Я подумал.
     - Да.
     - Ну, так вам надо перестать его  бояться.  Друг  мой,  неужели  вы  не
понимаете, что в этом-то все и дело?  Я  должна  увидеть  вас  бестрепетным,
бесстрашным. Это и значит быть моим рыцарем. Тогда я обрету свободу.  И  для
вас это тоже будет решительный поворот в жизни. Почему вы не можете  писать?
Потому что вы робки, забиты, скованны. В духовном смысле, конечно.
     Ее слова были очень близки к тому, что я сам думал.
     - Значит, мы будем любить друг друга в духовном смысле?
     - Ох, Брэдли, довольно препирательств. Раздевайтесь.
     Все это время мы сидели вполоборота, не прикасаясь друг к другу, только
концы ее пальцев легко  проскользнули  по  моему  лицу,  потом  по  лацканам
пиджака, по плечу, рукаву, словно околдовывая меня.
     Теперь Рейчел вдруг отвернулась и, изогнувшись, одним движением стянула
с себя блузку и лиф. До пояса нагая, она вновь посмотрела на меня.  Это  уже
было совсем другое дело.
     Она  покраснела,  и   лицо   ее   неожиданно   приобрело   неуверенное,
вопросительное выражение. У нее были большие, очень полные груди с огромными
коричневыми сосцами. На  обнаженном  теле  голова  смотрится  совсем  иначе.
Румянец спустился ей на шею и слился с  глубоким  клином  пятнистого  загара
между грудей. Ее тело дышало скромной, непоказной чистотой. Видно было,  что
такое поведение для нее совсем не характерно. И к тому же я  уже  Бог  десть
как давно не видел обнаженной женской груди. Я смотрел, но не двигался.
     - Рейчел, - сказал я. - Я очень тронут и взволнован, но, право же,  мне
кажется, что это в высшей степени неразумно.
     - Да перестаньте! - Она вдруг обхватила  меня  за  шею  и  повалила  на
кровать. Последовало какое-то копошение, толчки, и вот она уже лежала  рядом
со мной совершенно голая. От ее тела шел жар. Учащенное дыхание обжигало мне
щеку.
     Лежать одетым, в ботинках, рядом с бурно дыщащей голой женщиной -  это,
пожалуй, не вполне по-джентльменски. Я приподнялся на локте и заглянул ей  в
лицо. Я не мог допустить, чтобы меня затопил этот  горячий  шквал.  Лицо  ее
искажала гримаса, напоминавшая мне японские картинки,  в  ней  была  как  бы
смесь радости и боли:  глаза  сужены  в  щелки,  рот  квадратно,  открыт.  Я
дотронулся до ее грудей, легко провел по  ним  ладонью,  словно  разглядывал
прикосновением. Потом опустил взгляд ниже и рассмотрел  ее  тело.  Оно  было
полным, пышным. Я повел ладонь вниз по животу, чувствуя, как он  поджимается
у меня под пальцами. Я был взволнован, даже потрясен, но  это  еще  не  было
желание. Я словно видел себя со стороны, на  картине  -  пожилой  мужчина  в
темном костюме, при синем  галстуке  рядом  с  розовой  голой  грушеподобной
дамой.
     - Брэдли, разденьтесь.
     - Рейчел, - сказал я, - говорю вам,  я  очень  тронут.  Я  вам  глубоко
благодарен. Но у нас ничего не выйдет. Не потому что я не хочу. Я не могу. У
меня ничего не получится.
     - Вы всегда... испытываете затруднения?
     - О "всегда" говорить не приходится. Я не был близок с  женщиной  много
лет. Ваше отношение - для меня непривычная и неожиданная честь. И я оказался
ее недостоин.
     - Разденьтесь. Я просто хочу, чтобы вы меня обняли.
     Мне было страшно холодно, - и я по-прежнему видел себя со стороны,  тем
не менее я снял ботинки,  носки,  брюки,  кальсоны  и  галстук.  Рубашку  я,
повинуясь инстинкту самозащиты,  оставил,  но  не  мешал  горячим,  дрожащим
пальцам Рейчел расстегнуть все пуговицы. Лежа в  ее  объятьях,  недвижный  и
озябший, и ощущая робкое прикосновение ее ладоней, я вдруг увидел над  рыжим
облаком ее волос в щель между шторами нежно колышущуюся листву растущего  за
окном дерева и почувствовал, что я в аду.
     - Брэдли, вы  совсем  закоченели.  И,  кажется,  готовы  заплакать.  Не
огорчайтесь, мой дорогой, это не имеет никакого значения.
     - Нет, имеет.
     - В следующий раз все будет хорошо.
     Следующего раза не будет, подумал я. И мне вдруг стало  так  мучительно
жаль Рейчел, что я и в самом деле обнял ее и прижал к себе. Она взволнованно
дышала. И тут:
     - Рейчел! Эй, Рейчел, куда ты запропастилась? - Голос Арнольда внизу.
     Мы  подскочили,  как  души  грешников,  подколотые  вилами  дьявола.  Я
принялся нашаривать на полу свою одежду, она вся перекрутилась и спуталась в
клубок. Рейчел  быстро  надела  юбку  и  блузку  прямо  на  голое  тело.  И,
наклонившись ко мне, пока я еще возился  с  вывернутыми  наизнанку  брюками,
шепнула, щекоча дыханием мне ухо: "Я уведу его в сад". Она  исчезла,  плотно
прикрыв за собою дверь. Я услышал внизу голоса. -
     У меня ушло на  одевание  довольно  много  времени.  Штанины  оказались
связаны узлом, и что-то треснуло и разорвалось,  когда  я  наконец  просунул
ногу. Туфли я надел на босу ногу, вспомнил про носки, хотел было надеть,  но
передумал. Подтяжки скатались в клубок и никак не распутывались.  Галстук  и
носки я сунул в карманы. Наконец я на цыпочках подкрался к окну и  посмотрел
вниз через щель в шторах. В глубине сада Рейчел, положив  руку  Арнольду  на
плечо, показывала ему какое-то растение. Вид у них был пасторальный.
     Я выскользнул из спальни,  спустился  по  лестнице  и  отворил  входную
дверь. Постарался бесшумно прикрыть ее за  собой,  но  она  не  закрывалась.
Тогда я слегка толкнул, и она захлопнулась  с  довольно  громким  стуком.  Я
бросился бегом по дорожке, поскользнулся на мхе и упал. Кое-как  поднявшись,
я со всех ног пустился прочь.
     Я добежал по улице до угла и как раз начал переходить на  быстрый  шаг,
но тут, свернув, на всем ходу налетел на кого-то, кто шел мне навстречу. Это
оказалась девушка  в  очень  коротком  полосатом  платьице  и  босиком.  Это
оказалась Джулиан.
     - Простите, пожалуйста. Ой, Брэдли, вот здорово! Ты навещал  родителей?
Как жалко, что меня не было. Ты на  метро?  Можно  я  провожу  тебя?  -  Она
повернула, и мы пошли рядом.
     - Я думал, ты на фестивале, - задыхаясь от  еле  скрываемого  волнения,
сказал я.
     - Не смогла сесть в поезд. То есть можно было, конечно, но я не  выношу
давки, это у меня прямо клаустрофобия.
     - Я тоже. Фестивали поп-музыки - не место для нас, клаустрофобов.  -  Я
уже говорил вполне спокойно, а  сам  думал:  "Она  расскажет  Арнольду,  что
встретила меня".
     - Наверно. Я ни разу на них не  бывала.  Теперь  ты  прочтешь  мне  еще
лекцию о вреде наркотиков, да?
     - Нет. А ты хотела бы выслушать лекцию?
     - От тебя - ничего не имею против. Но лучше  не  о  наркотиках,  а  про
"Гамлета". Брэдли, как по-твоему, Гертруда была в заговоре с Клавдием, когда
он убивал короля?
     - Нет.
     - А была у нее с ним связь при жизни мужа?
     - Нет.
     - Почему?
     - Неприлично. И храбрости не хватило бы. Тут нужна большая храбрость.
     - Клавдий мог ее уговорить. У него сильный характер.
     - У короля тоже.
     - Мы видим его только глазами Гамлета.
     - Нет. Призрак был настоящим призраком,
     - Откуда ты знаешь?
     - Знаю.
     - Тогда, значит, король был страшный зануда.
     - Это другой вопрос.
     - По-моему, некоторые женщины  испытывают  психологическую  потребность
изменять мужьям, особенно достигнув определенного возраста.
     - Возможно.
     - А как по-твоему, король и Клавдий вначале симпатизировали друг другу?
     - Существует теория, что они были любовниками. Гертруда отравила  мужа,
потому  что  он  любил  Клавдия.  Гамлет,  естественно,  это  знал.   Ничего
удивительного, что  он  был  неврастеником.  В  тексте  много  зашифрованных
указаний на мужеложество. "Колос, пораженный порчей, в соседстве с  чистым".
Колос - это фаллический образ; "в соседстве" - эвфемизм для...
     - Ух ты! Где можно об этом прочитать?
     - Я шучу. До этого еще не додумались даже в Оксфорде.
     Я шагал очень быстро, и Джулиан то и дело подбегала  вприпрыжку,  чтобы
не отстать. При этом она  умудрялась  все  время  держаться  ко  мне  лицом,
выплясывая рядом со мной какой-то замысловатый танец. А я смотрел вниз на ее
очень грязные голые ноги, выделывавшие эти скачки, прыжки и антраша.
     Мы уже почти дошли до того места, где она рвала тогда  в  сумерки  свои
любовные письма и я еще принял ее сначала за мальчика. Я спросил:
     - Как поживает мистер Беллинг?
     - Брэдли, пожалуйста...
     - Прости.
     - Да нет, ты можешь говорить мне все, что хочешь, Но  только  это  все,
слава Богу, кончено и забыто.
     - И шарик не прилетел к тебе обратно? Не было так,  что  ты  проснулась
утром, а он привязан к твоему окну?
     - Нет!
     Ее лицо, обращенное ко мне, все в бегучих  солнечных  бликах  и  тенях,
казалось очень юным, почти  детским  и  по-детски  сосредоточенно-серьезным.
Какой чистой, неиспорченной представилась она моему взгляду в ту  минуту  со
своими грязными босыми ногами и со своими заботами о "заданной" книге.  И  я
почувствовал сожаление, которое было, в сущности, стыдом перед  нею.  Что  я
сейчас делал? И зачем? Жизнь человека должна быть простой и открытой.  Ложь,
даже в гедонических целях, гораздо реже бывает  оправдана,  чем  полагают  в
образованных кругах. Я понял, что запутался, и мне стало стыдно, страшно.  И
вместе с тем я по-прежнему чувствовал к Рейчел нежность и жалость, к которым
примешивалась память о запахе ее теплого, пышного тела. Нет, я, конечно,  не
оставлю ее в нужде. Надо будет выработать какой-то приемлемый модус. Но как,
однако же, мне не повезло, что я  встретился  с  Джулиан.  Можно  ли  просто
попросить  ее  не  говорить  отцу  о  нашей  встрече?  Придумать  для  этого
какую-нибудь убедительную причину, чтобы не выглядеть совсем  уж  Бог  знает
как. Просто попросить и предоставить ей догадаться я не  мог.  Жалкие  слова
навеки замарают меня в ее глазах. Впрочем, разве я и без того уже не замаран
и так ли уж важно, что подумает Джулиан? Гораздо  важнее,  что  будет  знать
Арнольд.
     В эту минуту Джулиан остановилась перед обувным магазином,  у  которого
мы с ней расстались в прошлый раз.
     - Как мне нравятся вон те  сапоги,  лиловые,  видишь?  Надо  же,  какая
зверская цена.
     И тут я вдруг сказал:
     - Я тебе их куплю. - Надо было выиграть время и  придумать,  под  каким
предлогом лучше попросить ее молчать.
     - Ой, Брэдли, это невозможно, они ужасно дорогие, с твоей  стороны  это
безумно мило, но я не могу.
     - Почему же? Я вот уже сколько лет не делал тебе подарков,  пожалуй,  с
тех пор как ты стала большая, ни разу. Идем, смелее.
     - Ой, Брэдли, я бы с радостью, ты такой добрый, это мне еще дороже, чем
сапоги, но, понимаешь, я не могу...
     - Да почему?
     - Я без чулок. Не могу примерить.
     - Вот оно что.  Я,  кстати  сказать,  нахожу  этот  культ  босоножества
совершенно идиотским. А если наступишь на стекло?
     - Я знаю. По-моему тоже, это идиотство. Я больше не буду, это я  только
на фестиваль. Ужасно неудобно, подошвы горят, сил нет. Надо же, как досадно.
     - А чулки купить нельзя?
     - Тут поблизости нет такого магазина.
     Я полез в карман за бумажником и, вытаскивая руку, выронил  на  тротуар
скомканные носки. С горящим от стыда лицом я второпях нагнулся за ними.
     - Смотри-ка, вот  здорово!  Я  могу  надеть  твои  носки.  Такая  жара,
неудивительно, что ты их снял. Можно, ты позволишь?
     - Разумеется, пожалуйста. Они были чистые утром, но, конечно, сейчас...
     - Глупости. Вот это как раз предрассудки, не то что насчет  босых  ног.
Ах, Брэдли, мне так хочется эти сапоги, но они такие ужасно дорогие.  Может,
я отдам тебе, когда...
     - Нет. И довольно торговаться. Вот тебе носки.
     Она тут же натянула их, стоя сначала на одной, потом на другой  ноге  и
держась за мой рукав. Мы вошли в магазин.
     Там  было  прохладно  и  полутемно.  Совсем  непохоже  на  магазин  тех
кошмаров, что мучили меня и мою сестру. Или на воспоминание о чреве  матери.
Скорее на храм какой-то древней  бесстрастной,  даже  аскетической  религии.
Ряды  белых  хранилищ  (содержащих,  быть  может,  мощи  или  святые  дары),
церемонные  служители  в  темном  облачении,  тихие  голоса,   сиденья   для
медитации, какие-то скамеечки. Сапожные рожки.
     Мы уселись в два соседних кресла,  и  Джулиан  попросила  свой  размер.
Девушка в черном помогла ей натянуть сапог на мой  серый  нейлоновый  носок.
Высокое лиловое голенище обхватило ногу, взбежала кверху застежка-молния.
     - В самый раз. Можно второй? - Был надет и второй сапожок.
     Джулиан встала перед зеркалом, и я посмотрел на ее отражение.  В  новых
сапожках у нее был потрясающий вид. Выше колен - открытые незагорелые  ноги,
а дальше - белый в голубую и зеленую полоску подол короткого платья.
     Восторг Джулиан был  в  буквальном  смысле  слова  неописуем.  Лицо  ее
расплылось и сияло, она, забывшись,  хлопала  в  ладоши,  кидалась  ко  мне,
трясла меня за плечи, снова бросалась к зеркалу. Такая простодушная  радость
в другое время, наверно, совсем бы меня растрогала. Почему я  увидел  в  ней
тогда воплощение суеты мирской? Нет, эта молодая животная  радость  сама  по
себе была прекрасна и чиста. Я не мог сдержать улыбки.
     - Брэдли, тебе нравится? По-твоему, у них не дурацкий вид?
     - Вид шикарный.
     - Ой, я так рада, ты такой милый. Вот спасибо тебе!
     - Это тебе спасибо. Делая подарки, мы ублажаем собственную натуру. -  И
я попросил чек.
     Джулиан, все так же восторгаясь, стала  стягивать  сапоги.  Сняв  их  и
оставшись в моих носках, которые она закатала до самых лодыжек, она закинула
ногу на ногу и сидела, упиваясь видом своей добычи. Я посмотрел на  лежавшие
на полу лиловые сапожки, потом перевел взгляд на голые ноги Джулиан,  слегка
загорелые ниже колен  и  покрытые  золотистыми  волосками,  и  тут  со  мной
произошло нечто  неожиданное  и  невероятное.  Я  испытал  то,  чего  тщетно
добивался, когда обнимал голую Рейчел: меня вдруг  словно  молнией  пронзило
желание со всеми его абсурдными, пугающими, недвусмысленными  симптомами,  с
антигравитационным   устремлением    мужского    полового    органа,    этим
удивительнейшим и крайне обескураживающим явлением природы. Я так  смутился,
что это уже и смущением назвать было  трудно.  И  одновременно  почувствовал
прилив какой-то нелепой, ни с  чем  не  соотносимой,  восторженной  радости.
Простое удовольствие, которое я должен был испытать, делая девочке  подарок,
вдруг  вышло  из  берегов,  и  я  почувствовал  себя  на  минуту  совершенно
счастливым. Я поднял глаза. Джулиан сияла благодарной улыбкой.  Я  засмеялся
тому физическому ощущению, которое возбудили во мне ее ноги и о котором  она
даже не подозревала. Скрывать свои чувства бывает больно, но  это  дает  нам
какое-то преимущество над окружающими и иногда получается смешно. Я смеялся,
и Джулиан, в детском восхищении своими сапожками, вторила мне.
     - Нет, я сейчас не надену; очень жарко, - объяснила она  продавщице.  -
Брэдлй, ты ангел. Можно мне прийти на днях поговорить о Шекспире?  Я  всегда
свободна в понедельник, вторник - вот, например, во вторник,  в  одиннадцать
утра у тебя? Или когда тебе удобнее?
     - Хорошо, хорошо.
     - И мы поговорим серьезно и подробно разберем текст?
     - Да, да.
     - Ой, как мне нравятся сапожки!
     Когда мы прощались у метро и я заглянул в ясную  синеву  этих  глаз,  у
меня не хватило духу замутить их просьбой о лжи, хотя к этому  времени  я  и
успел сочинить в объяснение какую-то вполне правдоподобную чушь.
     И только много позже я спохватился, что она так и ушла от меня  в  моих
носках.
     Каким-то образом  оказалось,  что  уже  двенадцать  часов.  Возвращаясь
домой, я постепенно остыл и вскоре уже сожалел, что  пренебрег  возможностью
обеспечить молчание  Джулиан.  Из  какого-то  смехотворно  понятого  чувства
собственного достоинства я не принял элементарнейшей меры  предосторожности.
Когда Джулиан выболтает про нашу встречу, что решит Арнольд,  что  придумает
Рейчел, в чем она признается? Тщетно пытаясь все ясно  себе  представить,  я
испытывал неловкость и беспокойство, близкое любовному возбуждению.  Джулиан
уже, наверно, дома. Что там происходит? Может быть, ничего.  Мне  нестерпимо
захотелось немедленно позвонить Рейчел, но я  понимал,  что  это  ничего  не
даст.
     Когда я уходил с Шарлотт-стрит, было около половины  десятого.  Теперь,
открывая дверь в свою квартиру,  я  вдруг  почувствовал  давящую  тревогу  о
Присцилле и, войдя, сразу же понял, что произошло что-то скверное.  Дверь  в
комнату Присциллы стояла распахнутая. Я вбежал туда - Присциллы не было.  На
кровати лежала Кристиан и читала детективный роман.
     - Где Присцилла?
     - Брэд, не нервничай. Она у меня.
     Кристиан скинула туфли, они  валялись  тут  же  на  одеяле,  и  красиво
скрестила свои изящные шелково-жемчужные ноги. Ноги не стареют.
     - По какому праву ты вмешиваешься?
     - Я вовсе не вмешиваюсь. Я просто зашла навестить ее и  застала  всю  в
слезах, такую подавленную, она сказала, что ты хочешь уехать и  оставить  ее
одну, ну я и предложила: почему бы ей  не  переехать  обратно  ко  мне?  Она
ответила, что она бы хотела, вот я и отправила их с Фрэнсисом на такси.
     - Моя сестра не шарик для пинг-понга!
     - Не злись, Брэд. Теперь ты можешь уезжать с чистой совестью.
     - Я не собираюсь уезжать.
     - Ну, не знаю. Присцилла думала, что собираешься.
     - Я собираюсь немедленно поехать и привезти ее обратно.
     - Брэд, ну не будь же таким глупым. Ей гораздо лучше в Ноттинг-хилле. Я
сегодня на вечер пригласила к ней доктора. Оставь ты ее  хоть  на  некоторое
время в покое.
     - У тебя был сегодня утром Арнольд?
     -  Да,  он  заезжал  навестить  меня.  Почему  ты   спрашиваешь   таким
многозначительным тоном? Его очень расстроила твоя злобная  рецензия.  Зачем
было показывать ему? Зачем причинять страдания просто так,  без  надобности?
Тебе бы едва ли понравилось, если бы кто-нибудь поступил так с тобой.
     - Значит, он приходил поплакать тебе в жилетку?
     - Нет. Он приходил обсудить деловой проект.
     - Деловой проект?
     - Да. Мы  планируем  войти  компаньонами  в  одно  дело.  У  меня  уйма
свободных денег, у него тоже. В Иллинойсе я не все время проводила в дамском
клубе. Мне приходилось помогать Эвансу в делах. Под конец я просто вела  его
дела. И здесь я тоже не собираюсь бездельничать. Хочу открыть  галантерейную
торговлю. Вместе с Арнольдом.
     - Почему ты не говорила мне, что ты еврейка?
     - Ты никогда не спрашивал.
     - Значит, вы с Арнольдом собираетесь вместе заняться коммерцией? И  как
к этому отнесется Рейчел| вам не приходило в голову задуматься?
     - Я не домогаюсь любви Арнольда. И вообще, по моему, кому  бы  говорить
об этом, но не тебе.
     - Почему?
     - Разве ты не домогаешься Рейчел?
     - Откуда ты взяла?
     - Рейчел сказала Арнольду.
     - Рейчел сказала Арнольду, что я ее домогаюсь?
     - Да. Они хохотали до упаду.
     - Ты лжешь, - сказал я. И вышел из комнаты.
     Кристиан крикнула мне вдогонку:
     - Брэд, прошу тебя, будем друзьями!
     Я подошел к входной двери - то ли  затем,  чтобы  немедленно  ехать  за
Присциллой, то ли чтобы сию же минуту избавиться от Кристиан, и тут зазвонил
звонок. Я сразу же распахнул дверь. Это был Арнольд.
     Он улыбнулся заранее приготовленной иронически-сокрушенной  улыбкой.  Я
сказал:
     - Ваша компаньонша здесь.
     - Так она вам сказала?
     - Да. Вы открываете галантерейную торговлю. Входите.
     - Привет, дружок! - окликнула его у  меня  из-за  спины  Кристиан.  Они
весело и шумно пошли в гостиную, и я, мгновенье поколебавшись,  вошел  вслед
за ними. Кристиан надевала туфли, стоя  посреди  комнаты  в  очень  красивом
полотняном платье исключительно яркого  зеленого  цвета.  Теперь  мне  было,
конечно, заметно, что она еврейка: этот изогнутый  умный  рот,  этот  хитрый
закругленный нос, затененный зме