ак  они  заперли  дверь,  я  стала  чувствовать  себя
чудовищем. Но счастливым  чудовищем.  Иногда  надо  стать  чудовищем,  чтобы
выжить, как-никак я достаточно взрослая, понимаю.
     - Ты убежала и пришла ко мне...
     - Я ободрала ногу об ограду. Она вся горит. Пощупай.
     Она положила мою руку себе  под  юбку  на  бедро.  Кожа  была  содрана,
покраснела и действительно горела.
     Я потрогал ее и обжег ладонь, я желал это  юное,  милое,  бесхитростное
создание так нежданно,  таким  чудом  дарованное  мне.  Я  отдернул  руку  и
отстранился. Это было уж слишком.
     - Джулиан, ты моя героиня, моя королева... О, куда бы нам  пойти...  ко
мне нельзя.
     - Я знаю. Они туда придут, Брэдли, мне нужно побыть где-нибудь с  тобой
наедине.
     - Да. Хотя бы для того, чтобы подумать.
     - Почему ты так говоришь?
     - Я так виноват... все... как ты выразилась... смертоубийство... Мы еще
ничего не решили, мы не можем, не знаем...
     - Брэдли, ну и храбрый же ты, оказывается! Ты что, собираешься отослать
меня обратно к родителям? Прогнать, как бродячую кошку? Ты - теперь мой дом.
Брэдли, ты меня любишь?
     - Да, да, да, да.
     - Тогда ничего не бойся и возьми все  в  свои  руки.  Подумай,  Брэдли,
должно же быть какое-нибудь тайное место, куда  нам  можно  пойти,  хотя  бы
просто гостиница.
     - О, Джулиан, нельзя нам в гостиницу. Нет такого  тайного  места,  куда
нам можно пойти... О, Господи, есть же! Есть, есть, есть!

     Дверь квартиры была распахнута. Неужели я оставил ее незапертой?  Может
быть, там меня уже поджидает Арнольд?
     Я тихо вошел и остановился в прихожей, прислушиваясь. Я услышал  шорох,
кажется, из спальни. Потом какой-то странный звук, вроде стона птицы,  вроде
затихающего "у-у-у"... Я застыл, пронизанный  ужасом.  И  тут  я  совершенно
явственно услышал, как кто-то зевает.  Я  двинулся  вперед  и  открыл  дверь
спальни.
     На моей кровати сидела Присцилла. На ней был  знакомый  синий  жакет  и
юбка, довольно помятая. Она сняла туфли и терла большие пальцы ног, не  сняв
чулок. Она сказала:
     - А вот и ты. - И продолжала тереть и  чесать  пальцы,  внимательно  их
разглядывая. Она опять зевнула.
     - Присцилла! Что ты тут делаешь?
     - Я решила вернуться к тебе. Они меня не пускали,  а  я  приехала.  Они
перепоручили  меня  врачам.  Хотели  оставить  меня  в  больнице,  а  я   не
согласилась. Там сумасшедшие, а я не сумасшедшая. Меня лечили  током.  Ужас.
Кричишь и мечешься по комнате. Тебя держат. Я ушибла руку. Гляди.
     Она говорила очень медленно.  Потом  принялась  старательно  стаскивать
синий жакет.
     - Присцилла, тебе нельзя тут оставаться. Меня ждут. Мы  сейчас  уезжаем
из Лондона.
     Джулиан была на Оксфорд-стрит, я дал ей денег, чтобы  она  купила  себе
кое-что из одежды.
     - Посмотри. - Присцилла засучила рукав блузки. Вся рука у  нее  была  в
синяках. - А может, это они меня держали? Может быть, и держали. У них  есть
что-то вроде смирительной рубашки, но на меня ее не надевали. Кажется,  нет.
Не помню. Перестаешь соображать. Какая уж тут польза. Теперь у  меня  голова
совсем не работает. Я сначала не понимала. Хотела спросить тебя,  но  ты  не
приходил. А Кристиан и Арнольд все время болтали и смеялись, и  я  не  могла
спокойно прийти в себя. Я там себя чувствовала бедной  родственницей.  Нужно
жить со своими. Помоги мне развестись. С ними мне стыдно говорить, у них все
так гладко, они так преуспевают. С ними толком  не  поговоришь,  они  всегда
торопятся. А потом уговорили меня лечиться электрошоком. Никогда  ничего  не
надо решать в спешке. Все равно пожалеешь. Ах, Брэдли, напрасно  мне  делали
эти шоки. Я чувствую, из-за них у меня  мозг  почти  разрушен.  Естественно,
нельзя подвергать людей электрошоку, правда?
     - Где Арнольд? - сказал я.
     - Только что ушел с Фрэнсисом.
     - Он тут был?
     - Да, приходил за мной. Я ушла сразу после завтрака. Я и не завтракала,
я последнее время совсем есть не могу, даже запаха еды  не  выношу.  Брэдли,
пойди, пожалуйста, со мной к юристу и еще отведи меня в парикмахерскую,  мне
надо вымыть голову. Я думаю, можно, это меня не утомит. Потом мне,  наверно,
надо отдохнуть. Что сказал Роджер про норковый палантин? Я  все  беспокоюсь.
Почему ты не приходил? Я все время про тебя спрашивала.  Пожалуйста,  отведи
меня сегодня к юристу.
     - Присцилла, я никуда не могу с тобой пойти. Мне надо немедленно уехать
из Лондона. Ах, зачем ты пришла!
     - Что сказал Роджер про норковый палантин?
     - Он его продал. Он отдаст тебе деньги.
     - Не может быть! Такой красивый, особенный...
     - Пожалуйста, не плачь.
     - Я не плачу. Я пришла пешком из Ноттинг-хилла, а мне нельзя, я больна.
Я лучше посижу в гостиной. Ты не дашь мне чаю?
     Она тяжело поднялась и  прошла  мимо  меня.  От  нее  исходил  какой-то
неприятный звериный запах, смешанный с запахом больницы. Формалин,  наверно.
Осоловелое лицо  набрякло,  нижняя  губа  отвисла,  словно  в  усмешке.  Она
медленно и осторожно уселась в кресло и поставила ноги на скамеечку.
     - Присцилла, нельзя тебе тут оставаться! Мне надо уехать из Лондона!
     Она широко зевнула, нос у нее вздернулся, глаза сузились, она просунула
руку  под  блузку  и  чесала  под  мышкой.  Потом  потерла  глаза  и  начала
расстегивать средние пуговицы на блузке.
     - Я все зеваю и зеваю, и без конца чешусь, и ноги болят, и  я  не  могу
сидеть спокойно. Наверно, от электричества.  Брэдли,  ты  не  бросишь  меня,
правда? У меня никого не осталось, кроме тебя, ты не уезжай. Как ты  сказал?
Роджер правда продал норку?
     - Я приготовлю тебе чаю, - сказал я, чтобы уйти из комнаты. Я прошел на
кухню и действительно поставил чайник. Я ужасно огорчился, увидев,  в  каком
состоянии Присцилла, но, разумеется, не могло  быть  и  речи  о  том,  чтобы
менять планы. Что  же  придумать?  Через  полчаса  я  должен  встретиться  с
Джулиан. Если я не появлюсь вовремя, она  придет  сюда.  И  неведомо  почему
исчезнувший Арнольд может вернуться в любую минуту.
     Кто-то вошел в парадную дверь. Я выскользнул из кухни, готовый в случае
необходимости вырваться на свободу. В дверях я  с  такой  силой  налетел  на
Фрэнсиса, что вытолкнул его. Мы ухватились друг за друга.
     - Где Арнольд?
     - Я его направил по ложному следу, но вам надо спешить.
     Я вытащил Фрэнсиса во  двор.  Так  я  смогу  увидеть  Арнольда  издали.
Появление Фрэнсиса было спасением, я крепко держал его  за  оба  рукава,  на
случай если он  захочет  удрать,  хотя  он,  кажется,  и  не  собирался.  Он
усмехнулся с довольным видом.
     - Как это вы сумели?
     - Я сказал, что вроде  видел,  как  вы  с  Джулиан  входили  в  бар  на
Шефтсбери-авеню, я сказал - вы там завсегдатай, и он кинулся туда, но  скоро
вернется.
     - Он рассказал вам?..
     - Он рассказал Кристиан, а она мне. Крис пришла в бешеный восторг.
     -  Фрэнсис,  послушайте.  Я  сегодня  уезжаю  с  Джулиан.   Пожалуйста,
останьтесь с Присциллой здесь или в Ноттинг-хилле, где она захочет. Вот  вам
чек на большую сумму, я дам вам еще.
     - Ну и ну! Спасибо! Куда вы едете?
     - Не важно. Я буду позванивать,  узнавать  о  Присцилле.  Спасибо,  что
выручили. А теперь мне надо коечто уложить и бежать.
     - Брэд, посмотрите, я принес ее обратно. Боюсь, правда, что она  совсем
сломалась. Хотел ногу выпрямить, а она сломалась.
     Он что-то сунул мне в руку.  Это  была  маленькая  бронзовая  статуэтка
женщины на буйволе.
     Мы вернулись в  дом,  и  я  защелкнул  задвижку  на  парадной  двери  и
захлопнул квартиру. Мы услышали хриплый визг. Свисток чайника возвещал,  что
вода закипела.
     - Фрэнсис, пожалуйста, приготовьте чай.
     Я вбежал в спальню и  пошвырял  в  чемодан  кое-что  из  одежды.  Потом
вернулся в гостиную.
     Присцилла сидела выпрямившись. На лице ее был испуг.
     - Что это за звук?
     - Чайник.
     - Кто у тебя там?
     - Фрэнсис. Он останется с тобой. Мне нужно идти.
     - Когда ты вернешься? Ты ведь  ненадолго  уедешь,  всего  на  несколько
дней, да?
     - Не знаю. Я позвоню.
     - Брэдли, пожалуйста, не оставляй меня. Мне так страшно. Я теперь всего
боюсь. Мне так страшно по ночам; ты мой брат. Ты ведь позаботишься обо  мне,
не можешь ты оставить меня с чужими. Я сама не знаю, что мне делать, а ты  -
единственный, с кем я могу говорить. Пожалуй, я пока не пойду к  юристу.  Не
знаю, что делать с Роджером. О, зачем я от него ушла, мне нужен Роджер,  мне
нужен Роджер... Роджер пожалел бы меня, если бы сейчас увидел.
     - Вот тебе старый друг, - сказал я и кинул бронзовую статуэтку к ней на
колени. Она инстинктивно сжала ноги, и статуэтка упала на пол.
     - Ну вот, разбилась, - сказала Присцилла.
     - Да. Фрэнсис сломал ее, когда пробовал починить.
     - Она мне уже не нужна.
     Я подобрал статуэтку. Одна из передних  ног  буйвола  отломилась  почти
вся, и по краю слома шла зазубрина. Я положил статуэтку набок в лакированный
китайский шкафчик.
     - Ну вот, совсем сломалась. Как грустно, как грустно.
     - Присцилла, перестань.
     - О Господи, мне так нужен Роджер. Роджер был мой, мы принадлежали друг
другу, он был мой, а я его.
     - Не говори глупостей. Роджер - отрезанный ломоть.
     - Пойди, пойди к Роджеру и скажи ему, что я прошу у него прощения...
     - Ни за что!
     - Мне нужен Роджер, милый Роджер, как он мне нужен...
     Я попытался поцеловать ее, во всяком случае, приблизил  лицо  к  темной
грязной полоске седых волос, но она дернулась и сильно ударила меня  головой
по челюсти.
     - До свиданья, Присцилла. Я позвоню.
     - Ох, не уходи, не оставляй меня, не надо...
     Я остановился в дверях. Она подняла голову и смотрела на меня,  крупные
слезы медленно  катились  из  глаз,  красные  мокрые  губы  приоткрылись.  Я
отвернулся. Из кухни появился Фрэнсис с чайным подносом в  руках.  Я  махнул
ему рукой; выбежал из дома и помчался по двору. В конце двора я задержался и
осторожно выглянул на улицу.
     Арнольд и Кристиан как раз вылезали из  такси  в  нескольких  шагах  от
меня. Арнольд расплачивался. Кристиан увидела меня. Она сразу же повернулась
ко мне спиной и заслонила меня от Арнольда. Я сунулся назад. Там,  где  двор
выходит на улицу, есть крытый узенький проход, туда-то я и спрятался и в  ту
же секунду увидел, как мимо  прошел  Арнольд  с  мрачным  лицом,  выражавшим
озабоченность и решимость.  Кристиан  шла  за  ним  медленнее,  озираясь  по
сторонам. Она снова меня увидела  и  сделала  странный  жест,  жест  томного
Востока, шуточно-чувственной почести - подняла руки ладонями вверх, а затем,
как балерина, волнообразно опустила. Она не остановилась. Я подождал немного
и вышел из укрытия.
     Арнольд вошел в квартиру. Кристиан все стояла снаружи,  оглядываясь.  Я
опустил чемодан, приложил кулаки ко лбу, потом  протянул  к  ней  руки.  Она
махнула мне - хрупкое, порхающее мановение, - словно уплывала в лодке. Затем
она вошла за Арнольдом в дом. Я выбежал на Шарлотт-стрит. Сел в  оставленное
ими такси и доехал до Джулиан.


 * ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ  *

     Она так радовалась нашим покупкам. Она  распоряжалась.  Смело  выбирала
еду,  всякие  вещи  для  уборки  и  стирки,  кухонную  посуду.  Купила  даже
хорошенький голубой совок для мусора и щетку,  разрисованную  цветочками.  И
еще фартук.  И  шляпу  от  солнца.  Мы  загрузили  взятую  напрокат  машину.
Пророческое чутье заставило меня сохранить шоферские  права.  Но  теперь,  с
отвычки, я вел машину очень осторожно.
     Было пять часов все того же дня, и мы были далеко от Лондона. Мы были в
деревне, машину поставили около деревенской  лавки.  Между  плиток  мостовой
росла трава, и заходящее солнце дарило каждой травинке отдельную бурую тень.
Нам предстоял долгий путь.
     У меня голова кружилась от счастья, так естественно,  с  таким  деловым
видом Джулиан играла роль хозяйки и командовала мной, будто мы уже много лет
женаты. Я сдерживал свою радость, чтоб не спугнуть Джулиан. Я купил хереса и
столового вина, потому что так водится у женатых, хоть и понимал,  что  буду
пьян одним блаженством. Мне почти  хотелось  побыть  одному,  чтобы  наедине
подумать обо всем, что случилось. Мы немного проехали, и я остановил машину,
чтобы на минуту зайти в лес, и,  пока  я  стоял,  глядя  вниз  на  полосатый
линолеум из хвои, подушечку мха на корне дерева и несколько  алых  звездочек
дикой гвоздики, я вдруг почувствовал себя великим поэтом. Эти мелочи  стояли
передо мной как живое воплощение чего-то гармоничного и огромного:  истории,
экстазов, слез.
     Стало смеркаться, мы молча ехали по шоссе  меж  пышных  белых  цветущих
каштанов. Везти в машине свою любимую - особый  вид  обладания:  подчиненная
тебе, покачивающаяся машина будто продолжает тебя и словно обнимает ту, кого
ты видишь боковым зрением. Иногда моя левая рука искала  ее  правую.  Иногда
она робко трогала мое колено. Иногда садилась  боком  и  разглядывала  меня,
заставляя улыбаться, как трава улыбается на солнце, но я не отрывал глаз  от
бегущей дороги. Машина  нежно  несла  нас  сквозь  туннель  из  каштанов,  и
бормотание мотора сочувственно окутывало наше счастливое молчание.

     Человеческое счастье редко ничем не омрачается, а  безоблачное  счастье
само по себе вселяет испуг. Мое же счастье,  хоть  и  предельно  насыщенное,
было далеко не безоблачно, и при всей моей  сумасшедшей  радости  (например,
когда Джулиан покупала совок и щетку) я вскоре принялся  мучить  себя  всеми
грозившими нам ужасами и бедами. Я думал о мстительном Арнольде, о затаившей
обиду Рейчел, о несчастной Присцилле. О том, как я странно  и  глупо  наврал
про свой возраст. Наше непосредственное будущее  было  под  огромным  знаком
вопроса. Теперь, когда я был с  Джулиан,  кошмары  обратились  в  конкретные
проблемы. Скоро в уединении я расскажу  ей  все,  пусть  сама  судит.  Когда
любишь и любим, даже самые настоящие трудности - хотя порой это лишь иллюзия
- кажутся пустячными и просто несуществующими. Вот  и  я  не  допускал  даже
мысли, что нас могут обнаружить. Мы скроемся. Никто  не  знает,  где  мы.  Я
никому не говорил о своих планах.
     Пока я в синих сумерках вел машину между старыми цветущими каштанами  и
видел полную луну как блюдо сливок над ячменным  полем,  ловившим  последние
лучи солнца, меня беспокоили две вещи: первая - абстрактная  и  космическая,
вторая - до  ужаса  конкретная.  Космическое  бедствие  заключалось  в  моей
уверенности, хоть она и никак не вытекала из моих размышлений о будущем, что
я непременно потеряю Джулиан. Я больше  не  сомневался  в  ее  любви.  Но  я
испытывал безграничное отчаяние, словно мы любили друг друга целую  вечность
и обречены были устать от этого столь совершенного  чувства.  Я  как  молния
пролетал по планете и, окружив всю  вселенную,  в  тот  же  миг  возвращался
обратно, задыхаясь от этого отчаяния. Те, кто любил, меня  поймут.  Огромная
петля захлестнула беспредельное время и пространство, и наши сомкнутые  руки
держали ее концы. Все это случалось раньше, возможно миллионы раз, и  именно
потому было обречено. Больше не было обычного будущего,  только  это  полное
исступленного восторга мучительное,  страшное  настоящее.  Будущее  рассекло
настоящее как меч. И даже теперь - глаза в глаза, губы  к  губам  -  мы  уже
погружались в грядущие ужасы. Еще меня: беспокоило вот что: вдруг, когда  мы
приедем в "Патару" и ляжем в постель, у меня ничего  не  получится.  Тут  мы
начали пререкаться.
     - Брэдли, ты слишком много думаешь, я это вижу. Мы справимся  со  всеми
трудностями. Присцилла будет жить с нами.
     - Мы нигде не будем жить.
     - То есть как это?
     - Не будем - и все. У нас нет будущего. Нам ехать и ехать в этой машине
до бесконечности. Вот так.
     - Зачем ты? Неправда. Смотри, я купила хлеба, и зубную пасту,  и  совок
для мусора:
     - Да. Поразительно. Но это как окаменелости,  которые  Бог,  по  мнению
верующих, создал, когда сотворил мир - за четыре  тысячи  лет  до  Рождества
Христова, чтобы у нас была иллюзия прошлого.
     - Не понимаю.
     - Наше будущее - это иллюзия.
     - Гадкие слова, они предают любовь.
     - Наша любовь по своей природе замкнута в себе  самой.  Ей  свойственна
завершенность. Она не подвержена случайностям и лишена протяженности.
     - Пожалуйста, оставь абстракции, это похоже на ложь.
     - Может быть. Но у нас нет языка, на котором мы могли бы сказать правду
о себе, Джулиан.
     - Ну, а у  меня  есть.  Я  выйду  за  тебя  замуж.  Потом  ты  напишешь
замечательную книгу, и я тоже попробую написать замечательную книгу.
     - Ты правда в это веришь?
     - Да. Брэдли, ты мучаешь меня, по-моему, нарочно.
     - Возможно. Я так с тобой связан. Я -  это  ты.  Мне  надо  расшевелить
тебя, пусть даже помучить, чтобы хоть немножко понять.
     - Тогда делай мне больно, я вытерплю с радостью, только б  нам  это  не
повредило.
     - Нам ничто не может повредить. В том-то и беда.
     - Я тебя не понимаю. Но мне кажется, ты говоришь так, - как  будто  все
это иллюзия, как будто ты можешь от меня уйти.
     - Я думаю, можно понять и так.
     - Но мы только что нашли друг друга.
     - Мы нашли друг друга миллион лет тому назад, Джулиан.
     - Да, да, я знаю. Я тоже так чувствую, но  на  самом  деле,  совсем  на
самом деле, после Ковент-Гардена прошло ведь только два дня.
     - Я это обдумаю.
     - Хорошо, обдумай хорошенько. Брэдли, никогда ты меня  не  бросишь,  ты
говоришь глупости.
     - Нет, я тебя не брошу, моя единственная, моя  любимая,  но  ты  можешь
бросить меня. Я совсем не хочу сказать,  будто  сомневаюсь  в  твоей  любви.
Просто, какое бы чудо нас ни соединило, оно же автоматически нас и  сломает.
Нам суждено сломаться, катастрофа неизбежна.
     - Я не позволю тебе так говорить.  Я  тебя  крепко  обниму  и  заставлю
умолкнуть.
     - Осторожно. В сумерках и так опасно ездить.
     - Ты не можешь остановиться на минутку?
     - Нет.
     - Ты правда думаешь, я тебя брошу?
     - Sub specie aeternitatis {С точки зрения вечности (лат.).} -  да.  Уже
бросила.
     - Ты знаешь, я по-латыни не понимаю.
     - Жаль, что твоим образованием так пренебрегали.
     - Брэдли, я рассержусь.
     - Вот мы и поссорились. Отвезти тебя обратно в Илинг?
     - Ты нарочно делаешь мне больно и все портишь.
     - У меня не слишком-то хороший характер. Ты меня еще узнаешь.
     - Я знаю тебя. Знаю вдоль и поперек.
     - И да и нет.
     - Ты сомневаешься в моей любви?
     - Я боюсь богов.
     - Я ничего не боюсь.
     - Совершенство приводит к немедленному  отчаянию.  Немедленному.  Время
здесь ни при чем.
     - Если ты в отчаянии, значит, ты сомневаешься в моей любви.
     - Возможно.
     - Остановись, слышишь?
     - Нет.
     - Как мне доказать, что я тебя люблю?
     - Я думаю, это невозможно.
     - Я выпрыгну из машины.
     - Не говори глупостей.
     - Выпрыгну.
     И в следующую секунду она выпрыгнула из машины.
     Раздался звук, похожий на короткий взрыв, резкий ток воздуха, и ее  уже
не было рядом.  Дверь  распахнулась,  щелкнула,  качнулась  и  захлопнулась.
Сиденье рядом со мной  было  пусто.  Я  свернул  на  травянистую  обочину  и
затормозил.
     Посмотрев назад, я увидел ее - темный неподвижный комок у края дороги.
     У меня бывали в жизни страшные минуты.  Многие  из  них  я  познал  уже
потом. Но эта из всех  осталась  самой  прекрасной,  самой  чистой  и  самой
глубоко ранящей.
     Задыхаясь от ужаса и тревоги, я выскочил из машины и побежал по  дороге
назад. Дорога была пустынная,  тихая,  в  синих  сумерках  почти  ничего  не
разобрать.
     О, бедная хрупкость человеческого тела, беззащитность яичной  скорлупы!
Как только ненадежное устройство из плоти и костей не гибнет на этой планете
с твердыми поверхностями и беспощадной смертоносной силой тя