ивы их поездки в Венецию на Толстовский  съезд. Я сказал, что
сие  сомнительно.  С  нашей стороны  в обмене будут  участвовать  делегации,
назначенные  высокими партийными инстанциями. В  их составе, кроме двух-трех
представительных знаменитостей, окажутся важные функционеры, члены их семей,
а также разведчики.
     Из дневника Н.С. 15 января 1960 г.
     "13-го вечером был  у  М.И. Горбунова в высотном здании у Красных ворот
на  вечере  памяти  его  отца, Ивана  Ивановича Горбунова-Посадова. Довольно
много собралось "толстовцев".  Рад был  видеть  Диму Черткова,  О.И. и  Н.И.
Горбуновых, сестер Страховых.
     Миша Горбунов очень хорошо,  тепло и деловито сделал  краткий, но яркий
очерк жизни Ивана Ивановича (20 лет со дня смерти).
     В связи с этим, припомнились мои  встречи с ним в 20-х-30-х  годах. Они
все  у меня живут ярко в памяти.  Когда я начал работать в Главной Редакции,
он пришел ко  мне  с приветствием по поводу того,  что  Владимир Григорьевич
Чертков привлек  меня к  участию в таком  большом деле. Говорил о  том,  что
несомненно много  будет препятствий и что никогда  не  надо  останавливаться
перед ними, а хоть одному, но защищать дело до конца, и тогда оно непременно
увенчается успехом.
     Написал  сегодня об этом Мише (он теперь  академик архитектуры) и посла
ему копию переписки с Иваном Ивановичем 35-го года по поводу моей работы над
дневником Льва Николаевича 1910 года (58-й том). Он очень одобрял мою работу
и трогательно благодарил. Для меня это было и есть очень ценно.
     Личность Ивана Ивановича Горбунова-Посадова одна из самых ярких на моем
пути.  Его  великолепное  дело  - издательство "Посредник"  сыгравшее  такую
крупную  и благодетельную роль в  истории русской культуры. Его речь  в 1928
году в Большой аудитории Политехнического музея на чествовании  100-летия со
дня  рождения  Л.Н.  Толстого,  где  он требовал  в память  Толстого  отмены
смертной казни, прекращения репрессий и  защиты  крестьянства - мужественно,
один..."
     2 марта в Дунино приезжал из Вологды молодой поклонник Пришвина ("юноша
28 лет замечательный, чистый, ясный, совсем не  современный"  - из  дневника
Н.С.).
     Гость очень одобрил составленную Николаем Сергеевичем "Летопись жизни и
творчества Пришвина".  И тут неожиданно Валерия Дмитриевна сказала,  что, по
ее мнению, это ненужная работа!..
     "Это  после  более чем  года  моего  напряженного труда,  -  записывает
Николай  Сергеевич,  -  при ее полном  одобрении!  Очень  стало  неприятно и
огорчился. Может быть и по "Искусству" она то же  скажет... во всяком случае
с меньшей  охотой стал работать.  Возможно,  что это  только сегодня  -  под
свежим впечатлением".
     Из дневника Н.С. 12 марта 1960 г.
     "...В 12 часов умерла Эмма.  Тихо, без мучений - от  рака легких. Пошел
туда, на Пушкинскую: хлопочет Костя,  убирает, прибирает милая Алечка, моет,
стирает. Бедная одинокая Анна Николаевна  растеряна. Меня грызет вопрос, что
с ней делать, как устроить хотя бы на лето.
     Вчера, там же, на Пушкинской, было свидание трех бородатых братьев. Мне
всегда отчего-то смешно,  когда мы собираемся вместе. Рад был видеть Сережу.
Вместе с  ним  простились с Эммой,  она  улыбнулась и покивала головой. Но я
понял,  что  она уже на  исходе: клокотание в груди, потусторонние  глаза...
Сегодня ждал звонка о ее смерти, так и оказалось.
     Третьего дня, 10-го марта, вечером  был у 83-х летней Марьи  Михайловны
Введенской.  Как   всегда,  много  и   интересно  говорила.   Необыкновенная
жизнерадостность.  Говорит:  "В  какое  интересное время  мы живем!"  Читает
кибернетику  и богословие: сочинения (рукописные) братьев  Зерновых, которые
ей откуда-то принесли "на растопку", но она их спасла и теперь не знает, что
с ними делать.
     Мне очень хочется, чтобы брат Костя поселился у меня на Пушкинской".
     19  марта  на Лаврушенский приезжал  учитель из Переяславля-Залесского,
старый  знакомый Пришвиных.  Много  рассказывал  интересного  о  современной
деревне:  колхозах,  пьяницах  председателях, о то, как  колхозникам,  чтобы
"догнать  и  перегнать  Америку"  приходится  покупать скот,  который дохнет
оттого, что нечем кормить, даже покосы колхозникам запрещены...
     "А жизнь! Куда она  катится? - пишет по этому поводу Н.С. - Душно стало
во всех отношениях. Даже в Переяславщине леса вырублены, стало меньше  дичи,
грибов, ягод. И так во всем. "Что имеем, не храним", а потерявши теперь и не
плачем.  Ужасное снижение морального уровня  и всего понижение,  несмотря на
шум  "догоним и  перегоним!" Не только  людям, но и природе достается... Все
истощается. А сколько людей перебили! Вот это и отзывается.
     Роботами и кибернетикой не заменить человека и  настоящую  жизнь. И где
предел? Это  не ворчанье старика, а  сущая  правда, остро  воспринимаемая  и
молодежью".
     Из дневника Н.С. 21 марта 1960 г.
     "Сегодня решил бороться с мраком в себе и превозмочь свою немощь. Опять
начал  делать легкую  гимнастику. Потом  пошел на московскую  художественную
выставку в Манеже. Очень, очень серая, скучная и  однообразно  - безотрадная
выставка,  нет  того,  что называется  живописностью,  краски  какие-то  все
одинаковые. Лучшие, по-моему, пейзажи  Грицая. Производит впечатление фигура
Шаляпина на картине Шаляпин, Горький и Чехов...
     Я думал,  неужели я так безнадежно постарел, что ничего не  понимаю,  и
чтобы  проверить себя пошел на другую выставку: французских  художников  XIX
века, открытую в Музее изобразительных искусств.  И, несмотря на  усталость,
возрадовался  духом.  Какая  свежесть,  какой брызжущий талант!  Вот уж  где
"живописность".  Огромное  впечатление  произвели  импрессионисты.  Особенно
живые, яркие портреты Ренуара, К. Моне, пейзажи Сезанна, Коро, Добиньи...
     Но ведь был же и  у  нас расцвет живописи: классики, передвижники, "Мир
искусств"! Куда все это девалось? Почему от нашей современной живописи такая
щемящая скука?.. От двух выставок очень устал, разболелась голова. Отлежался
и стал работать над выписками об искусстве из дневников Пришвина.
     Надо продолжать в том же духе и бороться со своею слабостью! Попробую".
     Из дневника Н.С. 27 марта 1960 г.
     "Мое рождение - 71  год. В час дня  отправились с Лялей на  Пушкинскую.
Там   сборище  родных   и   друзей.   Всего  набралось  38  человек.  Полная
самодеятельность, без хозяйки. Заглавные  -  брат  Костя  и племянница  Соня
Суббота.  Пришли  Кузнецовы.  Всем, видимо,  было  очень  весело. Опустевшую
квартиру убрали и вычистили".
     6 апреля на Лаврушенском Николай  Сергеевич принимал неожиданного гостя
(Валерии  Дмитриевны  не было  дома).  Из Парижа приехал  Сергей  Михайлович
Толстой, сын Михаила Львовича  Толстого и Александры Владимировны  Глебовой.
Он - врач, и оказывается, организатор  съезда в Венеции. Приехал  в качестве
туриста, с группой медиков и, как внук Толстого, чтобы выяснить, приедут ли,
наконец, русские на международный съезд памяти Толстого. До сих  пор "у нас"
этот вопрос не выяснен.
     Николай Сергеевич записывает в дневнике:
     "Много и запоем говорили друг с  другом обо всем, кроме политики: о его
родителях, о  старой  Москве, его  семье  и  моей  тоже, о нашем Издании.  Я
подарил  ему три Чертковских фотографии и обещал медицинские свидетельства о
болезни Льва Николаевича.  Он с удовольствием  ел русское  черносмородиновое
варенье...
     Как странно:  встретились два человека, живущих  на  разных планетах, и
встреча - как давно знакомых, даже близких, родных".
     18  апреля, уже по  инициативе  Валерии Дмитриевны и  Сергея Сергеевича
Толстого, там же, на Лаврушенском собрались Толстые: кроме парижанина Сергея
Михайловича  с женой, француженкой Колеттой,  приехали из Ленинграда и Ясной
Поляны: Сергей Сергеевич  с  двумя дамами, Саша Толстой  с женой Светланой и
К.К. Попов. Было очень оживленно.
     "Сергей Михайлович, - записывает Н.С., - очень умный,  все понимающий и
великолепно   воспитанный    человек    (приходится   мне    даже    дальним
родственником)".
     Из дневника Н.С. 26 апреля 1960 г.
     "Приехала  Нина (домработница  Пришвиных  -  Л.О.)  из  Дунина.  Ездила
готовить переезд. Тяжелое отношение  к ней  Ляли.  Я смотрю  на  это  как на
болезнь  ее,  наваждение и  очень жалею. Вспоминаю всегда жену  сапожника из
"Чем живы люди" Толстого: "Дух изо рта идет тяжелый".
     После  почти двухлетнего перерыва  был  на стадионе  в  Лужниках.  Было
приятно, несмотря на то, что "Спартак" проиграл киевскому "Динамо" (0:1)".
     ...28 апреля.  "Сегодня в 9  утра  на грузовике уехали в Дунино.  Весна
только что еще начинается, кое-где снег, холодно, почки, хотя и надулись, но
приостановили распускание  из-за  холодов.  Отопление  и  водопровод за зиму
испортились, топим "черную печку"...
     12-й час ночи. Сидел сейчас  в темноте, в столовой и курил. Ощущал всем
существом  своим  тишину.  Все спит,  только мысль  не уснула,  а, наоборот,
работает  много лучше: становится ясным  то, что было  неясным и где-то чуть
тлело. Вспоминаются разные люди, которых встречал на своем жизненном пути...
Очень все интересно. Многие, очень многие люди освещены  в сознании каким-то
как бы  нимбом.  Хорошо бы и в  ныне живущих видеть  хотя  бы намеки на этот
нимб.
     Кажется, неоткуда, но откуда-то что-то берется и само собой возникает".
     Между тем, состояние здоровья Николая Сергеевича  явно ухудшается.  Это
видно из следующих двух записей в дневнике:
     7  мая. "Вчера и сегодня по утрам копал клумбу  не  напрягаясь, и вдруг
заболела язва. Видимо, я  уже откопался, лопата  и работа над землею мне уже
не под силу. Грустно... Надо  переходить на стариковское положение  и больше
работать "самопиской". Но и здесь быстрая  утомляемость и голова уже  далеко
не та.
     Вечером слушал  радио:  заключительное  слово  Хрущева  об американском
самолете, отмене налогов и новой денежной  реформе с  61  года. Уход с поста
Председателя Президиума Верховного  Совета  Ворошилова Климента  Ефремовича.
Вот  человек,   который,  несомненно,   пользовался  всеобщим   уважением  и
признанием. На его место новая фигура - Брежнев.
     Мое пребывание  в Дунине  становится  бесцельным. Не хочу быть  обузой,
только брать  и  ничего не отдавать. Старость беспомощная и  болезни  быстро
надвигаются. За этот год я особенно сдал. (Надо искать и найти выход)".
     15 мая. "Лежу в постели: разболелись  кишки, кровью харкаю. Очень слаб.
Третьего дня вечером  уехал,  к сожалению, Костя. Написал заявление о  его и
Анны  Николаевны  прописке   в   моей  квартире.  Чувствую  себя  совершенно
изолированным от внешнего  (да и внутреннего) мира. Очевидно, что выбываю из
строя, вернее, выбыл".
     Но, все-таки, интерес к жизни не вовсе пропал. Того же 15-го мая запись
в дневнике:
     "С  интересом  читаю  очень  хорошую  книгу  Н.В.  Кодрянской  "Алексей
Ремизов",  присланную  мне из  Парижа  автором.  Но  кто  такая  Кодрянская,
сделавшая мне на книге "сердечную" надпись - ума не приложу.
     Много нового  узнал о  жизни  наших эмигрантов в Париже  -  несчастное,
нищенское существование. Но, вероятно, не у всех так печально сложилось, как
у Ремизова".
     23 мая, Дунино. Брат Костя привез  из Москвы известие, что в  Италию на
съезд  памяти Толстого  поедут три  человека:  Марков -  1-й секретарь Союза
Писателей, печально  знаменитый  критик -  "погромщик" либералов Ермилов (их
никто не приглашал). А из приглашенных один только Н.К. Гудзий.
     "Кургузая, приказная делегация!  - записывает Николай Сергеевич.  - Как
не совестно перед иностранцами?"
     Из дневника Н.С. 23 мая 1960 г.
     "Иногда беспокоит, что меня так обходят и замалчивают в связи с работой
по 90-томному  изданию.  Выпирают только  Гудзия, как  будто он  сделал  все
издание, а в действительности это не так.
     Инициатива  и  первичная  организация -  В.Г. Чертков  и  Бонч-Бруевич.
Инструкция,  по которой  сделаны все тома, и весь первый  период  -  главным
образом М.А. Цявловский. Художественные произведения и тезисы по текстологии
- Н.К. Гудзий. Вся, так называемая, теоретическая часть и три тома дневников
(55, 56 и  59) - Н.Н. Гусев.  Письма  -  главным  образом В.С.  Мишин,  А.С.
Петровский,  В.А. Жданов и я  (три  тома писем  самого последнего  периода).
Кроме того,  Мишин подготовил трактат и статьи по искусству, последний  90-й
том  и осуществлял вместе со  мной  переработку  всех послевоенных  томов (в
числе 52-х).
     Мною  сделаны целиком: дневник  1910  года  и  переработка  10-ти томов
дневников из 13-ти (с предварительной работой покойного К.С.  Шахор-Троцкого
- 2  тома).  Кроме того, в качестве "унификатора"  и  главного редактора  по
письменному поручению  В.Г.  Черткова,  мною были  проверены почти все  тома
(числом  89). На мне же одном лежала  вся  организационная часть  после 1930
года. Все остальные отстранились и оставили меня одного в самые трудные годы
с 1937 года и до конца  (1958 г.). Мною также были подготовлены по рукописям
(с  предварительной работой Волковых  и Цявловского) три  тома  с вариантами
"Войны и мира" (14,  15 и 16 тома).  Гослитиздатовцы и  предисловщики только
портили и мешали...
     Вот действительная  картина  30-летней  работы по  нашему  изданию  (я,
конечно, перечислил не  всех,  а  только  главных его  работников).  Все это
знают,  а в печати и действиях почему-то замалчивают. Особенно обидно это со
стороны Н.К. Гудзия и Н.Н. Гусева.
     Стараюсь  об  этом  не  думать  и  не  переживать - утешаюсь  сознанием
собственной правоты и исполненного долга..."
     31  мая в Дунино.  Николай  Сергеевич ходил на  последнюю  свою дальнюю
лесную  прогулку...  "Правда,  - как  он  пишет,  -  не очень дальнюю  (2-2
километра) - на лесную  полянку  с  дубами, где некогда,  видно, было жилье:
поляна  со  всех  сторон окаймлена вековыми  дубами  и  в середине ее  самый
большой дуб. Ямы от  бывших строений,  остатки старинного кирпича в крапиве,
следы  грядок огорода на южном склоне... Очень, очень  было  хорошо. Никого,
конечно, из  обитателей этой поляны давно нет в живых, а вот следы их  и ими
исхоженные тропы живут и наводят на мысли..."
     Из дневника Н.С. 1 июня 1960 г.
     "3 часа  ночи.  Не  сплю от сильных  невралгических болей в левом боку.
Ничего не  могу  поделать, дышать и лежать больно, совсем как тогда,  в 29-м
году, когда переломал ребра.
     Друзья  и  сверстники уходят один  за другим.  30-го  числа  умер Борис
Леонидович Пастернак, он на год  моложе  меня.  Умер, как  сказано в скудном
объявлении  "Литературы и жизни",  после продолжительной и тяжелой  болезни.
Говорят, случилось два инфаркта и двустороннее воспаление легких. Видел  его
на Лаврушенском весной этого  года полным сил и творческой энергии, говорил,
что пишет драму, подобную "Живаго".
     Все-таки,  позор, что в центральных  газетах нет  ни слова о нем. Такое
крупнейшее  явление нашей культуры,  как Борис Пастернак, обходят молчанием.
Пусть  он  не согласен  с нашей  правительственной линией, но  ведь он же  -
Пастернак! Вечная память тебе".
     2-го  июня  Николай Сергеевич  с Горой  Кругликовым к  вечеру  ездил  в
Лужники  на  футбол (тоже в  последний раз). "Спартак" одержал  убедительную
победу (4:1). Николай Сергеевич "болел" с увлечением, порадовался, записал в
дневнике:
     "Очень  хорошо играл  "Спартак". Молодые, прекрасные игроки, с задором.
Вечером очень устал. Опять плохо спал от невралгических болей".
     Еще одна радость: "Вышли две,  - как он пишет, - прекрасные  публикации
из Дневников М.М.  Пришвина". Хоть и  очень небольшой,  но  зримый результат
работы  двух  последних  лет.  Очевидно,  что  опубликовано  только  то, что
"можно". (Полный Дневник Пришвина будет напечатан лишь через 30 лет).
     4-го числа написал письмо в Париж С.М. Толстому о том, что не приедет в
Венецию на съезд.
     Из дневника Н.С. 17 июля 1960 г. Дунино
     "Жизнь протекает все  это время  довольно однообразно.  Продолжает меня
мучить моя невралгия - постоянная, почти не  прерывающаяся  боль  меж левыми
ребрами,  трудно  засыпать   -  только   со  снотворным.  Связанная  с  этим
вынужденная бездеятельность и грустные думы...
     Привезли  мне из Парижа  очень трогательное письмо от милейшего  Сергея
Михайловича Толстого. Жалеет, что я не еду в Венецию на съезд...
     Вчера  пробовал  косить  перед  домом.  Оказывается,  не могу,  больно.
Досадно и грустно. Сам себя перестаешь  уважать,  а  тут еще не могу бросить
курить".
     Несмотря  на  боли,  грусть  и досаду,  на вынужденную бездеятельность,
живой интерес к  духовной  жизни и истории  России не  утрачен.  Две  подряд
довольно пространные и интересные записи в дневнике:
     24 июня. "За это время прочитал сильно взволновавшую и заинтересовавшую
книгу  (в машинописи):  Н.А. Бердяев "Константин Леонтьев.  Очерк по истории
русской религиозной мысли" (Париж, 1926 год). Книга написана раньше, видимо,
в 1918  году.  Очень  глубоко  и талантливо  с  обеих сторон: и Бердяева, и,
особенно Леонтьева - крупнейшего мыслителя минувшего века.
     Много  предвидений.  Но  все  же  гораздо  больше  неверного, чуждого и
неубедительного. Он совсем не христианин, а настоящий язычник, хотя и кончил
монашеством  в Оптиной. Христианство  его только карающее,  "черный  бог", а
радостного, дающего  жизнь, нет. Любовь отрицает, хотя сам был очень  добрый
человек. Как говорит Бердяев, его христианский бог - карающий бог-отец, а не
Христос. Это  верно. В  "византизм" и  старчество  бросился, чтобы  они  его
оградили от неизбежного конца - гибели.
     Общественно-крайний правый, но очень интересно и глубоко обосновывающий
свою  "правость",  эстетизм, красоту  и  гармонию.  Но,  в  конце концов, по
Леонтьеву, все должно подвергнуться страшной гибели - уничтожению".
     25 июня. Сегодня ночью много думал  о Леонтьеве.  В числе дум было, что
если   так  рассуждать  об   общественных,  государственных  вопросах,   как
рассуждает он, то можно дойти до оправдания  и  благодетельности (для кого?)
всякого  изуверства,  например,  Иоанна  Грозного,  "Кабанихи"   из  "Грозы"
Островского;  до оправдания  гитлеризма, сталинизма и т.д. О них он говорить
не мог, но ему нравится Петр I и Николай I.
     Но ведь Петр -  это только "Медный всадник", идея государственности, во
что  бы  то  ни  стало. Догнать как  раз тот эгалитарно-буржуазный  процесс,
который овладевал  Европой, и против которого так горячо и порою справедливо
протестует сам Леонтьев.
     А Николай I - душитель народного,  созидательного  начала, которое  так
ярко и мощно выражено  в Отечественной войне 1812  года. Он  этого  боялся и
пытался   систематически   задушить   рабством,   25-летней  солдатчиной,  и
шпицрутенами, казнями, пытками  и  ссылками. Он чувствовал, что после  войны
12-го года подъем  народного  и  общественного творчества расцвел  в  полную
силу.  Эпоха Николая  I  дала  нам Пушкина,  Лермонтова, Гоголя,  Тургенева,
Толстого  и уже  после него выявилась в так  называемых  "великих реформах":
отмена крепостного  права, отмена 25-летней  солдатчины, земство и суды. Это
все  видимые  результаты подъема всех: и войска, и крестьян, и общества всех
сословий, который в 1812 году спас Россию и  дал хоть  некоторую передышку -
свободу    дышать.   Но   бюрократические   силы,   с   одной   стороны,   и
революционно-террористические,  с  другой, погубили  этот  просвет,  закрыли
окно,  в  которое  шел свежий  воздух.  И  вот к чему  привели - к  попранию
личности".
     Вечером того же  25-го числа брат Костя, вызванный "паническим письмом"
Валерии  Дмитриевны,  привез из  Москвы в Дунино  какого-то  "молодого врача
Борю".  Заключение этого врача, очевидно, от Николая Сергеевича  скрывают. В
дневнике  запись:  "Боря   нашел,   что  ничего   страшного   нет   и   боли
невралгические,  возможно,  как результат старой  травмы.