  Что  же,  мне  нельзя  и
разговаривать с другими женщинами? Мы ведь не викторианцы. Мне  нужно  иметь
друзей, иметь возможность свободно разговаривать с  ними,  этим  я  не  могу
пожертвовать. Вообще неправильно уступать,  если  потом  будешь  мучиться  и
раскаиваться, нельзя этого делать.  Да  она  и  сама  этого  не  хочет,  это
безумие. Почему мне нельзя иной раз и поговорить о ней с кем-нибудь? Смешно.
Разве это запретная тема? Просто  откровенные,  дружеские  беседы,  и  я  не
говорю ничего, что не предназначалось  бы  для  ее  ушей.  Я,  например,  не
возражаю, чтобы  она  говорила  обо  мне  со  своими  знакомыми.  Подумаешь,
священный предмет. И разумеется, она говорит,  у  нее  масса  знакомых,  она
вовсе не затворница. Она утверждает,  что  загубила  свои  таланты,  но  это
неправда, есть сотни способов для самовыражения - разве непременно надо быть
художником,  черт  возьми?  Она  толковая   женщина,   могла   бы   работать
какой-нибудь там секретаршей,  если  бы  хотела,  но  хочет  ли  она  этого?
Конечно, нет. Совершенно пустые жалобы,  и  она  это  знает,  в  ней  просто
говорит минутная обида на меня. У нее много интересных дел, она заседает  во
всевозможных комитетах, участвует в каких-то там кампаниях за то и  за  это,
знакома с разными людьми, с членами парламента, с  такими  шишками,  не  мне
чета. Ее жизнь вовсе не загублена.
     - Просторна нее нашло, - сказал  я.  -  На  женщин  иногда  находит.  -
Исполненный муки голос, который я слышал наверху, уже казался мне далеким. И
тут мне  пришло  в  голову,  что  все  происходит  именно  так,  как  она  и
предсказала.
     - Я знаю, - вздохнул Арнольд. - Простите меня, Брэдли. Я взбудоражен  и
наговорил глупостей. Переволновался, потом от сердца отлегло,  ну  вот  и...
Наверно, я сейчас был несправедлив к Рейчел. В действительности все  обстоит
не так плохо. Вообще не плохо. Надо помнить, что в  том  возрасте,  которого
она сейчас достигла, у женщин всегда появляются кое-какие странности.  Потом
это, кажется, проходит. Они в это время оглядываются на прожитую  жизнь.  И,
понятно, испытывают чувство потери, расставания с молодостью.  Тут  истерики
не в диковинку, мне кажется. - Он добавил: - Она очень женственная  женщина.
В таких всегда скрыта большая сила. Она удивительная женщина.
     Наверху послышался шум спущенной воды. Арнольд привстал было, но тут же
снова опустился в кресло.
     - Вот видите, - проговорил он. - Она скоро сойдет вниз. Не надо пока ее
трогать. Напрасно я вас потревожил, Брэдли, простите меня, не  было  никакой
надобности, я просто потерял голову от страха.
     Я подумал, что еще через некоторое время он почувствует за это  ко  мне
неприязнь. И сказал ему:
     - Само собой разумеется, об этом никто не узнает.
     Арнольд с легкой досадой в голосе заметил:
     - Это уж как вам будет угодно. Я  не  прошу  о  соблюдении  тайны.  Еще
хересу? Почему вы выставили этого медикуса так, я бы сказал, по-хамски?
     - Хотел поговорить с вами.
     - А что он такое говорил вам под конец?
     - Так, ничего.
     - Что-то насчет Кристиан. Это он о вашей бывшей жене? Кажется,  ее  так
звали? Жаль, я не успел с ней познакомиться, вы так рано от нее отделались.
     - Пожалуй, мне  теперь  лучше  уйти.  Скоро  Рейчел  сойдет  вниз  -  и
состоится сцена примирения.
     - Еще через часок, я думаю, не раньше.
     - Вероятно, это один из тех  тонких  выводов,  которые  делают  женатые
люди? Но все-таки...
     - Не уклоняйтесь, Брэдли. Это он о вашей прежней жене говорил, так  или
нет?
     - Так. Он ее брат.
     - Ну? Брат вашей бывшей жены. Как трогательно. Вот жаль, я не  знал,  а
то бы я внимательнее его рассмотрел. Так вы миритесь, что ли?
     - Нет.
     - Да не отнекивайтесь, что-то же произошло?
     - А вы любите, когда  что-то  происходит,  верно?  Она  возвращается  в
Лондон. Овдовела. И все это не имеет ко мне ни малейшего отношения.
     - Почему же? Разве вы не собираетесь с ней увидеться?
     - А зачем мне, интересно знать, с ней видеться? Она мне неприятна.
     - Боже, как картинно, Брэдли. Сколько достоинства! А  ведь  прошло  так
много времени. Я бы умирал от любопытства. Я-то, прямо скажу, очень хотел бы
познакомиться с вашей бывшей женой.  Никак  не  могу  себе  представить  вас
женатым мужчиной.
     - Я тоже.
     - Так, значит, этот доктор - ее брат. Ну и ну.
     - Он не доктор.
     - То есть как это? Вы же сами сказали.
     - Его лишили диплома
     - Бывшая жена. Бывший врач. Как интересно. За что же?
     - Не знаю. Что-то там в связи с наркотиками.
     - Что именно в связи с наркотиками? Что он сделал?
     - Не знаю! - ответил я, чувствуя, как во мне поднимается раздражение. -
И не интересуюсь. Он мне всегда был  неприятен.  Какая-то  темная  личность.
Кстати, вы, я надеюсь, не говорили ему, что у вас на самом деле произошло? Я
ему сказал, что это несчастный случай.
     - Ну, что у нас на самом  деле  произошло,  не  так-то  трудно...  Мог,
наверно, догадаться.
     - Упаси Бог. Он способен шантажировать вас.
     - Этот человек? Ну что вы!
     - Во всяком случае, из моей жизни он, слава Богу, давным-давно исчез.
     - Но теперь вернулся. Ну и строгий же вы, Брэдли.
     - Есть вещи, которых я, как это ни странно, не одобряю.
     - Не одобрять вещи - это куда ни шло. Плохо не одобрять  людей.  Можешь
оказаться в изоляции.
     -  Я  и  хочу  быть  в  изоляции  от  таких  людей,  как  Марло.  Чтобы
существовать как личность, надо уметь провести  границы  и  сказать  чему-то
"нет". Я не желаю туманным комком  протоплазмы  блуждать  по  чужим  жизням.
Такое зыбкое сочувствие ко всем исключает действительное понимание  кого  бы
то ни было...
     - Сочувствие вовсе не обязательно должно быть зыбким.
     - ...исключает и действительную преданность кому бы то ни было.
     - Но надо знать подробности. В конце концов, справедливый суд...
     - Я не выношу сплетен и пересудов. Надо уметь держать язык  за  зубами.
Не только не судачить, но иногда даже не думать о  других  людях.  Настоящие
мысли рождаются из молчания.
     - Брэдли, прошу вас, не надо так. Вы же не дослушали.  Я  говорил,  что
для справедливого суда  нужно  знать  подробности.  А  вас,  видите  ли,  не
интересует, за что его лишили диплома. И напрасно! Вы называете его довольно
темной личностью. А мне бы хотелось знать, в чем это сказывается.  Но  этого
вы, видно, мне объяснить не можете.
     С трудом сдерживая раздражение, я сказал:
     - Я был рад избавиться от жены, и при этом он тоже ушел из моей  жизни.
Разве не понятно? По-моему, понятнее некуда.
     - А мне он понравился. Я пригласил его бывать у нас.
     - Господи!
     - Но, Брэдли, нельзя так отвергать людей, нельзя их  вычеркивать.  Надо
относиться к ним с любопытством. Любопытство - это своего рода милосердие.
     - Я не считаю любопытство милосердием. По-моему, это скорее своего рода
недоброжелательство.
     - Знание подробностей - вот что делает писателя...
     - Такого писателя, как вы, но не такого, как я.
     - Ну, вот опять, - сказал Арнольд.
     -  Для  чего  нагромождать  детали?  Когда  начинает  всерьез  работать
воображение, от подробностей все равно приходится отвлекаться,  они  мешают.
Надерганные из жизни подробности - это не искусство.
     - А я этого и не говорю! - закричал Арнольд. - Я не беру материал прямо
из жизни.
     - Ваша жена считает, что берете.
     - Еще и это! О Господи!
     - Подслушанные  сплетни  и  подсмотренные  подробности  -  это  еще  не
искусство.
     - Конечно.
     - И зыбкий романтический миф - тоже еще не искусство. Искусство  -  это
воображение!  Воображение  пресуществляет,  плавит  в  своем  горниле.   Без
воображения остаются, с одной стороны, идиотские детали, с другой  -  пустые
сны.
     - Брэдли, я знаю, вы...
     - Искусство - это не болтовня  плюс  выдумки.  Искусство  рождается  из
бесконечного самоотречения и безмолвия.
     - Из бесконечного безмолвия вообще  ничего  не  родится!  Только  люди,
лишенные творческого дара, могут утверждать, что больше - значит хуже!
     -- Что-то создать, завершить можно лишь тогда, когда чувствуешь на  это
неоспоримое, заслуженное право. Те, кто выбирает  себе  задачу  по  принципу
наименьшей затруднительности, никогда не сподобятся...
     - Чушь. Я пишу независимо от того, легко мне  или  трудно.  И  завершаю
любую работу, удалась она мне или не удалась. Все прочее - лицемерие. У меня
нет музы. Это и значит быть профессиональным писателем.
     - В таком случае я, слава Богу, не профессиональный писатель.
     -  Это  невыносимо,  Брэдли.  Вы  слишком   романтизируете   искусство.
Превращаете  его  в  какой-то  мазохизм.  Вам  непременно  нужно   страдать,
непременно нужно ощущать, что ваше творческое бессилие исполнено смысла.
     - Оно действительно исполнено смысла.
     - Да бросьте. Не надо заноситься, пусть светлый  луч  проглянет.  Зачем
так себя изводить? Ваша беда, что вы упорно  воображаете  себя  "писателем".
Почему бы не считать себя просто человеком, который изредка  кое-что  пишет,
который, возможно, еще напишет кое-что в  будущем?  Зачем  делать  из  этого
трагедию всей жизни?
     - Я не считаю себя писателем,  во  всяком  случае,  не  в  том  смысле,
который вкладываете сюда вы. А вы себя считаете, я знаю. Вы -  "писатель"  с
головы до пят. А я нет. Я себя считаю художником, человеком  посвященным.  И
это, конечно, трагедия моей жизни. Или вы хотите сказать, что я - дилетант?
     - Нет, нет...
     - Потому что, если вы...
     - Брэдли, прошу вас, не будем снова затевать эту глупую ссору.  У  меня
больше нет сил.
     - Хорошо. Извините.
     -  Вы  так  распаляетесь.  Так  цветисто   говорите.   Точно   цитатами
изъясняетесь.
     В кармане у меня лежала рецензия на последний роман Арнольда и жгла мне
бок  огнем.  Книги  Арнольда  Баффина  представляли  собой  набор   забавных
анекдотов, кое-как слепленных в одну "смачную историю"  посредством  дешевой
неосмысленной символики. Черные силы воображения блистали своим отсутствием.
Арнольд Баффин писал слишком много, слишком  быстро.  По  существу,  Арнольд
Баффин был всего лишь талантливым журналистом.
     - Давайте снова возродим наш воскресный обычай,  -  говорил  между  тем
Арнольд. - Мы так приятно проводили время за беседой. Только не будем больше
попадать в это беличье колесо. Мы с вами заводимся, как автоматы, когда речь
заходит об определенных предметах. Приезжайте в будущее воскресенье к обеду,
а?
     - Едва ли Рейчел захочет меня видеть в будущее воскресенье.
     - Да почему же нет?
     - И потом, я ведь уезжаю за границу.
     - Ах да. Я забыл. Куда вы едете?
     - В Италию. Точного маршрута я еще не разработал.
     - Ну, все равно, вы ведь не сейчас же уезжаете? В это  воскресенье  еще
успеете побывать у нас. И сообщите нам, где вы будете в Италии. Мы тоже туда
собираемся, может, встретимся.
     - Я позвоню. А сейчас я лучше пойду, Арнольд.
     - Ну, ладно. Спасибо за все. И не беспокойтесь о нас.
     Видно было, что он теперь ничего не имеет против  моего  ухода.  Оно  и
понятно: мы оба были без сил.
     Арнольд попрощался со мной и сразу же запер дверь. Не успел я дойти  до
калитки, как раздались звуки его проигрывателя. Очевидно,  он  со  всех  ног
бросился обратно в гостиную и тут же  точно  одержимый  поставил  пластинку.
Кажется, это был Стравинский или что-то в этом роде. И музыка эта, и сам его
поступок привели меня едва ли не в бешенство. Увы, я  принадлежу,  выражаясь
словами Шекспира, к тем, "у кого нет музыки в душе", к тем, кто "способен на
грабеж, измену, хитрость" {Шекспир. Венецианский  купец,  акт  V,  сцена  1.
Перевод Т. Щепкиной-Куперник.}.

     Было уже, как я с удивлением обнаружил  по  своим  часам,  без  чего-то
восемь.  Солнце  снова  сияло,  хотя  один   край   неба   затянула   темная
металлическая туча, похожая на театральный занавес.  Освещение  было  слегка
зловещим, как случается летним вечером, когда ясное, но обессилевшее  солнце
медлит на пороге ночи. Зеленые листья вдруг выступили из садового  полумрака
с  ужасающей  отчетливостью.  Безмозглые  пернатые  песнопевцы   по-прежнему
разливались в своем лирическом азарте.
     Я устал и даже немного одурел, от пережитых страхов и волнений  у  меня
дрожали поджилки. В  груди  все  так  же  бушевали  противоречивые  чувства.
Во-первых, я еще испытывал то  неправедное  удовольствие,  с  каким  впервые
услышал  о  постигшей  друга  беде  (в  особенности  этого  друга).  И  я  с
удовлетворением сознавал, что в сложной ситуации не ударил  в  грязь  лицом.
Однако очень возможно, что за это мне еще придется поплатиться. И Арнольду и
Рейчел, наверно,  будет  неприятна  память  о  моем  участии  в  происшедшей
истории, и  они  захотят  отомстить.  Как  раз  теперь,  когда  я  собираюсь
исчезнуть и  какое-то  время  не  думать  об  Арнольде,  это  было  особенно
некстати. Я с беспокойством ощутил себя пленником собственного  раздражения,
гнева, пристрастия. Такая зависимость  злила  и  пугала  меня.  Может  быть,
все-таки отложить отъезд до будущей недели? В воскресенье я мог  бы  изучить
обстановку, определить ущерб, все более или менее уладить.  И  только  потом
уже уехать,  достигнув  состояния  достаточного  равнодушия.  Что  им  обоим
неприятно будет видеть меня, свидетеля недавней сцены, - это  ясно.  Однако,
как люди совестливые и разумные, они,  я  полагал,  сознательно  постараются
подавить в себе неприязненное чувство. И это был довод в пользу того,  чтобы
остаться и по возможности скорее с  ними  увидеться,  иначе  они  не  смогут
изжить своей неприязни и время закрепит и узаконит ее. С другой  стороны,  в
этом  неестественном  вечернем  освещении   у   меня   постепенно   возникло
предчувствие, что, если я не спасусь бегством до  воскресенья,  что-то  меня
захватит и удержит. У меня даже мелькнула мысль сесть в такси (мимо как  раз
проезжала свободная машина),  заехать  домой,  взять  вещи  и  поспешить  на
вокзал, чтобы уехать первым же подходящим поездом, пусть  даже  пришлось  бы
дожидаться его до утра. Но это, конечно,  была  вздорная  идея.  В  какой-то
связи с моим назойливым  беспокойством  о  том,  как  теперь  будут