у меня.
     - А ты нашел их, ты видел их там?
     - Присцилла, вставай и одевайся.
     - Разве вы не хотите, милая, остаться здесь, у меня?
     - Брэдли, ну зачем вы с ней так?
     - Брэд, подумай сам. Она нуждается во врачебной  помощи,  в  наблюдении
психиатров, я найму сиделку...
     - Да не нуждается она ни в какой сиделке!
     - Вы же знаете, Брэдли, что уход за больными не ваше амплуа.
     - Присцилла!
     - Ну посмотрите, что вышло вчера.
     - Пожалуй, мне пора, - сказала Рейчел, не произнесшая до той минуты  ни
единого слова и только неопределенно  улыбавшаяся  словно  бы  своим  тайным
мыслям.
     - Ах, пожалуйста, останьтесь еще.
     - Выпить чего-нибудь еще не время?
     - Я не отдам вам мою сестру. Чтобы вы тут жалели и унижали ее.
     - Никто ее не жалеет!
     - Я жалею, - сказал Фрэнсис.
     - А тебя вообще никто не спрашивает. Ты сию же минуту отсюда уберешься.
Сейчас приедет настоящий доктор, и мне совершенно не  нужно,  чтобы  ты  тут
болтался.
     - Идем, Присцилла.
     - Брэдли, успокойтесь. Может быть, все-таки Крис права?
     - И нечего вам называть ее Крис.
     - Ну знаешь, Брэд, одно из двух: либо ты от меня отрекаешься, либо...
     - Присцилла абсолютно здорова, ей только нужно успокоиться и взять себя
в руки.
     - Брэдли не верит в психические болезни.
     - Собственно, я тоже, но...
     - Вы вбиваете ей в голову, что она больна, а ей нужно только...
     - Брэдли, Присцилле нужен отдых и покой.
     - Это здесь, по-вашему, покой?
     - Брэд, она больной человек.
     - Присцилла, вставай.
     - Брэд, Бога ради, не ори.
     - Пожалуй, мне в самом деле пора.
     - Вы ведь хотите остаться здесь со мной,  моя  милая,  вы  ведь  хотите
остаться с Кристиан, правда?
     - Он не пришлет моих вещей, я знаю, я никогда,  никогда  их  больше  не
увижу.
     - Ничего, ничего, все будет хорошо.

     В конце концов Рейчел, Арнольд, Фрэнсис и я вместе вышли  от  Кристиан.
Вернее, я повернулся и пошел, а они потянулись за мной.
     Описанная сцена происходила в одной из новых комнат на верхнем этаже, в
прежние годы она была не наша. Обстановка здесь отличалась претенциозностью,
хотя сейчас все пришло в запустение: стояла роскошная овальная кино-кровать,
а по стенам шли панели "под бамбук". Я чувствовал  себя  словно  в  ловушке,
казалось, какая-то игра перспективы свела потолок под острым углом с  полом,
еще шаг - и уткнешься головой. Бывают  дни,  когда  человек  высокого  роста
ощущает себя еще выше, чем обычно. Я  возвышался  над  остальными,  как  над
лилипутами, а ноги мои не доставали до пола. Возможно, это  еще  действовало
выпитое вчера вино.
     На улице перед глазами у меня кипела чернота. Солнце, пробившись сквозь
туманное облако, слепило меня. Встречные  люди  вырастали  высокими  черными
силуэтами и проплывали мимо, как призраки, как ходячие  деревья.  Я  слышал,
что они идут за мною. Слышал их шаги еще на лестнице.  Но  не  оборачивался.
Мне было тошно.
     - Брэдли, вы что, ослепли? Что вы лезете прямо под колеса, безумный  вы
человек?
     Арнольд схватил меня за рукав. И не отпускал. Другие подошли и стали по
бокам. Рейчел сказала:
     - Ну пусть она побудет там день или два.  Оправится  немного,  и  тогда
заберете ее домой.
     - Вы не понимаете, - ответил я. Голова у  меня  болела,  и  свет  резал
глаза.
     - Я прекрасно вас понимаю, если хотите знать, - сказал  Арнольд.  -  Вы
проиграли этот раунд и все еще не можете прийти в себя. Я бы на вашем  месте
просто лег в постель.
     - Да. А я буду ухаживать за вами, - сказал Фрэнсис.
     - Нет.
     - Почему вы щуритесь и прикрываете глаза? - спросила Рейчел.
     - Как это случилось, что вы опоздали на поезд? - спросил Арнольд.
     - Пожалуй, я и в самом деле пойду к себе и лягу в постель.
     - Брэдли, - сказал Арнольд, - не сердитесь на меня.
     - Я не сержусь на вас.
     - Это получилось совершенно случайно - ну вот что  я  оказался  там,  я
зашел, думал, вы уже вернулись,  тут  Кристиан  позвонила,  потом  приехала.
Присцилла к этому времени уже довела Рейчел до полного изнеможения, а вы все
не появлялись. Я знаю, вышло не очень приятно для вас, я вполне понимаю, но,
право, все было продиктовано только здравым  смыслом,  а  Кристиан  это  так
забавляло, и вы знаете, я неисправимый  любитель  волнений  и  суматохи.  Вы
должны нас простить. Никакого заговора против вас не было.
     - Я знаю, что не было.
     - И сегодня я зашел туда просто потому...
     - Не важно. Я еду домой.
     - И я с вами, - сказал Фрэнсис.
     - Лучше поедем к нам, - предложила Рейчел. - Я накормлю вас обедом.
     - Прекрасная мысль.  Поезжайте  с  Рейчел.  А  мне  пора  в  библиотеку
продолжать работу над романом. И  так  столько  времени  растрачено  на  эту
маленькую драму. А  все  из-за  моего  несносного  любопытства.  Так  вы  не
сердитесь на меня, Брэдли?
     Мы с Рейчел сели в такси. Фрэнсис бежал рядом, пытаясь что-то  сказать,
но я поднял стекло.
     Теперь  наконец  наступила  тишина.  Мне  улыбалось  крупное  спокойное
женское лицо - добрая полная  луна,  а  не  черноликая,  с  ножом  в  зубах,
источающая тьму. Синяк под глазом сошел, а может быть,  она  запудрила  его.
Или его вообще не было - просто падала тень.
     После вчерашнего первое, что  я  смог  проглотить,  были  три  таблетки
аспирина, за которыми последовал стакан сливок,  затем  -  ломтик  молочного
шоколада, затем кусок  картофельной  запеканки  с  мясом,  затем  -  немного
рахат-лукума, затем - стакан кофе с молоком. Я почувствовал  себя  физически
лучше, голова заработала яснее.
     Мы сидели на веранде. Сад у Баффинов был невелик, но сейчас,  в  пышном
июньском цвету, он казался бесконечным. Купы фруктовых деревьев  и  каких-то
перистых кустов среди высокой, красноватой травы  заслоняли  соседние  дома,
заслоняли даже свежепросмоленный штакетный забор. Только вьющиеся  розы  меж
стволов создавали впечатление замкнутости. Сад изгибался, он был как большая
зеленая раковина,  источающая  запахи  листьев  и  земли.  Внизу,  у  самого
крыльца, была площадка, вымощенная камнем, из щелей смотрели  розовые  цветы
чабреца, а дальше шла подстриженная лужайка, и по ней были  рассыпаны  белые
ромашки. И мне припомнился солнечный летний день моего детства. В  тот  день
на бескрайней поляне сквозь рыжие метелки трав ребенок, которым был тогда я,
увидел молодую лису, охотившуюся на мышей. Лиса была изящна, вся новенькая с
иголочки, прямо из рук творца, ослепительно рыжая, в черных чулках, с  белой
кисточкой на хвосте. Она услышала и обернулась.  Я  видел  ее  живую  маску,
влажные янтарные глаза. Потом она исчезла. Исчез образ совершенной красоты и
мистического смысла. Ребенок заплакал и почувствовал, что в  нем  пробудился
художник.
     - Так, значит, Роджер на седьмом небе от счастья, - сказала Рейчел.
     Я ей все рассказал.
     - Но Присцилле нельзя этого говорить, верно?
     - Пока нельзя.
     - Роджер и эта девица. Противно!
     - Знаю. Но вся сложность в Присцилле.
     - Что мне делать, Рейчел, что мне делать? Рейчел, босая, в  платье  без
пояса, не отвечала. Она
     легонько поглаживала пальцами скулу в том  месте,  где  мне  привиделся
синяк. Мы оба сидели, откинувшись в шезлонгах,  и  отдыхали.  Но  отдыхающая
Рейчел была в то же время  оживлена,  на  ее  лице  появилось  знакомое  мне
выражение,  Арнольд  называл  его  "экзальтированным"  -  румянец   каких-то
предчувствий тронул обычно бледные, с  веснушками,  щеки  и  зажег  огонь  в
спокойных светло-карих глазах. Она сидела  откинувшись,  живая  и  красивая.
Мелко завитые золотистые волосы были расчесаны во все стороны и  неаккуратно
торчали вокруг головы.
     - Как заводные, - сказал я.
     - Кто? Кто как заводные?
     - Дрозды.
     Несколько  дроздов,   дергаясь,   точно   игрушечные,   расхаживали   в
подстриженной траве.
     - Совсем как мы.
     - О чем вы, Брэдли?
     - Заводные. Как мы.
     - Возьмите еще шоколаду.
     - Фрэнсис любит молочный шоколад.
     - Мне жалко Фрэнсиса, но я понимаю Кристиан.
     - От таких приятельских разговоров про Кристиан мне становится тошно.
     - А вы не обращайте внимания. Все это одни ваши мысли.
     - Вся моя жизнь - одни мысли. Лучше бы она умерла. У себя в Америке.  Я
уверен, что она убила своего мужа.
     - Брэдли. Я хотела вам сказать, все это неправда, -  то,  что  я  тогда
говорила об Арнольде.
     - Да, я знаю.
     -  В  браке  люди  иногда  говорят  разные  вещи  просто  так,  ну  да,
механически, но они идут не от сердца.
     - Не от чего?
     - Брэдли, ну не будьте таким...
     - У меня на сердце так тяжело, словно большой камень  в  груди.  Иногда
вдруг чувствуешь над собою гнетущую власть рока.
     - Ну пожалуйста, приободритесь, прошу вас.
     - А вы не сердитесь на меня за то, что я был свидетелем... ну, вот  как
вы и Арнольд тогда?..
     - Нет. Наоборот, вы только стали как-то ближе.
     - Зачем, зачем она познакомилась с Арнольдом?
     - Вы очень привязаны к Арнольду, правда?
     - Правда.
     - Вы ведь не просто дорожите его мнением? - Нет.
     - Как странно это. Он так резок с вами. Часто говорит обидные вещи.  Но
вы для него очень много значите, я знаю, очень много.
     - Давайте слегка переменим тему, хорошо?
     - Вы такой смешной, Брэдли. Неземной какой-то. И робкий, как ребенок.
     - Меня потрясло появление этой женщины. Вдруг, не ждал не гадал, и  бац
- пожалуйста. И она уже запустила когти в Арнольда. И в Присциллу.
     - А знаете, она красивая.
     - И в вас.
     - Нет. Но я отдаю ей должное. Вы о ней не так рассказывали.
     - Она сильно изменилась.
     - Арнольд считает, что вы все еще любите ее.
     - Если он так считает, то, верно, потому, что сам влюбился.
     - А вы не влюблены в нее?
     - Рейчел, вы хотите довести меня до истерики?
     - Господи, ну и ребенок же вы в самом деле.
     - Только благодаря ей я познал ненависть.
     - А вы не мазохист, Брэдли?
     - Не болтайте чепухи.
     - Мне  иногда  казалось,  что  вы  получаете  удовольствие  от  нападок
Арнольда.
     - Арнольд влюблен в нее?
     - По-вашему, куда он пошел, распрощавшись с нами?
     - В библио... Неужели обратно к ней?
     - Конечно.
     - Дьявол! Он же виделся с нею всего два-три раза.
     - А вы не верите в любовь с первого взгляда?
     - Так вы считаете, что он...
     - Тогда в пивной он вел с ней очень долгую сердечную  беседу.  И  потом
вчера, когда она...
     - Не рассказывайте мне, прошу вас. Так он?..
     - Голову он не теряет. Он человек земной, но холодный. А вы не от  мира
сего и теплый. Он обожает всякую суматоху, как он вам говорил, обожает чужие
драмы. Он безумно любопытен, ему все надо знать, всем  владеть,  он  во  все
должен совать нос, всех и каждого исповедать. Из него  и  вправду  вышел  бы
неплохой исповедник, он умеет поддержать  человека,  когда  захочет.  В  два
счета выудил у Кристиан всю историю вашего брака.
     - Боже мой.
     - Это еще тогда, в пивной. А вчера, я думаю, она... Ну хорошо,  хорошо,
не буду. Я только хотела сказать, что я на вашей стороне.  Хотите,  привезем
Присциллу сюда?
     - Поздно. О Господи. Рейчел, мне как-то не по себе.
     - Ну что за человек! Вот. Возьмите меня за руку. Возьмите.
     Под запотевшими стеклами веранды стало безумно душно и жарко.  Земля  и
трава запахли как-то по-нездешнему, точно воскурения, и больше  не  отдавали
свежестью и дождем. Рейчел придвинула свой шезлонг вплотную к моему. Вес  ее
близкого обвисшего тела давил на меня, точно мой собственный. Она  подсунула
руку мне под локоть и довольно неловко переплела свои пальцы  с  моими.  Так
два трупа могли бы приветствовать друг друга в день воскрешения из  мертвых.
Потом она стала Медленно поворачиваться на  бок  лицом  ко  мне  и  положила
голову мне на плечо. Я чувствовал запах  ее  пота  и  свежий  чистый  аромат
только что вымытых волос.
     Человек в шезлонге особенно беззащитен. Я тщетно ломал голову над  тем,
что должно означать это рукопожатие, как мне следует на него ответить, долго
ли надо держать ее за руку. А когда она вдруг вытянула шею и неловко, ничуть
не смущаясь, потерлась щекой о мое плечо,  я  неожиданно  для  себя  испытал
довольно приятное чувство полнейшей беспомощности. И одновременно сказал:
     - Рейчел, встаньте, прошу вас, войдемте в дом, Она вскочила на ноги.  Я
тоже встал, но гораздо медленнее. Обвисшая парусина не давала  опоры  -  как
она могла так быстро подняться, было выше моего разумения. Вслед за Рейчел я
прошел в затемненную гостиную.
     - Одну минутку, Брэдли. -  Она  уже  распахнула  дверь  в  коридор.  Ее
отрывистый голос и решительный вид недвусмысленно показывали, что у  нее  на
уме. Я понял, что, если я немедленно не заключу ее в объятья, случится нечто
"непоправимое". Поэтому, закрыв дверь в коридор, я повернулся  и  обнял  ее.
Сделал я это не без удовольствия. Я ощутил ладонями горячую пышность ее плеч
и снова - ласкающее, давящее прикосновение ее щеки.
     - Сядем, Рейчел.
     Мы сели на диван, и в ту же минуту ее губы оказались прижаты к моим.
     Я, разумеется, не  в  первый  раз  прикасался  к  Рейчел.  Случалось  и
чмокнуть ее дружески в щеку, и обхватить рукой  за  плечи,  и  похлопать  по
руке, но эти ничего не значащие, общепринятые жесты служат порой лишь своего
рода прививкой  против  сильных  чувств.  Примечательно,  какие  грандиозные
преграды стоят на пути к близости между людьми  и  как  они  рассыпаются  от
одного легчайшего прикосновения. Достаточно взять другого человека  за  руку
определенным образом, даже  просто  определенным  образом  заглянуть  ему  в
глаза, и мир вокруг вас навеки преобразится.
     При этом я, подобно досточтимому Арнольду, старался не терять головы. Я
не отрывал губ от губ Рейчел, и мы так долго оставались в неподвижности, что
это уже становилось нелепым. Я по-прежнему не слишком ловко обнимал ее одной
рукой за плечи, а другой сжимал ее пальцы. У меня было такое чувство, что  я
ее держу, и при этом сдерживаю. Но вот  мы  отодвинулись  друг  от  друга  и
вопросительно заглянули друг другу  в  глаза  -  для  того,  наверно,  чтобы
понять, что же все-таки произошло.
     Лицо  человека,  только  что   обнаружившего   свои   чувства,   всегда
представляет собой зрелище трогательное и поучительное. У Рейчел  лицо  было
светлым, ласковым, сокрушенным,  вопрошающим.  Мне  стало  весело.  Хотелось
выразить удовольствие, благодарность.
     - Рейчел, дорогая! Благодарю вас.
     - Я ведь это не просто чтобы приободрить вас.
     - Знаю.
     - В этом есть что-то настоящее.
     - Знаю. Я рад.
     - Мне и раньше хотелось... обнять вас. Но было  стыдно.  Мне  и  сейчас
стыдно.
     - И мне. Но... Спасибо, спасибо вам.
     Минуту мы молчали, взволнованные, почти смущенные.
     Потом я сказал:
     - Рейчел, я думаю, мне надо идти.
     - Господи, какой вы смешной. Ну хорошо, хорошо, вот ребенок, удирает со
всех ног. Ну, ступайте. Спасибо за поцелуй.
     - Дело не в этом. Все вышло так прекрасно. Мне страшно испортить что-то
очень важное.
     - Да, да, ступайте. Я уже сама достаточно напортила, наверно.
     - Какое там напортила! Рейчел,  глупая.  Это  замечательно.  Мы  теперь
стали ближе, верно?
     Мы поднялись с дивана и стояли, держась за руки. Я  вдруг  почувствовал
себя очень счастливым и рассмеялся.
     - Я кажусь вам нелепой?
     - Да нет же, Рейчел. Вы подарили мне немного счастья.
     - Ну и держитесь за него, раз так. Потому что оно и мое тоже.
     Я отвел жесткие, непослушные рыжие волосы  с  ее  ласкового  смущенного
лица и, придерживая их обеими ладонями, поцеловал бледный  веснушчатый  лоб.
Потом мы вышли в прихожую. Мы оба чувствовали неловкость, оба  были  приятно
растроганы, и нам обоим  хотелось  провести  сцену  расставания  так,  чтобы
ничего не испортить. Хотелось поскорее остаться в одиночестве и подумать.
     На столике у входной двери лежал  последний  роман  Арнольда  "Плакучий
лес". Я вздрогнул, и рука сама потянулась в карман. Там, вчетверо сложенная,
все еще лежала моя рецензия на эту книгу. Я вынул ее и  протянул  Рейчел.  Я
сказал:
     - Сделайте мне одолжение. Прочтите вот это и скажите, печатать или нет.
Как вы скажете, так я и поступлю.
     - Что это?
     - Моя рецензия на Арнольдову книгу.
     - Разумеется, печатайте, чего тут спрашивать.
     - Нет, вы прочтите. Не сейчас. Я сделаю, как вы скажете.
     - Хорошо. Я провожу вас до калитки.
     Мы вышли в сад. Все переменилось. Наступил вечер. В его слабом грозовом
освещении все предметы казались расплывчатыми и то ли слишком  далекими,  то
ли близкими. Ближайшие купались в дымчатом медовом свете  солнца,  а  дальше
небо было черным от туч и близящейся  ночи,  хотя  час  еще  был  совсем  не
поздний.  Смятение,  тревога,  восторг  стеснили  мне  грудь,  я  чувствовал
настоятельную потребность поскорее остаться одному.
     Сад перед  домом  был  довольно  длинным,  на  лужайке  росли  какие-то
кустики, розы  и  прочее,  а  посредине  шла  дорожка,  выложенная  плоскими
камнями. Дорожка в полумраке белела, а на ней были черные узоры  -  это  рос
сырой мох между камнями.
     Рейчел коснулась пальцами  моей  ладони.  Я  сжал  ее  пальцы  и  сразу
отпустил. Она пошла по дорожке впереди меня. На полпути  к  калитке  неясное
чувство, что сзади что-то происходит, заставило меня оглянуться.
     В окне третьего этажа, кажется, прямо на подоконнике кто-то  сидел.  Не
различая смутно  белевшего  в  сумраке  лица,  я  все  же  узнал  Джулиан  и
почувствовал укор совести: ведь я целовал мать  чуть  ли  не  в  присутствии
дочери. Однако внимание мое  было  привлечено  другим.  Джулиан,  одетая  во
что-то белое, вероятно, халат, полулежала  в  темном  квадрате  распахнутого
окна, прислонясь спиной к деревянной раме и высоко  подтянув  колени.  Левая
рука ее была высунута наружу. И я увидел, что она держит на веревочке змея.
     Но только это был не простой змей, а волшебный. Самой веревочки не было
видно, а вверху, футах  в  тридцати  над  крышей,  недвижно  висел  огромный
бледный шар, и от него тянулся  вниз  длинный  хвост.  В  странном  вечернем
освещении казалось, будто  шар  светится  молочно-белым  загадочным  светом.
Хвост, видимо, привязанный на длинной, свободно болтавшейся веревке,  потому
что он отклонялся от вертикального положения  при  малейшем  дыхании  ветра,
состоял из ряда белых бантов или, как они виделись  на  расстоянии,  комков,
отходивших от материнского круглого тела.  А  в  вышине  за  шаром,  размеры
которого было трудно определить (его диаметр, если этот  термин  допустим  в
применении  к  объемному  предмету,  достигал,  возможно,  четырех   футов),
закатное небо отливало фиолетовыми красками - то ли  легкое  облако,  то  ли
просто небесная твердь на грани ночи.
     Рейчел тоже обернулась, мы молча стояли и глядели вверх. Фигура в  окне
была такой странной, такой отчужденной, словно  изваяние  на  гробнице,  мне
даже в голову не приходило, что я могу заговорить с ней. Но вот она медленно
подняла другую руку и широким  картинным  жестом  поднесла  ее  к  невидимой
натянутой веревке. Что-то слабо блеснуло, раздался щелчок, и бледный  шар  в
вышине  с  церемонным  поклоном  стал,   словно   спохватившись,   деловито,
величественно  набирать  высоту  и  не  спеша  уходить  в  сторону.  Джулиан
перерезала веревку.
     Поступок этот, такой нарочитый, показной, так очевидно рассчитанный  на
нежданно появившихся  зрителей,  произвел  впечатление  физического  толчка,
удара. Боль и печаль сжали мне  сердце.  Рейчел  ахнула  и  быстро  пошла  к
калитке. Я двинулся следом. У калитки она не остановилась, а вышла на  улицу
и, не сбавляя шага, пошла по тротуару. Я заспешил следом и нагнал ее на углу
под старым буком. Заметно стемнел