он
однажды  сыну (стр.  812).  Глубина  мудрости!  А вместе  с тем как  просто:
"только и всего". И в этом все..."
     17-го сентября Николай Сергеевич  с матушкой отплыли из Плеса,  а 19-го
прибыли в Москву. Я, вместе с Софкой, встречал их на Карповском "бьюике".
     Из дневника Н.С. 30 сентября 1951 г.
     "Сейчас прослушал  по  радио  гениальный  рассказ Лермонтова  "Тамань".
Читал Топорков. Который  раз  в жизни  слушал или читал этот  рассказ, и чем
дальше, тем сильнее восхищение. Три таких вещи я знаю: "Тамань", "Кавказский
пленник" Толстого и  "Певцы"  Тургенева. Да  еще  повести Пушкина,  особенно
"Ягоды".
     Один дома. Талечка ушла с Левой в концерт".
     ...10 ноября.  "На днях был  П.С. В пылу спора  я  ему сказал, случайно
взглянув  на цветы на окошке, что  в глубине души  каждый  человек тянется к
коммунизму, как  растение к солнцу. Если  Тертуллиан (кажется)  говорил, что
"душа человека христианка", то теперь  можно сказать, что "душа человеческая
коммунистка"...
     Коммунизм -  всем  сообща. На равных основаниях со  всеми. В обществе с
людьми.  Все  стрелки  обращены  к людям,  к  человеку, а  не к себе. Отсюда
слагаются и формы общежития. Они так и слагаются, все к  этому  идет.  Важна
идея: Христос, Толстой и все  лучшие умы человечества, и Ленин.  Пути  могут
быть разные. Но идеал один. И мы все коммунисты.
     Сегодня  об  этом  говорили тоже.  И  настоящие,  искренние,  партийные
коммунисты не могут не согласиться с этим..."
     ...Из этой записи видно, что Николай Сергеевич уже понимает, что не все
члены большевистской партии являются "настоящими, искренними"  коммунистами.
Уж наверное, те  трусы,  перестраховщики и карьеристы", которые травят его в
Гослитиздате - не настоящие  коммунисты. А возможно, и те, кто являют  собой
"руководящие инстанции".
     И есть ли у нас, сегодняшних, что возразить против коммунизма,  как его
представлял  себе  Николай  Сергеевич?  Только  то,  что  это  -  утопия, не
совместимая с человеческой психологией? Но, во-первых, без утопий, наверное,
не  было  бы   никакого  духовного   прогресса  человечества.  А  во-вторых,
психология  человека  не  есть  что-то  прирожденно  незыблемое.  Она  может
изменяться под влиянием условий жизни и  общественного мнения,  существенным
элементом  которого  является  принятие  большинством  народа  определенного
идеала, как символа веры.
     Прекрасно,  если  это  идеал  свободного  содружества  и сотрудничества
людей. Отвратительно  - если это  идеал господства  одной  нации  или  одной
политической доктрины.
     Из дневника Н.С. 29 декабря 1951 г.
     "Читаю  замечательную  книгу  Нечкиной  "Грибоедов и декабристы". Какой
провал  нашей  художественно-исторической  литературы  -  нет "Декабристов",
кроме  набросков  Толстого! Тема  для  будущих  художников  размаха  Алексея
Толстого. А сейчас никому не по плечу..."
     ...17 января 1952  г.  "На  днях с  Талечкой и  Левой О.  Видели  пьесу
"Грибоедов"  в  театре Станиславского. Пьеса  слаба, но артистка Гриценко  в
роли Нины Чавчавадзе прелестна...
     Вечером, то есть ночью на 15-е января читал Талечке вслух о Грибоедове.
Отзывы  о нем декабристов Бестужевых, панихида на горе  Св. Давида  по "двум
убиенным Александрам".  Стихотворение из сибирской  ссылки закованного  А.Н.
Одоевского о Грибоедове и этой панихиде.
     Когда же, наконец, поставят Грибоедову памятник в Москве? Прекрасно его
сделал Мануйлов".

Глава 8. Завершение издания. Угасание дома

     Из дневника Н.С. 1 марта 1952 г.
     "Сейчас  (половина  первого  ночи)  слушал  удивительный  2-й   концерт
Рахманинова и думал под него свои задушевные думы и мечты с горечью о  своих
неисполненных возможностях...
     Как много хочется  выразить  невыразимого  словами, но я не умею.  Одно
только искусство могло бы выразить это, но мне оно не дано. Сочетание звуков
в  музыке,  сочетание красок в  живописи и  задушевное,  выстраданное слово,
идущее из глубины души в литературе!
     Какую необыкновенную силу  все  это имеет...  Порой, особенно на закате
жизни, хочется  все это выявить, выплеснуть  наружу,  оттого,  что "чаша  до
краев полна"."
     Между тем  в Гослитиздате, по-прежнему царит  атмосфера  подсиживания и
мелочных   придирок.   Уже   объявлен   "выговор    с   предупреждением   за
безответственное   отношение   к   делу".   Это   у   Николая  Сергеевича-то
безответственное?!  Наиболее уважаемые коллеги-литературоведы  выражают  ему
свое сочувствие. Но сие - лишь  сотрясение воздуха, а выговор - это запись в
трудовой книжке, необходимая ступенька для последующего отрешения от дела, а
затем и увольнения.
     Слава Богу, есть моральная опора в любви друзей дома.
     27 марта у Николая Сергеевича день рождения. Ни о каком  праздновании в
сложившейся обстановке  он не хочет и  думать. Днем навещает больную  сестру
Наташу,  потом  допоздна  работает в архиве -  занимается рукописью "Войны и
мира". Возвращается  в  десятом  часу вечера и  находит  полный  дом друзей,
цветы, накрытый стол, на котором  красуются целых восемь  домашних  пирогов,
прибывших с разных концов Москвы...
     За  столом, в  частности, возникает разговор  о  предстоящем  приезде в
Москву представителей деловых  кругов Запада. По этому поводу в тот же вечер
- запись в дневнике.
     "Едут  купцы  со всех сторон  к нам совещаться. Очень интересно и ново.
Только жаль, что нет  великой народной силы  - кооперации.  Но посмотрим, во
что выльются "экономические силы"...
     (Далее в той же записи):
     "...Как  полна  и  счастлива   моя   жизнь   с  Талечкой.  Вот  счастье
незаслуженное мне Бог послал, и  надо его не омрачать!  Главное  быть  самим
собой. Л.Н. мне в этом помогает и мальчики...
     В Москве  невероятные  заносы,  всюду сугробы, как  в  18-м году. Вчера
ночью ходил по занесенной снегом Театральной площади, по скверам. По второму
из них нельзя было пройти - снег до пояса. Сегодня брел глухими переулками с
Новой Басманной на Сретенку по пурге и метели. Очень интересно было: вольно,
ново и, вместе с тем, будило старые воспоминания и мысли".
     Из дневника Н.С. 19 апреля 1952 г.
     "Сегодня снес в издательство 71-й том. Канун Пасхи. Как всегда, грустно
и тяжело. Ощущение затерянности на земле, когда вся природа оживает,  а твоя
жизнь  склоняется к  закату  и  мерцает  последним  светом,  как  догорающая
головешка.
     Почему они накинулись все на меня и клюют? Именно потому, что слабеешь.
Но  ведь они не знают  того, что я знаю. Именно это им  и досадно. И  стыдно
становится за этих людей..."
     ...С 23 июня  по 18 июля Николай  Сергеевич  с  матушкой вновь проводят
время  его отпуска  в речном  путешествии  по рекам Белая  и  Кама до  Уфы и
обратно. Это тот же маршрут, что и первое их путешествие в 49-м году. Только
остановки другие:  побывали  в  Горьком  и  Казани.  Из  путевых впечатлений
интересна, пожалуй, только  запись о посещении города Касимов. В  49-м  году
там тоже была остановка, но короткая - успели побывать только  на базаре. На
этот  раз времени было больше, но матушке нездоровилось, и Николай Сергеевич
ходил один. Вот его запись в дневнике:
     "Вчера,  15-го,  к  вечеру  проезжали  очаровательный  старинный  город
Касимов,  основанный Юрием  Долгоруким  в  1152-м  году  и  называвшийся  до
Грозного (до  1452 года) Мещерским Городцом. Замечательная  базарная площадь
со старинными храмами и "Гостиным двором". Мечеть со склепом, где похоронены
ханы Шах-Али и Атхлон с женами и приближенными. Лазили по  каменной винтовой
лестнице на верхушку мечети, откуда  муллы или муэдзины творили свои намазы,
и простирается чудеснейший вид на  Касимов и окрестности. Как бы побывали  в
прошедших веках и подышали их воздухом.
     Жаль  только,  что  Талечка  по  нездоровью  не  смогла   быть.  Музей,
расположенный в трех этажах мечети, интереснейший".
     Из дневника Н.С. 20 июля 1952 г.
     "Нынче, 20-го, ездили с Талечкой смотреть на новый Университет. Это как
бы завершение нашего путешествия.
     За   занятия   не  берусь,   какая-то   болезненная,   неврастеническая
боязливость...
     Поразительна  грандиозная  стройка.  Какой  простор!  Но  жаль   старых
Воробьевых гор, деревьев, яблонь, вишен по склону горы, где древняя церковь.
Все вырублено".
     ...3-го  августа  Николай Сергеевич записывает  как 22-25  июля ездил к
брату  Сереже на Алабуху.  Бродил по лесам, побывал  на "могилках" в Ботове.
"Все  там  заросло и разрушено.  Острое  и щемящее  воспоминание  о  маме  и
мальчиках,  с которыми посещал те  же места в 40-м году.  Были с  Сережей на
Косминке у  старика Погодина. Тепло нас  принимали.  Косминка  живет  полной
жизнью, а Алабуха замирает.
     Грустно и пусто было одному  без Талечки. Приехал  25-го в  Москву, она
больна, изнуряет, по-видимому, малярия".
     ...Более 2-х месяцев в дневнике нет записей.
     "Сейчас звонила Т.Л. Мотылева, которая  раскопала,  что 16-летний Фучик
читал дневники молодого Толстого и выписал из записи 19 октября 1852 года:
     "Счастие  состоите не в идеале, а в постоянном жизненном труде, имеющим
целью - счастие других".
     Вот чем жил и питался Фучик, казненный Фучик...
     ...Талечкая  никак  не  может  оправиться  от   летней  малярии.  Очень
беспокоюсь.   У   меня  много  тревожных   мыслей,   от   которых  малодушно
отмахиваться".
     ...После знаменательного  заседания  Госредкомиссии  в  июне 1951  года
(утвердившей  "компромиссный" план  издания),  тома  начали выходить. Если в
51-м году вышел из печати только один, то в 52-м - целых 7 томов.
     Это, конечно, радовало и внушало надежды...
     Но не  прошло и месяца, как все радости  и надежды  померкли, утонули в
беспросветном сумраке внезапно надвинувшейся большой беды...
     Из дневника Н.С. 17 ноября - 10 декабря 1952 г.
     "14-го,   в  пятницу  в  7  часов  вечера   доклад  в  Гослитиздате  по
международному положению. В 9 прихожу домой. Известие: у  Талечки  ущемление
грыжи. Обнаружила Оля. Сейчас  же  вызвала карету  Скорой помощи. В половине
десятого повез  Талечку в Басманную больницу. Осмотрели  и сказали  мне, что
назначили на срочную операцию.
     Около 12-ти  Лева через мать и ее знакомого врача узнал, что  ущемление
разошлось,  и  она выписывается. 15-го с этим к часу дня поехал в  больницу,
ожидал,  что  Талечка  сейчас  выйдет. Послал  ей  записку.  Получил  от нее
неожиданный ответ,  что операция длилась  два с половиной часа,  от половины
одиннадцатого  утра  до  часу, было  трудно. Дождался врача  ее  палаты Юрия
Михайловича Александрова,  который долго не выходил.  Потом  вышел и сказал,
что  он сам делал операцию:  "Операция была трудной  и длительной, но прошла
благополучно.  Резекцию  не делали, брюшину не вскрывали,  омертвения  кишок
удалось избежать.  Но нашли,  независимо  от грыжи, опухоль  на  верху левой
стороны  живота.  Какая  это опухоль,  сейчас  сказать  нельзя.  Столько  же
вероятия,  что доброкачественная,  сколько и злокачественная, раковая. Будем
исследовать, когда окрепнет после  этой операции.  Но  опасности  для  жизни
сейчас уже нет, она миновала".
     - Следовательно, была? - спросил я.
     - Да, была!
     И впустил меня через два часа в палату. Она очень страдает, больно  швы
и очень слаба.
     Вчера, в воскресенье, 16-го были на общем свидании с Левой. Вид гораздо
лучше,  румянец  на лице и некоторое даже возбуждение. Сегодня, 17-го  опять
говорил с врачом Александровым:
     - Отчего так долго длилась операция?
     -  Оттого, что  очень сложная операция, она была на грани  с гангреной,
еще полчаса и было бы хуже, а может быть и поздно.
     Опять  пропустили  в палату.  Нашел ее гораздо  слабее: бессонная ночь,
гипертоническая клизма, очень устала.
     ...Следовательно,  несмотря на  дважды  установленный  и подтвержденный
диагноз  Ольги  Сергеевны  и врача приемного покоя,  врач-хирург  отделения,
видимо, боялся и отложил операцию до утра и чуть не погубил.
     [Позднейшая приписка: Да, погубил!!!]
     Ольга Сергеевна  лютует по этому поводу  -  непростительная оплошность.
Завтра пойду опять.
     Дома целый день народ, а мне не до народа и, кроме того, срочная работа
по  моей  книге,  работаю  по ночам  и  напрягаю  все  силы.  Домовничает  и
заботиться обо мне, главным образом, Софка - милая душа..."
     ...23 ноября.  "Нынче  не пошел в больницу.  Пошли другие. Завтра будут
делать рентген желудка, а потом вторую операцию.
     Все думал  о Софье  Федоровне,  написал ей два  письма в  Ленинград.  А
сегодня она тут как тут. Приехала, почувствовав тревогу за друзей. Вот вещая
душа!...
     Переполнен  любовью, лучи  которой от  разных  людей  впитываю в  себя.
Какой-то  фокус по собиранию любви от хороших людей. И хорошо,  и ко многому
обязывает".
     ...30  ноября. "Сегодня  не пошел  к Талечке  в  больницу.  Предоставил
другим: Софье Федоровне, Анне Николаевне  и  Леве. Занимался своей книгой...
Сейчас хожу и места себе не нахожу от тоски и беспокойства. На меня нападают
за разговор с профессором и врачом, а я нахожу себя правым...
     28-го был  на диссертации Лиды  Опульской.  Очень хорошо  было. Она как
распустившийся цветочек. Было радостно на нее смотреть".
     ...5  декабря,  ночью.  "Утром  у  Талечки  назначена вторая  операция:
вырезают опухоль из желудка. Очень слаба. Галлюцинации, заскоки в памяти и в
представлении о реальности. Прошлое смешивает порой с настоящим. Меня всегда
узнает и  радуется. 1-го декабря очень страдала  от питательной клизмы и  от
грубости палатной сестры...
     Меня спрашивает:  "Когда было последнее письмо  от Феди? - От 19 января
1945-го года.
     - Это ведь очень давно?
     - Да, очень давно!..
     - Почему нет еще писем?
     - Об этом я знаю ровно столько же, сколько и ты.
     Пауза минуты три, полузабытье. И снова:
     - Когда было последнее письмо от Феди?
     Повторяю тот же ответ.
     - А от Сережи когда было последнее письмо?
     - Еще раньше: в августе 1941-го года.
     - Да почему же они не пишут?
     - Об этом знаю столько же, сколько и ты.
     - Да где  же они?  Почему  их нет сейчас со  мной  здесь? Нельзя ли  их
вызвать?
     Опять  забытье... Я побежал на второй этаж за  дежурным  врачом. Пришла
немедленно  очень милая  врач, ласково с ней обошлась, погладила по  голове.
Она начала  горько плакать  и говорить, что мысли ее путаются. Врач говорит:
"От  слабости  это, пройдет". И  разрешила мне  остаться  дольше положенного
времени.
     ...Сегодня  вечером был  у  Талечки  с  милой  Ириной  Робертовной. Она
внимательно и  любовно  ее  осмотрела, проверила  пульс  лежа, сидя и  после
гулянья  (1 раз)  по палате.  Пульс  86, хорошего  наполнения  и  ритмичный.
Субъективное  ее, как врача,  и мое впечатление, что вынесет операцию. А вот
ближайший послеоперационный период - не знаю.
     Доктор хирург  Ю.М. Александров  (очень  симпатичный и внушающий полное
доверие, который только что  поправился от гриппа и вчера, в четверг, первый
раз на  работе)  говорит, что положение опасное, он  не гарантирует как  она
вынесет операцию и вынесет  ли, но что операция - ее единственный  шанс, что
если бы  не было этого шанса,  то  они  бы не  стали делать  операцию...  Но
положение очень тревожное, - повторил сегодня. Ну, что Бог даст..."
     ...6 декабря. "Операцию отложили дня на четыре. Был консилиум.  Считаю,
что  напрасно, и огорчен. Она слабеет  изо дня в день. Спросил Александрова,
почему. Говорит - очень слаба.
     - А это не совсем вы решили не делать операцию?
     - Нет, ни в коем случае. Операция будет непременно. Это ее единственный
шанс.
     Я вынужден считаться..."
     ...8 декабря. "Сейчас, после  телефонных  разговоров  с  Александровым,
написал это письмо (переписываю). Иду в 4 часа к ней.
     8/XII-52
     Глубокоуважаемый Юрий Михайлович!
     Ужасно тревожусь, что операции Натальи Ульриховны так и не будет, и она
погибнет медленной, мучительной смертью, так как ей день ото дня не лучше, а
хуже.
     Нельзя  ли ускорить  операцию, а  там -  будь,  что  будет...  ведь нет
уверенности, что все эти процедуры укрепят ее и уменьшат этот "ацидоз". Ведь
операция это, как Вы говорили, ее единственный шанс, пусть  минимальный,  но
все-таки шанс! В минуты опасности она  умеет душевно собираться и силою духа
побеждать, казалось  бы, неизбежное. Я и все близко знающие  ее, субъективно
уверены в этом - в том, что она перенесет все, даже в таком состоянии.
     А потому, быть может хватаясь  за  соломинку, я и решил  написать Вам и
убедительно   просить   Вас,  если  есть   хоть   какая-нибудь   объективная
возможность, не откладывать операцию и не отказываться от нее.
     Прошу это  Вас  со всей ответственностью  и гарантирую, что,  если  она
умрет  под  ножом, то  никаких претензий к Вам и укоров  с  моей  стороны не
будет, а я остался единственным близким человеком жены моей Н.У. Родионовой.
Простите за это обращение.
     С полным уважением к Вам
     Ник. Родионов
     Письмо  не  отдал,  так  как   узнал,  что  при  ацидозе  действительно
невозможно делать операцию".
     ...10  декабря.  "Вчера она  спала все  время  под действием пантопона.
Утром был консилиум, нашли, что несколько лучше. Александрова пропустил - не
смог поймать по телефону. Сегодня первый раз с пятницы (т.е. с 5-го декабря)
выпила 4 глотка кагора, две чайных ложки  молока,  две таких же ложки манной
каши и запила двумя глотками кагора с горячим чаем.
     Сказала вечером  при  вливании  физиологического  раствора:  "Прикройте
меня.  Зачем  так  обнажили,  я  еще  не в  таком  состоянии, чтобы потерять
человеческий стыд?"
     А мне  на упрашивание съесть еще  каши сказала: "Не предъявляйте ко мне
строгих требований, потому что  я сейчас  потеряла  ориентировку человека во
всем!"
     - А где я нахожусь - в больнице?
     - Да, в больнице.
     - А в какой?
     - В Басманной.
     - Ничего не помню.
     Первый разговор вполне логичный за много дней.  Все это вместе  создает
впечатление,  что  ей  как-будто  лучше. Сказал  еще  ей,  что  приехал Саша
Либертэ. Она улыбнулась и сказала "Очень хорошо". Господи! Дай-то, Боже...
     В Гослитиздате  дамы  очень  сердечно и участливо  меня  расспрашивали.
Вечером  постоянно: братья, Петя  Писарев и Лева, а теперь еще приехал Саша.
Мне хорошо  и  легче со всеми  ними,  потому что она  их любит.  Милая Софка
расстилается в своих  заботах  о тете Тале и обо мне  - в  лепешку. Сегодня,
наконец, снес в переписку свою книжку".
     И сразу после  этой записи, без упоминания того, что  произошло за  эти
три дня, траурная рамка

     В ночь с 13-го на 14-е декабря в 2 часа 25  минут (два часа тому назад)
в Басманной больнице скончалась Талечка

     "У нас ночуют  Ириша, брат Костя и Софка.  Вместе приехали на  такси из
больницы. Саша ушел с Левой к нему ночевать.
     Составил список, кому звонить".
     Когда  я  прочитал  в  дневнике,  что Саша  ушел ко  мне  ночевать,  то
вспомнил, как, недавно поженившись,  мы с Линой поначалу жили в ее крохотной
комнатке, в  коммунальной квартире  большого дома на Новой  Басманной улице,
рядом с больницей, где умерла матушка.
     А затем из глубин памяти всплыла  яркая  картина. Николай  Сергеевич  с
матушкой навещают  нас в  этой  комнатке. Они  принесли  бутылку  вина  и, в
подарок  нам,  только  что напечатанный  после  долгого перерыва,  небольшой
сборничек  избранных стихотворений  Сергея  Есенина.  Мы пьем  вино и  вслух
читаем его стихи...
     За окном холод и слякоть, а у нас, по-домашнему, тепло и уютно. Матушка
необыкновенное оживлена, Николай Сергеевич,  глядя на нее, улыбается, а мы с
Линой просто счастливы. Чудесный был вечер!  Последний такой  в  ее жизни...
Через  день или два  Николай  Сергеевич  привез  матушку на ту  же Басманную
улицу... в больницу.
     Из дневника Н.С. 20 декабря 195