листов  -  тщательно
выверены и описаны. В связи  с окончанием работы над рукописями и вариантами
романа записывает в дневнике некоторые заметки об истории его написания:
     "1-я стадия  работы -  ноябрь  1860  года. Замысел и  "Декабристы". 2-я
стадия, - подготовительная, - вторая половина 1863  г.  до ноября 1864 года.
Конспекты и поиски начала.
     3-я стадия,  - само написание,  -  с  ноября 1864 г. и  далее почти без
перерывов до осени 1869 года.
     Первый  раз начал  было  с  1825  года,  декабристов  и  хотел  довести
повествование до 1856 года. Второй раз начинал с 1812 года.
     В третий раз  перенес начало к 1805 году. Нельзя было начинать с побед,
надо было начать с неудачи: и в том, и в другом - "Новая Россия".
     Писанию предшествовала наброска конспектов  - характеристик действующих
лиц из двух родов: Толстых и Волконских, а также их окружения...
     Вначале семейно-бытовой, исторический и психологический роман. Затем, в
1865 году, историческая часть усилилась, как сам Толстой писал об этом Фету.
И  запись  в  его  дневнике: "Облаком радости - создать  роман  Александра и
Наполеона". Затем происходит усиление народного начала. Философия...
     И уже после осени 1867 г. получилась эпопея.
     Все ясно видно и по ходу романа, и по рукописям вариантов".
     Из дневника Н.С. 29 июля 1954 г., ночью
     "Пишу  под свежим  впечатлением  и с некоторым возбуждением  и азартом.
Поэтому, может быть, в несколько преувеличенных тонах, от которых, когда пыл
спадет, сам откажусь.
     Только  что ездил с  Софьей  Сергеевной  к  коллекционеру  Н.  Смотреть
подлинник  картины  Анибале Каррачио "Св. Себастьян". Ужасное,  кошмарное  и
отталкивающее своим натурализмом впечатление.  Изображена смерть пронзенного
стрелами голого человека  - юноши  с опустошенным смертью лицом. Человек уже
мертвый,  только  что  умер.  Почти  видно,  как  здоровое,  цветущее  тело,
удлиняясь  и  обвисая, превращается в труп.  Это  -  изображение трупа, а не
страдающего, вдохновенного человека!  В лице ничего не видно, кроме  смерти:
ни веры,  ни  вдохновения,  ни даже страдания,  момента  расставания души  с
телом, а только труп. Одно тело, уже без души.
     У художника во  время  создания  этой  картины был, конечно,  не подъем
духовных сил,  а  упадок и разложение, что мастерски  отображено  в картине,
Разве в  этом искусство? Оно здесь "ни горит, ни греет", а  только  вызывает
протест и ужас...
     Вполне закономерно и понятно, что ни один музей  в мире  за 400  лет не
купил эту отталкивающую картину..."
     ...31 июля. "29-го к вечеру поехал  в  Горки.  Первый раз после  смерти
Феди и Талечки!  Много нового, но  много и  волнующих воспоминаний... Новое:
электричка,  две новых станции: "Мичуринская" и "Победа", верховые мосты для
переходов,  бурно  разросшееся  строительство  поселков  и  обезлесенье.  От
Апрелевки  до Кругликовского участка  ни  кустика,  а  был густой  лес, куда
ходили за грибами. Вместо английского парка мелкий ольшаник...
     Старый дом, когда-то бывший новым на лужайке парка, где мы  в 39-м году
с  детьми  корчевали.  В  доме  каждый  уголок,  каждая половица  напоминают
отлетевшую  жизнь.  Чердак  с  сеном,  где  спали  мальчики,  в   нетронутом
состоянии, как музей. Они только что вышли, даже запах тот же. Пришел туда и
долго не  мог уйти,  слезы текли сами собою и вырывались рыдания, с которыми
еле справлялся. Слава Богу, никто не видел.
     Милая, бесценная,  теперь  старушка,  проникновенный друг мой,  Надежда
Осиповна! Всю ночь не спал (на старом месте), чудились знакомые голоса, даже
тени  мелькали.  (Ужасно  заболел  к тому  же живот,  вероятно  от  нервного
потрясения).
     Увидел всех Кругликовых: Мишу, Гору с их милым потомством. Ключом  бьет
жизнь. Чувствовал  себя  с одной  стороны отлетевшим (осиротевшим), с другой
стороны связанным корнями. И тяжело и тянет".
     21   августа.   Мы   с   Линой   ездили   смотреть   недавно   открытую
сельскохозяйственную выставку. Неожиданно встретили там Николая Сергеевича с
братом  Костей. Нам  выставка  не  понравилась  своей помпезностью.  Николаю
Сергеевичу  - тоже. Он  сказал: "...даже закрома золотые вместо  деревянных,
как полагается  и естественно для зерна.  Совершенно не чувствуется деревня.
Одно  хвастовство.  Становится  как-то неловко и  стыдно, так как все  это в
действительности не так..."
     Потом с горечью рассказывал о поездке на прошлой неделе в Ясную Поляну:
"В  день  музей  посещает около  полутора  тысяч человек  - группами  по 30.
Сотрудники  и экскурсоводы  выбиваются из  сил. А Ясная  Поляна,  так же как
Толстовский  музей  в  Москве,  числится  в Министерстве  Культуры  по  3-му
разряду.  От  этого зависят  и  ставки  сотрудников.  Например,  Н.Н.  Пузин
получает  690 рублей вместо 1200, которые  он  получал в той  же должности в
музее "Абрамцево".  Он,  конечно, подвижник, но отношение  властей  к памяти
Толстого возмутительно".
     Из дневника Н.С. 10 октября 1954 г.
     "Вечером с радостью был у Щукиных...  С Петром Николаевичем, как всегда
интересно, говорили об общих делах: новой буржуазии, недороде, Петре Великом
и о новом строительстве.
     Не  знаю, стоит ли  овчинка выделки. Сколько костей на проблематическое
будто бы  счастье людей! В чем их счастье, будущих  поколений? Чтобы  удобно
было ездить на машинах и пользоваться всеми  усовершенствованиями техники? А
внутри что?  Где  создаются  духовные ценности?  Мы  пока только  пользуемся
наследием прошлого, классиков.  А что  создается сейчас? Кроме "Тихого Дона"
ничего.
     Погоня  за  рублем, новая  буржуазия,  пьянство  и страдания в деревне.
Искренне хотят наладить то,  что разрушалось столько лет. Трудно.  Надо всем
честным людям помогать с подъемом и воодушевлением. А его нет, всякий боится
потерять свой тепленький уголок. Молодежь во  что бы  то ни стало  старается
удержаться в  столице  и  боится  броситься в открытый  океан  жизни,  чтобы
работать где надо. Почему не едут на места, в деревню,  где нет людей, а они
нужны?..
     Когда  же общие интересы возьмут верх над  частными, личными? Только  в
этом культура и  прогресс... Хорошо, что посылают на  уборочные кампании, на
целинные  земли... Жаль,  что я  устарел: нельзя  поднимать тяжести -  язва,
бегать - сердце. А то бы непременно уехал. Мои дети, оба, если  б были живы,
тоже не побоялись бы, я знаю..."
     Из дневника Н.С. 18 октябл 1954 г.
     "Сегодня утром захотелось  написать  статью  о  современной литературе.
Литература без героики скучна. Кто-то  в "Литгазете" написал про "Оттепель",
что по бледным страницам бродят бледные лица. Может быть скажу ересь, но мне
кажется, что ведь и у Чехова то же. И потому  Чехов захватить, приободрить к
жизни,  поддержать  и  влить  новые  силы  не может.  А  это главная  задача
литературы, особенно в наше время.
     Есть литература действенная, зовущая к жизни,  бодрящая дух. Таков весь
Толстой, Пушкин,  Гоголь, отчасти  Короленко, в  наши  дни Шолохов,  отчасти
Фадеев.
     И  есть  литература высокохудожественная,  описывающая,  тоскующая,  не
глядящая вперед, а искренно скорбящая  о  настоящем, моросящая, как дождик в
осенний  день.   Таков  отчасти  Тургенев  -  несмотря  на  красоту  и  силу
художественного дарования, мрак и грусть растравляющий. И особенно  Чехов. В
наши дни - отчасти Эренбург...
     Конечно, нельзя, чтобы вся литература носила героический характер, надо
отображать  и  серые  будни, и  будничных  людей.  Но это  литература как бы
негативная  и потому бесплодная. Надо, чтобы литература поднимала, ободряла,
звала вперед, а  не только смотрела в глубь веков или описывала  на все лады
"Как скучно жить на этом свете, господа!"
     Эту-то последнюю мысль и хотелось бы развить в статье".
     15   ноября,  прочитав  описание  сражения   при  Ватерлоо   у  Гюго  в
"Отверженных",  Николай Сергеевич  записывает свое  впечатление  и  мысли по
этому поводу: "Очень интересно, поэтично, но не знаю, верно ли. Думаю, что у
Льва  Николаевича Наполеон вернее.  А  впрочем,  противоречия,  по существу,
между ними нет.  У обоих - движущие силы истории и ее неизбежный ход, волна,
вынесшая  на берег  одного  человека.  Так  же, как,  в  меньших  масштабах,
Веллингтона и  Кутузова.  Хотя  Веллингтон - расчет, а Кутузов  -  глубина и
проникновение в душу народа, чего  ни у Наполеона, ни у Веллингтона не было.
У Наполеона народа нет, только армия - жрецы войны..."
     9  декабря   Николай  Сергеевич  присутствует  на  собрании  московских
писателей  -  членов  ССП.  Выбирают  делегатов  на всесоюзный  съезд  Союза
Советских Писателей.
     "Заслуженно забаллотировали Грибачева, - пишет он в дневнике. - В общем
от  писательской   массы  впечатление  довольно   безрадостное.   Нет  души,
сердцевины, авторитета. Приспособленцы! Как же  на  этом безрадостном, сером
фоне расцвести таланту? Его задушат рецензиями, "ошибками". Велят, чтобы все
творчество развивалось в одну сторону. Ни  Толстой, ни Достоевский, ни Чехов
не смогли бы пробить себе дорогу. Их бы зарецензировали, зарезали и не стали
бы печатать. Нет необходимого атрибута - свободы творчества".
     О  самом  съезде  и в  связи с  ним,  в  дневнике несколько  интересных
записей:
     ...16 декабря.  "Вчера вдруг звонок  из  ССП -  приглашают  на открытие
Съезда  Писателей  в  Кремлевском дворце.  Пошел за  билетом,  оттуда  через
Троицкие ворота в  Кремль, мимо  "Царь-пушки"  и "Царь-колокола".  Нахлынули
воспоминания раннего детства. Просторные, малолюдные площади,  вокруг  них -
величественные  здания,  памятники  русской  истории  -  родные, знакомые  и
волнующие, которых не видел уже 37 лет. Поразился снесению Чудова монастыря,
так связанного с русской культурой, такого замечательного по архитектуре. На
место него и малого дворца  - безобразное, современное, почти конструктивное
здание. Вознесенский монастырь тоже снесен.
     Все выбелено, даже "Красные ворота". Прошел в соборы,  Архангельский  и
Успенский. Там все на месте, но в Архангельском соборе живопись показывается
в музейном порядке: иконы сняты со своих мест и поставлены  в ряд. Зачарован
тремя   иконами    Рублева    и   "Богоматерью"    Феофана   Грека.   Хорошо
отреставрированы. Сильное действие настоящего  искусства. Встретил в  соборе
В.Д. Пришвину.
     Открытие  съезда  в  Андреевском зале,  великолепно  оборудованном  для
заседаний: микрофоны, вентиляция, у каждого кресла наушники, слышно идеально
даже на балконе, где я сидел. Председательствует Федин. Избрание президиума,
комиссий.  Правительство почти в  полном  составе  во  главе  с Молотовым  и
Маленковым. Молотову -  особенно продолжительная овация.  Приветствие Съезду
от ЦК читал Поспелов.
     Сурков, докладчик, говорил более 4-х часов. В перерыве, после 2-х часов
доклада,  Правительство  уехало.  Внимательно   слушал  весь  доклад.  Очень
интересно и  обстоятельно.  Заседание  закончилось  около  9  часов  вечера.
Перерыв  до  концерта  в  Георгиевском  зале. Быстро прошел  по всем  залам,
которые все в великолепном порядке, осмотрел наспех Грановитую палату. Очень
волнительно. Чувствуется свое, родное - как дорогие родственники, которых не
видел 40 лет. С концерта ушел домой".
     ...21 декабря. "Вечером  прочитал два лучших выступления  на Съезде: 1)
Эренбурга - все, все  правильно, глубоко,  во всяком случае мне созвучно, но
думаю, что и объективно верно.
     2) Умный доклад  Симонова. Особенно правильна  та часть его  речи,  где
говорится о  приукрашивании  в  недавнем прошлом  не  одной  литературы. Она
только отражала то, что было в общей жизни и не смела большего... Хотя потом
он  и  оговаривается,  но утверждение, что  литература, особенно о  деревне,
выдавала должное  за сущее, опровергает все его оговорки, что, мол, все-таки
было и  в этих произведениях кое-что  хорошее. Звучит как  "С одной  стороны
нельзя не сознаться, а с другой стороны - нельзя признаться".
     ..27 декабря. "Закончился  Съезд Писателей. Избрали архибюрократическое
руководство -  трехступенчатое:  Президиум, Правление  и Секретариат.  Зачем
это? Превосходная речь Федина - ясная, точная, отвечающая на главные вопросы
по существу. Хорошая, в  общем, речь Фадеева, тоже отвечающая на вопросы, но
во многих случаях робко..."
     Здесь же в ходе дальнейших размышлений,  связанных  с окончанием Съезда
Николай Сергеевич приводит довольно неожиданную цитату из Толстого:
     "Существующий  строй жизни подлежит  разрушению...  Уничтожиться должен
строй соревновательный и замениться  должен  коммунистическим;  уничтожиться
должен строй  капиталистический и  замениться социалистическим; уничтожиться
должен строй милитаризма и замениться разоружением и арбитрацией".
     (Письмо к  Шмитту от 27 марта 1895 года. Полное собрание сочинений Л.Н.
Толстого, том 68, стр. 64).
     Из дневника Н.С. 28 декабря 1954 г.
     "Вчера был у  брата Сережи  и  поражался его  глубине и мудрости. "Лишь
самому быть честным и чистым в  труде и в отношениях с людьми. Остальное все
неважно" - говорил он в жару (болен).
     Вот  кристалл чистый  и  прозрачный, к  которому  ничего  не  пристает.
Потому-то его так любят и ценят люди..."
     В последний день  года Николай Сергеевич  в  Гослитиздате  обсуждает  с
Котовым  и Григоренко план окончания  Издания. На  1-е  февраля  55-го  года
назначено  специальное заседание  дирекции с  докладом Григоренко  по  этому
поводу.  Дело  продвинулось основательно.  Из  90  томов уже  напечатано 65.
Остальные 25  в работе.  Редакционная  коллегия  может  обеспечить окончание
издания  в 1956-м  году.  Директор  Котов говорит о  международном  значении
издания  Полного собрания сочинений Толстого. (Давно ли его собирались вовсе
прекратить?)
     Сам Николай  Сергеевич  заканчивает  переработку  (в  плане  сокращения
комментариев и прочего) 82-го тома. Это, так же, как 81-й  том,  письма 1910
года,  но  за его вторую  половину. Здесь  трагедия  ухода из дома и  смерть
Толстого.
     "Содержание тома потрясающее своим величием, эпическое, - записывает он
в дневнике. - Выпало на мою долю огромное счастье  добросовестно потрудиться
над 1910-м  годом жизни Толстого: дневники,  письма (целых  25 лет работы!).
Надо  бы  все  подытожить  и  показать   на  основании  подробного  изучения
материалов  весь  этот заключительный  и  самый  трагический год его  жизни.
Показать в  настоящем свете,  показать как все было. Только сил нет, выбился
из сил".
     Не  перестают волновать  Николая Сергеевича  и современные политические
события общемирового масштаба.
     ...16 января  55-го  года в дневнике пометка: "В  газетах  значительное
обращение Жолио Кюри об атомной энергии  и  о  тупике науки, разрабатывающей
способы уничтожения человечества.
     Та же тревога и недоумение в записи 19 января:
     "Ужасные    в    мире   дела:    подготовка    атомного,   водородного,
бактериологического  оружия.  Стремление уничтожить  мир,  род человеческий,
культуру. Не может этого быть, потому что это противоестественно. Поднимется
в мире сила, которая сметет эти человеконенавистнические устремления. Наука,
не освященная этикой, зашла в тупик и  сама себя уничтожает.  Не может  быть
величия и могущества науки без этики..."
     Из дневника Н.С. 8 февраля 1955 г.
     "...Читаю на  ночь  с  интересом  "Переселенцы" Григоровича.  Вспоминаю
сильное детское  впечатление. Сейчас такое же, как ни странно. Вот где лежит
сущность моих настоящих, всосанных с молоком матери интересов - в деревне. И
как она далека теперь..."
     ...В  феврале скапливается  очень много  работы - одновременно по шести
томам:  81  и 82-й (письма 1910 г.)  -  дошлифовать,  15 и  16-й (варианты и
история  написания  "Войны и  мира")  -  сверять  гранки,  21  и  22-й  тома
("Азбука") -  начало  переработки. Запись в дневнике  18  февраля: "Как меня
хватает, удивляюсь, при том нервном  и беспросветном состоянии, в котором  я
живу. Никто этого не знает. Может быть они  "трое" с высоты подают мне силы,
да еще Л.Н. и В.Г. ..."
     Из дневника Н.С. 1 марта 1955 г.
     "Встретил В.Д. Пришвину и  Б.Л. Пастернака. С  Валерией Дмитриевной шли
пешком по чудной зимне-весенней  погоде  до дома, много  и  хорошо говорили.
В.Д. зашла ко мне чай пить. Рассматривала с интересом фотографии и квартиру,
об оной подала хорошие советы.  Говорили о Дневниках Пришвина.  Вышла замуж,
когда Михаилу Михайловичу было 67  лет и прожила  14  лет (а ей  теперь  55)
безоблачно счастливой жизнью.
     Вечером с Сашей у Софьи Сергеевны. В 11  часов вытребовали по  телефону
Леву. Он произвел (по ее словам) "очаровательное впечатление". Как я рад!"
     ...12 марта. "Вечером опять  в Замоскворечье, в Лаврушенский переулок к
Валерии Дмитриевне  Пришвиной. Рассказывала с волнением  и искренностью свою
биографию и дала 1-ю часть дневника М.М. в машинописи".
     Уважаемый читатель, здесь  мне уместно будет признаться,  что эта новая
дружба  Николая  Сергеевича  с  В.Д.  Пришвиной   мне  с  самого  начала  не
понравилась.
     Обычно,  после  смерти  большого  писателя,   родственники  добровольно
передают (может  быть, продают за умеренную цену) его архив Союзу писателей.
Тот создает комиссию специалистов, которые этот архив разбирают, редактируют
и  готовят  к печати законченные или  почти законченные рукописи,  дневники,
письма,  интересные  документы.  Это  -  трудоемкая и  скрупулезная  работа,
требующая определенных навыков архивной работы и редакторского опыта.
     Валерия  Дмитриевна не  согласилась передать  Союзу  архив  Пришвина  и
заявила, что будет работать над ним сама (сама  и публиковать!). Хотя она 14
лет  была  секретарем Михаила Михайловича,  ее квалификации (или терпения?),
по-видимому,   оказалось   недостаточно.   Я   подозревал,   -  быть   может
несправедливо, -  что  в  Николае  Сергеевиче  она  нашла  для  этой  работы
"дармового"  редактора и "обхаживала" его с этой целью.  Впрочем, прав я был
или  нет  -  неважно. Впоследствии,  когда издание  Толстого было завершено,
работа над архивом  Пришвина заполнила и  придала смысл трем последним годам
жизни Николая Сергеевича.
     30-го апреля  он с братом Костей  и Валерией Дмитриевной ходили в музей
изобразительных искусств  смотреть выставку картин  Дрезденской  галереи.  В
дневнике он  описывает свои  впечатления, особенно сильное - от "Сикстинской
мадонны"... Запись  оканчивается так: "Оттуда пошли  втроем ко мне чай пить.
Несмотря   на  усталость,  было  приятно.  Потом  был  очень   задушевный  и
волнительный разговор с В.Д. Хорошо, что с ней можно говорить почти обо всем
откровенно и находишь отзвук и понимание".
     Ну что  ж, это, конечно, не менее важно, чем занятость нужным для людей
делом (архивом Пришвина).
     Из дневника Н.С. 3 мая 1955 г.
     "...Под вечер с удовольствием на стадион  (очевидно,  уже один -  Л.О.)
Спартак  - Локомотив  (2:1). Первый  раз в  этом  году.  Ехал  туда -  опять
тоскливо и грустно,  особенно по  Феде.  Вдруг почувствовал его живого, звук
его голоса, шутливые, как всегда, слова. Все время под этим впечатлением".
     ...13 мая.  "Все-таки  закончил 89-й том (переработку)  с  естественным
волнением:  уход и  события в Ясной Поляне  перед  ним,  болезнь,  последние
письма и смерть.  Это моя последняя работа  по составлению томов для  нашего
издания".
     ...20 мая. "Вчера  у Валерии Дмитриевны. Очень большой для  меня вечер,
из которого много почерпнул, и начинаю проясненно  укрепляться на новом пути
хода моей внутренней жизни".
     (Эта последняя запись отчеркнута на полях  карандашом. Так  же, как все
более ранние записи, где упоминается С.С. Уранова.  По-видимому, отчеркивала
В.Д. Пришвина.  Она  же наложила 30-летний  запрет на выдачу дневников этого
года  и последующих лет при их передаче в ЦГАЛИ.  Они оказались у нее  после
смерти Н.С.).
     22  мая  Николай  Сергее