смогу жить, насыщаясь одним воздухом. Я выпил  немного  воды.  Выжал
апельсин, движимый скорее теоретическими соображениями, что я должен все  же
чем-то питаться, чем вернувшимся аппетитом, но  сок  был  слишком  густой  и
приторный, я не смог отхлебнуть даже глотка. После этого я прошел в гостиную
и вытер пыль. Во всяком случае,  смахнул  ее  с  гладких  поверхностей.  Как
прирожденный лондонец, я терпимо отношусь к пыли. Солнце  еще  не  настолько
поднялось, чтобы осветить  кирпичную  стену  дома  напротив,  но  небо  было
пронизано яркими солнечными  лучами,  и  вся  комната  озарялась  рассеянным
светом. Я сел и принялся думать о том, что мне делать со своей новой жизнью.
     Может показаться смешным,  но  быть  влюбленным  -  это  тоже  занятие.
Человек,   посвятивший   себя   Богу,   превращает   жизнь   в   непрерывное
священнодействие, как пишет  Герберт:  "Убирая  комнату,  я  исполняю  твой,
Господи,  закон"  {Парафраз  из  стихотворения  английского  поэта  XVII  в.
Герберта "Эликсир".}.  Это  очень  похоже  на  то,  что  делает  влюбленный,
последнее  -  только  частный  случай.  Так  я,  стирая  пыль  для  Джулиан,
разумеется, совсем не помышлял  о  том,  что  она  когда-нибудь  снова  сюда
придет. Теперь я позволил себе взять в руки  ее  "Гамлета",  который  так  и
лежал на инкрустированном столике. Это было школьное  издание.  Имя  прежней
владелицы Хейзел Бингли было зачеркнуто и  детским  почерком,  вероятно  уже
давно, написано: "Джулиан Баффин". Какой почерк у Джулиан  сейчас?  Я  видел
только открытки, присланные ею, когда она была еще маленькой.  Получу  ли  я
когда-нибудь  от  нее  письмо?  Представив   себе   такую   возможность,   я
почувствовал слабость в ногах. Я внимательно просмотрел  книжку.  Текст  был
испещрен удивительно  глупыми  замечаниями  Хейзел.  Было  тут  и  несколько
пометок Джулиан (должен признаться, таких же глупых), относившихся скорее  к
поре ее занятий в школе, чем ко "второму периоду" ее  знакомства  с  пьесой.
"Слабо" было написано против слов Офелии: "О, что за  гордый  ум"  {Шекспир.
Гамлет, акт III, сцена 1. Перевод Б. Пастернака.}, - мне показалось  это  не
совсем справедливым. И "лицемер"  в  том  месте,  где  Клавдий  в  раскаянии
пытается молиться. (Разумеется, молодые не могут понять Клавдия.)
     Некоторое время я изучал книжку,  собирая  рассыпанные  по  ней  цветы.
Затем, прижав ее к груди, начал размышлять. Мне было по-прежнему  ясно,  что
мое новое "занятие" ни в коей мере не исключает моей работы. И то  и  другое
было послано мне одной и той же высшей властью и  не  для  того,  чтобы  они
соперничали, но дополняли друг друга. Очень скоро я непременно начну  писать
и буду писать хорошо. Я совсем не хочу?  сказать,  будто  мне  пришла  такая
пошлая мысль, что я буду писать о Джулиан. Если стремишься  к  совершенству,
жизнь и искусство не должны пересекаться.  Но  я  уже  почувствовал,  как  в
голове у меня запульсировало,  и  ощутил  покалывание  в  пальцах  -  верный
признак, что пришло вдохновение. Детища моей фантазии уже начали  роиться  у
меня в мозгу. Тем не менее пока меня ждали более  легкие  задачи.  Я  должен
наладить свою жизнь,  и  теперь  у  меня  есть  для  этого  силы.  Я  должен
повидаться с Присциллой, должен повидаться с Роджером, должен  повидаться  с
Кристиан, должен повидаться с Арнольдом, должен повидаться с Рейчел. (Теперь
все это вдруг  показалось  очень  просто.)  Я  не  сказал  себе:  "Я  должен
повидаться с Джулиан", - я смотрел  спокойными,  широко  раскрытыми  глазами
через этот божественный пробел на мир, в котором не было места злу.  О  том,
чтобы уехать из Лондона, не могло быть  и  речи.  Я  выполню  все,  что  мне
предстоит, но и пальцем не "шевельну  для  того,  чтобы  снова  увидеть  мою
ненаглядную. Думая о ней, я радовался, что вовремя отдал ей  одно  из  своих
драгоценнейших сокровищ - золоченую табакерку "Дар друга", - теперь бы я уже
не мог этого сделать. Она унесла с собой эту невинную  вещицу,  взяла,  сама
того не зная,  залог  безмолвной  любви,  принесенный  в  дар  сокровенному,
принадлежавшему только ей одной счастью. Отныне в безмолвии я  буду  черпать
силы. Да, это было еще одно открытие, и я за него ухватился. Я  буду  писать
потому, что сумею сохранить молчание.
     Некоторое время я с благоговением размышлял о  своем  новом  прозрении;
когда вдруг зазвонил телефон, я подумал: "А вдруг это она", - и сердце  чуть
не выскочило из груди.
     - Да.
     - Говорит Хартборн.
     - А, добрый день, старина? -  Я  почувствовал  несказанное  облегчение,
хотя все еще едва переводил  дух,  так  я  был  возбужден.  -  Рад,  что  вы
позвонили. Может быть, встретимся? Как насчет того, чтобы вместе  пообедать?
Ну хоть сегодня?
     - Сегодня? Ну что ж, я как будто свободен. Итак, в час на нашем обычном
месте?
     - Прекрасно! Правда, я в некотором роде на диете и мало что могу  есть,
но буду рад вас видеть. До скорой встречи. - Улыбаясь, я положил  трубку.  В
это время раздался звонок в дверь. Мое сердце снова устремилось  в  пустоту.
Замок никак не открывался, я чуть не застонал.
     На пороге стояла Рейчел.
     Когда я увидел ее, я выскользнул из квартиры и, закрыв за собой  дверь,
произнес:
     - Ах, Рейчел, до чего же приятно вас видеть. Мне нужно  кое-что  срочно
купить - может, пройдемся вместе?
     Я не хотел ее впускать к себе. Ведь она могла бы  войти  в  гостиную  и
сесть в кресло Джулиан. Кроме того,  я  предпочитал  говорить  с  ней  не  в
интимной обстановке, а под открытым небом. Но я был рад видеть ее.
     - Можно мне войти и присесть на минутку? - спросила она.
     - Мне просто необходимо глотнуть свежего воздуха. Такой чудесный  день.
Пойдемте лучше вместе.
     Я стремительно зашагал по двору, а затем - по Шарлотт-стрит.
     Рейчел явно принарядилась: на  ней  было  шелковое,  красное  с  белым,
платье, с низким квадратным вырезом,  открывавшим  ее  усыпанную  веснушками
грудь и выступающие ключицы. Сухая, морщинистая шея  слегка  напоминала  шею
пресмыкающегося, лицо более гладкое, более  тщательно  загримированное,  чем
всегда, было maussade {Недовольное (фр.).}, как говорят французы.  Вьющиеся,
только что вымытые волосы распушились, придавая голове форму шара. При  всем
том она выглядела красивой женщиной, утомленной, но не сломленной жизнью.
     - Брэдли, не так быстро.
     - Простите.
     - Пока я не забыла. Джулиан просила захватить "Гамлета", которого она у
вас оставила.
     Я не собирался расставаться с этой книжкой. Я сказал:
     - Я хотел бы оставить ее  у  себя  на  некоторое  время.  Это  неплохое
издание. Я нашел там кое-что любопытное.
     - Но это же школьное издание.
     - Тем не менее прекрасное. Теперь его не достанешь.
     Позже я сделаю вид, что потерял книгу.
     - Как мило, что вы вчера побеседовали с Джулиан.
     - Мне было только приятно.
     - Надеюсь, она вам не очень надоела?
     - Ничуть. Вот мы и пришли.
     Мы зашли в писчебумажный магазин на Ретбоун-плейс. Тут  для  меня  было
полное раздолье; действительно, в хорошем  писчебумажном  магазине  мне  все
нравится, все хочется купить. Тут все дышало свежестью и чистотой! Блокноты,
писчая бумага,  тетради,  конверты,  почтовые  открытки,  ручки,  карандаши,
скрепки,  промокашки,  чернила,   скоросшиватели,   старомодный   сургуч   и
новомодная клейкая лента.
     Я сновал от полки к полке, Рейчел за мной.
     - Мне надо купить тетради,  которыми  я  обычно  пользуюсь.  Скоро  мне
предстоит много  писать.  Рейчел,  можно  мне  купить  что-нибудь  для  вас?
Пожалуйста. У меня настроение делать подарки.
     - Что с вами, Брэдли, вы какой-то ошалевший.
     - Вот. Посмотрите, какая прелесть.
     Мне просто необходимо было осыпать кого-нибудь подарками. Я выбрал  для
Рейчел  моток  красной  тесьмы,  синий  фломастер,  блокнот  со   специально
разграфленной  бумагой,  лупу,  модную  сумку-портфель,  большую  деревянную
защипку, на  которой  золотыми  буквами  было  написано  "срочно",  и  шесть
почтовых открыток с башней Почтамта. Я заплатил за покупки и  вручил  Рейчел
сумку со всем этим добром.
     - Вы, кажется, в хорошем настроении, - сказала она, явно довольная,  но
все еще немного maussade. - А может быть, теперь мы вернемся к вам?
     - Мне ужасно жаль, но я сговорился рано пообедать с одним  приятелем  и
не собираюсь возвращаться домой. - Меня все тревожила мысль о  кресле,  и  я
боялся, как бы она снова не захотела забрать книжку. Это вовсе не  означало,
что мне было неприятно разговаривать  с  Рейчел.  Мне  это  даже  доставляло
удовольствие.
     - В таком случае давайте где-нибудь посидим.
     - На Тоттенхем-Корт-роуд есть скамейка как раз напротив магазина Хилза.
     - Брэдли, я не собираюсь сидеть на  Тоттенхем-Кортроуд  и  смотреть  на
магазин Хилза. Разве пивные еще не открыты?
     Она  была  права.  На  мои  размышления  ушло  больше  времени,  чем  я
предполагал. Мы зашли в бар.
     Это  было  современное,  лишенное  всякой  индивидуальности  заведение,
вконец испорченное пивоварами: все было отделано светлым пластиком (в пивных
должно быть темно, как в норе),  но  лившийся  в  окна  свет  и  распахнутые
настежь двери сообщали всему какой-то южный аромат.  Мы  подошли  сначала  к
стойке, а затем сели за пластиковый столик, на  который  кто-то  уже  пролил
пиво. Рейчел взяла себе двойную порцию виски без содовой. Я взял  лимонад  с
пивом, лишь бы что-нибудь взять. Мы посмотрели друг на друга.
     Я подумал, что с тех пор, как был "повержен", я впервые смотрю в  глаза
другому человеку. Это было приятно. Я расплылся в улыбке. Я чувствовал  себя
так, словно еще немного - и я начну раздавать благословения.
     - Брэдли, вы сегодня правда какой-то необычный.
     - Странный, да?
     - Очень милый. Вы просто замечательно выглядите. Вы помолодели.
     - Рейчел, дорогая! Я так рад вас видеть. Расскажите же  мне  обо  всем.
Давайте поговорим о Джулиан. Она очень умная девочка.
     - Я рада, что вы так  думаете.  Не  уверена,  что  я  того  же  мнения.
Спасибо, что вы наконец ею заинтересовались.
     - Наконец?
     - Она уверяет, что всю жизнь пытается обратить на себя ваше внимание. Я
предупредила ее, чтобы она не слишком обольщалась.
     - Я сделаю для нее все, что смогу. Правда, она мне очень нравится. -  Я
рассмеялся, как сумасшедший.
     - Она такая же, как все они  теперь.  Эгоистка.  Сама  не  знает,  чего
хочет. Что ей в голову взбредет, то и делает. И все и вся презирает. Обожает
отца, а сама только и знает, что отпускает по его  адресу  шпильки.  Сегодня
она заявила ему, что вы считаете его сентиментальным.
     - Рейчел, я как раз последнее время думал, - сказал я  (на  самом  деле
мне это только что пришло в голову), - возможно, я несправедлив к  Арнольду.
Я Бог знает когда последний раз читал его. Я должен перечитать все его вещи,
возможно, теперь я отнесусь к  ним  совсем  иначе.  Вам  ведь  нравятся  его
романы, правда?
     - Я его жена. И совершенно необразованная женщина, как мне  непрестанно
твердит моя дорогая дочь. Но мне вовсе не хочется сейчас об этом говорить. Я
хочу сказать... впрочем, прежде всего простите, что я  опять  вам  надоедаю.
Скоро вы начнете считать меня невропаткой, еще подумаете, что  у  меня  есть
пунктик.
     - Что вы, Рейчел! Я так рад вас видеть. Какое у вас красивое платье! Вы
просто очаровательны!
     - Спасибо. Я так несчастна, после всего что произошло. Я знаю, жизнь  -
всегда безнадежная неразбериха, но сейчас я совсем запуталась. Знаете, когда
все очень плохо и никак не можешь уйти от своих мыслей,  -  это  невыносимо.
Поэтому я и пришла к вам. Арнольд все поворачивает  так,  что  я  оказываюсь
виноватой, и я действительно виновата...
     - Я тоже виноват, - проговорил я, - но сейчас я чувствую, что все можно
исправить. Зачем продолжать войну, когда  можно  жить  в  мире.  Я  зайду  к
Арнольду, и мы как следует обо всем...
     - Постойте, Брэдли. Неужели вы  опьянели  от  такой  ерунды.  Вы  ведь,
кажется, даже не притронулись к пиву. Зачем вам торжественно  обсуждать  все
это с Арнольдом? Мужчины, правда, обожают откровенничать и выяснять  все  до
конца. Я вообще не уверена, что мне хочется, чтобы  вы  с  Арнольдом  сейчас
встречались. Я только хотела вам сказать вот что... Брэдли, вы слушаете?
     - Да, конечно, дорогая.
     - Когда мы виделись в  последний  раз,  вы  очень  хорошо  и,  пожалуй,
правильно говорили о дружбе. Я знаю, я была слишком резка...
     - Нисколько.
     - Я хочу сказать, что принимаю вашу дружбу. Я нуждаюсь в ней. И  еще  я
хочу сказать - так трудно подобрать слова, - мне было бы  горько  сознавать,
что для вас я просто престарелая хищница, которая от отчаяния и  в  отместку
мужу решила затащить вас к себе в постель...
     - Уверяю вас...
     -  Все  совсем  не  так,  Брэдли.  Мне  кажется,  я  недостаточно  ясно
выразилась. Я вовсе не стремилась найти мужчину, который  бы  успокоил  меня
после семейного скандала...
     - Я именно так и понял...
     - Мне нужны именно вы. Мы знакомы целую вечность. Но я  только  недавно
поняла, как много вы для меня значите. Вы занимаете совершенно особое  место
в моей жизни. Я уважаю вас, я  восхищаюсь  вами,  я  доверяю  вам  и...  ну,
словом, я люблю вас. Это-то я и хотела сказать.
     - Рейчел, это же чудесно! Я просто в восторге.
     - Брэдли, перестаньте шутить.
     - Я говорю совершенно серьезно, дорогая. Люди должны любить друг друга,
любить проще - я всегда это чувствовал. Ободрять, поддерживать  друг  друга.
Мы непрерывно мучаемся и обижаемся исключительно в  целях  самозащиты.  Надо
быть выше этого, понимаете, выше, и свободно любить, ничего не опасаясь. Вот
в чем истина. Я знаю, что я в своих отношениях с Арнольдом...
     - Ах, при чем тут Арнольд? Я говорю о себе. Я хочу... я,  должно  быть,
немного пьяна... скажу напрямик: я хочу, чтобы между  нами  были  совершенно
особые отношения.
     - Но они такие и есть.
     - Помолчите. Я говорю не о связи - не потому,  что  я  не  хочу  этого,
может быть, и хочу, сейчас это не важно, но потому, что так было бы  слишком
сложно. Вас на это просто не хватит, у вас не тот темперамент  или  не  знаю
еще что, но, Брэдли, мне нужны вы.
     - Я и так ваш!
     - Перестаньте смеяться, не будьте таким  легкомысленным,  у  вас  такой
самодовольный вид - что с вами стряслось?
     - Рейчел, не волнуйтесь. Каким вы захотите, таким я и буду.  Все  очень
просто. Как, несколько неопределенно,  но  с  elan  {Порывистостью  (фр.).},
выразилась тезка Джулиан, все будет прекрасно, все  будет  прекрасно  и  все
вообще будет прекрасно.
     - Я хочу, чтобы  вы  хоть  на  минуту  стали  серьезны.  Вы  все  время
отделываетесь шутками, просто невыносимо. Брэдли, поймите, это очень  важно:
вы будете любить меня, будете мне верны?
     - Конечно.
     - Будете настоящим, преданным другом на всю жизнь?
     - Ну конечно.
     - Я, право, не знаю... но все равно... спасибо. Вы  смотрите  на  часы,
вам пора идти. Я останусь здесь... я хочу подумать... и выпить немного.  Еще
раз спасибо.
     Выйдя на улицу, я увидел в окно, что она сидит, уставившись в  стол,  и
медленно водит пальцем, размазывая лужицы пива. На лице  ее  застыло  хмурое
отсутствующее выражение, словно она что-то припоминала, и  это  было  как-то
очень трогательно.

     Хартборн спросил про Кристиан. Он немного знал ее. До  него,  вероятно,
дошли слухи о ее возвращении. Я говорил с ним о ней просто и откровенно. Да,
я видел ее. Она, безусловно, изменилась к лучшему - и не только  внешне.  Мы
встретились совершенно миролюбиво, как вполне воспитанные люди. А Присцилла?
Она ушла от мужа  и  сейчас  живет  у  Кристиан.  "У  Кристиан?  Это  просто
удивительно!" - заметил Хартборн. Я с ним согласился. Но,  в  сущности,  это
только доказывает, какие у нас всех прекрасные отношения. В свою очередь,  я
спросил Хартборна о работе. Что, эта  нелепая  комиссия  все  еще  заседает?
Мейтсон получил  повышение?  Появились  уже  новые  уборные?  А  та  смешная
женщина, которая разносит чай, все еще у них? Хартборн заметил, что  у  меня
очень "бодрый и беззаботный" вид.
     Я действительно собирался в Ноттинг-хилл, но сначала решил зайти домой.
Мне необходимо было подкрепиться мыслями о Джулиан, побыть некоторое время в
тишине и одиночестве.  Так  святые  отшельники  возвращаются  в  храмы,  так
странствующие рыцари черпают силы в причастии. Меня тянуло отправиться прямо
домой и сидеть, никуда не выходя, на случай если она позвонит,  но  я  знал,
что это чистейший соблазн, и поборол его. Если я хочу, чтобы все шло хорошо,
я никак не должен менять свой образ жизни -  пусть  все  останется  прежним;
нужно только помириться со всеми, и я чувствовал, что теперь мне  это  будет
легко. По дороге домой я зашел в книжный магазин и заказал  полное  собрание
сочинений Арнольда. Книг оказалось слишком много, и я  не  мог  их  с  собой
взять, к тому же в магазине нашлись не все. Продавец обещал мне прислать  их
в ближайшее время. Проглядывая список, я обнаружил, что  многого  совсем  не
читал, а кое-что читал так давно, что уже ничего  не  помнил.  Как  можно  в
таком случае судить о человеке? Я понял, что был глубоко несправедлив.  "Да,
пожалуйста, все до одной", - сказал я, улыбаясь продавцу. "И стихи, сэр?"  -
"И стихи тоже". Я даже не подозревал, что Арнольд пишет стихи.  Какой  же  я
после этого подлец! Заодно я  купил  лондонское  издание  Шекспира  в  шести
томах, чтобы со временем  подарить  его  Джулиан  взамен  ее  "Гамлета",  и,
продолжая все так же улыбаться, отправился домой.
     Входя во двор, я увидел Ригби, своего соседа сверху. Я остановил его  и
завел было дружеский разговор о погоде, но он прервал меня:
     - Вас там кто-то ждет у двери.
     У меня перехватило дыхание, я извинился и бросился к подъезду.  Но  это
был Роджер. Хороший костюм и военная выправка сразу бросались в глаза.
     Увидев меня, Роджер сразу сказал:
     - Послушайте, прежде чем вы начнете...
     - Роджер, дорогой, заходите, выпьем чаю. А где Мэриголд?
     - Я оставил ее в кафе, тут недалеко.
     - Ну так пойдите и  приведите  ее,  отправляйтесь  не  мешкая:  я  буду
счастлив ее видеть! А я пока поставлю чайник и накрою на стол.
     Роджер вытаращил на меня глаза и покачал головой -  он,  видно,  думал,
что я сошел с ума, но все же отправился за Мэриголд.
     Мэриголд была принаряжена: маленькая полотняная  синяя  шапочка,  белый
полотняный сарафан с темно-синей шелковой блузкой и довольно дорогой шарф  в
синюю, белую и красную полоску. Она  немного  напоминала  девушку-моряка  из
музыкальной комедии. Только была поокруглей, с  характерным  для  беременных
самодовольным и чуть капризным выражением лица. На ее загорелых щеках  играл
яркий румянец здоровой и счастливой женщины. А глаза все время улыбались,  и
просто невозможно было не улыбнуться ей в ответ. Переполнявшее  ее  счастье,
наверно, стлалось за ней по улице как облако.
     - Мэриголд, вы сегодня прехорошенькая! - сказал я.
     - Куда это вы гнете? - спросил Роджер.
     - Садитесь, садитесь, простите меня, пожалуйста, - просто у  вас  обоих
такой счастливый вид, что я не могу удержаться. Мэриголд, вы  скоро  станете
матерью?
     - К чему эти дурацкие шуточки?
     - Что вы! Что вы! - Я расставлял чашки на ночном  столике  из  красного
дерева. Кресло Джулиан я успел отодвинуть подальше.
     - Через минуту вы опять начнете злиться, как в прошлый раз.
     - Роджер,  пожалуйста,  не  волнуйтесь,  говорите  со  мной  совершенно
спокойно. Давайте относиться друг  к  другу  мягче  и  разумнее.  Мне  очень
неприятно, что в Бристоле я был так резок с вами обоими: я расстроился из-за
Присциллы, я и сейчас расстроен, но я совсем не считаю вас злодеем. Я  знаю,
что такое случается.
     Роджер усмехнулся, глядя на Мэриголд. Она в ответ широк