сть я невольно отметил в те счастливые годы, что я провел в
Родионовском доме. В нем никогда не говорили о погибших детях. Не было видно
никаких принадлежавших им вещей, книг, даже фотографий, кроме тех  двух, что
стояли  на столе в  кабинете. Со свойственным  юности  эгоцентризмом  нам  с
Сашкой казалось, что мы заменили погибших мальчиков.
     Только один,  вовсе не  грустный  ритуал явным  образом  посвящался  их
памяти. Это был... футбол! Все мы, школьники, перед войной страстно "болели"
за команду  московского  "Спартака". Уходя  в армию  весной 43-го года  Федя
наказал  отцу  "болеть"  вместо них с Сережей.  И вот мы втроем  с Сашкой  и
Николаем Сергеевичем ездим  на стадион "Динамо" едва ли не на каждый матч  с
участием "Спартака".  Болельщики того времени совсем не походили на нынешних
"фанатов". Зеленой и драчливой молодежи не было, равно как и пьяных. Трибуны
заполнял народ  молодой,  но уже взрослый - знатоки и ценители игры. Красиво
забитому голу аплодировал весь стадион,  включая болельщиков той команды,  в
чьи  ворота  влетел  мяч.  Николая  Сергеевича  многие заприметили,  и порой
незнакомый сосед по трибуне спрашивал: "Ну, дед, как думаешь, кто выиграет?"
Со временем он сам стал настоящим болельщиком "Спартака" - волновался, ездил
один на стадион, когда случалось, что нам, повзрослевшим, было некогда.

     Выйдя на  пенсию  после тридцати  лет  научной работы,  я  еще семь лет
проработал учителем  физики в гимназии. Моя коллега, литераторша, узнав, что
я был связан с биографом Толстого, однажды попросила меня провести сдвоенный
урок в  10-м  классе,  рассказать  о последних годах жизни и  о нравственном
учении  Льва  Николаевича.  Первый урок я  посвятил  его  взглядами  поздним
статьям,  а  на  втором  -  рассказал  о  Родионовском  доме,  даже  показал
фотографии его  хозяев - те, что висят у меня в гостиной. Ребята слушали два
часа  без  перерыва  на переменку,  в полной  тишине.  А  после конца уроков
несколько  человек  (из  "чужого"   класса!)  подошли  ко  мне   со  словами
благодарности. Такое в школе случается крайне редко.

Глава 7. Сражение за Толстого продолжается

     Из дневника Н.С. 24 августа 1948 г.
     "Сегодня подписал  гранки "Очерков былого" Сергея Львовича.  С  большим
напряжением   проделал  эту  работу  -  нервным  напряжением.   Потому,  что
приходилось  делать выпуски - резать по живому. Старался сообразовывать, как
бы поступил он, Сергей Львович. Думаю, что сделал это добросовестно.
     Сегодня  ездил  на его  могилу, провел там  час.  Навещал  и  Владимира
Григорьевича. Много мыслей и воспоминаний блуждало  в голове в течение этого
часа. Как будто отдохнул и набрался моральных сил.
     Талечка все  время болеет, а я  занят  сгрудившимися  делами. Ничего не
успеваю, даже читать, кроме корректур. Отдохновение только на стадионе, куда
езжу с  Сашей Либертэ, к которому привязался. Но всякая поездка  - бережение
ран, воспоминание о Феде, с которым туда ездил".
     10-го сентября, к 120-летию со дня рождения  Льва Николаевича, вышла из
печати книжка Николая Сергеевича под названием "Москва в жизни и  творчестве
Л.Н.  Толстого".  Спустя месяц  - запись  в  дневнике:  "Книжка  моя идет  и
читается нарасхват, а мне и стыдно, и приятно..."
     Впрочем, на состоявшемся  28 октября обсуждении в Толстовском музее, на
книгу  была  произведена массированная атака, которую возглавил Н.Н. Гусев и
некто  Н.С.  Вертинский.  Последний  -  с идейных  позиций:  нет  партийного
подхода, не ярко использованы цитаты из Ленина, не дана марксистская критика
упомянутых  в книге произведений Толстого ("Царство божье внутри вас",  "Так
что же нам делать?" и других в том же плане).
     Давний коллега по Толстовскому полному изданию, Н.Н. Гусев "придирался"
чисто  субъективно. К  примеру: "У  автора  отсутствует чувство меры,  много
лишнего"  или  "Погоня  за расшифровкой  всех  фактов  и  нагромождение  их,
вследствие чего книга не доходчива до массового читателя".
     Такого рода критика специалистов нередко питается  ревностью. Возражать
на  нее бесполезно. Николай  Сергеевич и не возражал. Что же  до обвинений в
немарксистском  подходе,  здесь пришлось  отбиваться, поневоле опускаясь  до
уровня критиков. Например:
     "Мне  кажется,   -  говорит  Николай  Сергеевич,   -  что  исторический
марксистский тезис, замечательно  четко сформулированный тов. Сталиным в его
статье о  диалектическом  и историческом  материализме  -  "Все  зависит  от
условий, места и времени" - в  моей  книге соблюден..." Или "Я  считаю,  что
лучшее, что написано  о Толстом,  это статьи Ленина. И с самого начала  моей
книги до самого конца  все изложено и проникнуто духом его статей. Во всяком
случае, я добросовестно и искренне к этому стремился..."
     Читать это, конечно, грустно...
     Несмотря на  эту критику  на радио идет специальная передача о книге (в
связи с юбилеем Толстого) и читают отрывки из нее... А 12-го декабря Николай
Сергеевич имел счастье сделать в дневнике следующую запись:
     "Сейчас звонил Борис Леонидович Пастернак. Очень хвалил мою книжку. Для
меня это очень ценно - именно его похвала. Он даже сказал про нее, что это -
художественное  произведение. Конечно, это  уже  слишком. Но доказывает, что
он, как художник, понял то, что мне хотелось вложить..."
     В конце сентября Николай Сергеевич подает в ЦК докладную записку, пишет
о  том,  что необходимо восстановить  деятельность Редакционного  комитета и
самостоятельной Главной  редакции издания. Обосновывает,  почему  без такого
восстановления  дело  продвинуться  не  сможет  и  добавляет,  что  директор
Издательства,  Головенченко,  этого,  очевидно,  не понимает...  Разумеется,
скорого ответа ожидать не приходится, но что-то надо же было делать...
     Тем временем жизнь "дома" идет своим чередом.
     Из дневника Н.С. 19 декабря 1948 г.
     "...Вечером пришли два Левы - Остерман  и Штейнрайх, Саша наш  Либертэ,
Володя  Саппак  с  Верой.  С пирогом и стихотворным  шуточным адресом мне по
случаю моих именин - "от мальчиков!!"...
     ...12 января "28  декабря у Саши Либертэ родился  в Актюбинске  сын. Он
послал жене  такую телеграмму: "Памяти  моего погибшего  друга прошу назвать
сына Сергеем". Все всколыхнулось".
     1  марта  Николай  Сергеевич ездил  проститься  со  своим  скончавшимся
учителем  В.В. Хижняковым. Снова вспоминал свои первые общественные шаги под
его  руководством.  У  гроба встретился  с сыном  Хижнякова, прилетевшим  из
Львова.   От   него  узнал,  что  географы  и  геологи-одиночки  за  городом
"пропадают,  проваливаются  сквозь землю". Бандеровцы орудуют до  сих пор, с
ними не могут справиться...
     ...9 марта. "Настроение унылое. Стареем и общая жизнь тяжела. Весь день
сегодня работал над примечаниями к 51-му тому и с  натугой кончил. В газетах
ругают "космополитов".
     17 марта запись в дневнике.
     "Начал изучать "Коммунистический манифест"
     24  июня  Николай Сергеевич  с  "матушкой" ездили на  Речной  вокзал за
билетами  на  пароход Москва-Уфа  и  обратно. Решили в  путешествии по  воде
вдвоем провести отпуск Николая  Сергеевича. В дневнике  от того  же числа он
записывает:
     "Со времени войны мы ни разу не  уезжали из Москвы: все ждали, авось...
вдруг  случится  чудо,   и  они  или  кто-нибудь  один  приедет   или  будет
какая-нибудь весть, а нас не будет...
     Но вот не дождались. Едем 5-го".
     Из дневника Н.С. - путевые заметки - с 5 по 24 июля 1949 г.
     5   июля.   "Наконец,   после   долголетних   сборов   мы   отправились
путешествовать по  воде. В 12  часов  поехали из дома на  Карповской машине.
Провожали Саша Либертэ и Боря. Долго, весело махали платками с берега".
     11 июля. "Только что проехали Елабугу  по Каме. Чудесная панорама. Кама
как  бы упирается  в  город  с  тремя  соборами, весь в зелени среди холмов.
Налево на берегу  "Чертова  башня" - многовековой памятник древнеболгарского
государства (Камских болгар). Всюду, всюду памятники истории и с ними как бы
уходишь  в глубь  веков: видишь  то,  что видели наши предки, дышишь тем  же
воздухом  и переносишься в их  мысли и переживания.  А от них  мысленно -  в
жизнь  тех людей,  которые сейчас живут в этих лачугах. Что они  думают, что
чувствуют,  как живут  в  этих  голых  деревнях, на крутых обрывах  осенью в
непогоду, зимой в снежные заносы? Как работают? Чего хотят?...
     Из  пассажиров  - милый мальчик Валя,  18-летний  студент-математик,  и
только что закончивший университет молодой  химик  Александр Валентинович  с
молодой женой  -  аспирантом-искусствоведом. Он рождения  26-го года, на год
моложе  Феди  и  уже  кончил  университет.  У него  отец  погиб  в  Народном
ополчении. Рассказал  ему про мальчиков. У  Талечки сердце  разрывается.  Ей
тяжко на людях. Я вижу и страдаю за нее".
     13 июля.  "Бирск  на реке Белой.  Пароход  подходит к пристани.  На ней
тысячная толпа, если не больше татар, башкир в полунациональных костюмах,  с
монистами  и бусами. Все устремляются на пароход, чтобы ехать в сторону Уфы.
Все нагружены  тюками: за спиной, в  руках и подмышкой. Милиционеры и служба
их  грубо отталкивают:  и женщин, и  детей  толкают  в грудь, в  лицо - куда
попало.  Толпа их сминает и  с  напряженными  лицами,  лавиной вливается  на
нижнюю палубу,  залезая на  тюки, бочки  с селедками, на  грузовик,  который
стоит на палубе...
     Оказывается, парохода не  было  4 дня, а  людям  надо ехать. Пароходная
служба употребляет  все  меры, чтобы охранить  классные каюты, т.е. нас,  на
верхней палубе. Мы едем, наслаждаясь природой и вздыхая о ней, а  там  внизу
люди,  дети, женщины, старики сидят, вернее  лежат  друг  на друге,  образуя
собой кучу из грязных человеческих тел - человеческих существ, таких же, как
и мы. Почему  это? почему такая разница? Где же  равноправие,  равенство,  о
котором так много пишут и так громко кричат?
     Нам там в Москве устраивают разные речные трамваи для прогулок, а здесь
люди  лишены  самых элементарных  средств  передвижения. Сейчас видел  такую
картину: по  высокому, крутому  берегу Белой идет лошадь в хомуте, сзади нее
погонщик.  К  хомуту привязана длинная веревка, а  к ней  лодка, на  которую
нагружена всякая кладь и телега...
     Почему нам все можно, а  им ничего не дают? А они ведь наши кормильцы -
хлеборобное население. Все это  население находится  в диком состоянии. И их
же  за  это презирают.  Как же они должны ненавидеть нас, советских буржуев?
Кто же виноват  в их  дикости?  Мы  виноваты и мы в  долгу у этих людей.  Мы
отбираем у них все, последний хлеб, а  сами  им  ничего  не  даем,  даже тех
внешних достижений  культуры, которыми  мы так кичимся! Пора, пора  об  этом
подумать".
     17 июля. "Возвращаемся  опять по  Волге, проехали Камское устье. Были в
Уфе,  смотрели  маленький,  но прекрасный  художественный  музей.  Там много
раннего Нестерова, картины Левитана, Репина, Крамского, Перова, Маковских...
Поразило своей  неожиданностью.  Впечатление  было  настолько  сильным,  что
прошла усталость..."
     20 июля.  "В  Муроме стояли 1   часа.  Ходили  с Талечкой вверх по горе
вокруг  старого   монастыря,  по   узкой   улочке   с   булыжной   мостовой,
развалившимися  домишками и  сараями...  Сейчас  проехали село Карачарово  -
родину Ильи Муромца. Виден старый дом - дворец  Уваровых, про которых  много
слыхал в  детстве. Где они  все? Исчезли, как дым, а старый дом  и на другом
берегу  древняя  церковь с разрушенными куполами - все еще стоят и  немногим
навевают мысли об ушедшей жизни и отжитой эпохе".
     21  июля.  "Утром  проехали  чудный  старинный  город  Касимов на  Оке.
Взобрались с Талечкой  по крутому берегу в  центр города на базар. Как-будто
попали во время лет 50 тому назад: возы со свежим сеном, корзинки, гончарные
изделия, лапти и всякая снедь  вплоть до целого ряда с мукой  разных сортов,
пшеном, крупами. Масса вишен. Накупили  всего. Сейчас едем по Оке. Налево  и
направо - стога с  убранным сеном.  Вспомнился Левитан.  Красный  закат  над
Окой, перламутровые небеса и отсветы на реке..."
     23 июля.  "Коломна. Простой и внушительный по  форме храм Голутвинского
монастыря".
     24  июля.  "Утром  село  Коломенское  со  своими  причудливыми древними
храмами  и башнями. В  9 часов  приехали домой, в  наш московский  пустой  и
темный дом. Любезные  Боря и Эмма старались несколько скрасить  его пустоту:
вымыли, убрали,  наставили  цветов.  Но  в основе  грусть  и  пустота  очень
чувствуются...
     Поездкой своей мы очень довольны. Талечка окрепла, и я тоже. Было много
интересного,  нового  и  поучительного.  Надо  жить,  стремиться  к  людям и
бодриться. Это наш долг перед ними, моими мальчиками..."
     Из дневника Н.С. 8 августа 1949 г.
     "Болею  целую  неделю... За это  время  прочитал запоем "Необыкновенное
лето" Федина. Сильная  вещь.  Верное,  мрачное  описание эпохи.  Роман  этот
исторический  несомненно, останется и будет  жить. Основные  герои Извеков и
Рогозин -  коммунисты  изображены  как  живые  лица  со  всей прямолинейной,
присущей им честностью, воодушевлением и верой в свое дело.
     Вместе  с  тем, изображены не  трафаретно,  не  ходульно, а  со  своими
слабостями человеческими. Вера в общее  застилает  частное, но не уничтожает
личного. Это так надо. Это верно и совершенно справедливо..."
     Вот она - спасительная мечта о "коммунизме с человеческим лицом!"
     18 октября  Николай Сергеевич присутствует на  юбилейном вечере в честь
55-летия  педагогической  деятельности  Евгения  Николаевича Волынцева, ныне
директора одной из московских  школ, с которым знаком с 1912 года, когда тот
работал  в деревне народным учителем  и  одновременно являлся  председателем
местного  кредитного  товарищества.  По   возвращении  записал  в  дневнике:
"Искренне  и тепло  все  говорили. Опять, как "в  годы золотые"  окунулся  в
прекрасную среду народных учителей и ребят - с верой в будущее, с  чистыми и
мудрыми  глазами: насколько они,  дети, лучше нас и как  легко  и  весело  с
ними".
     26  октября, после 10-летнего перерыва вышел, наконец, из печати  новый
том Полного собрания сочинений толстого (т. 13  -  варианты к "Войне и миру"
под редакцией покойного Цявловского).
     В записи  от  5 ноября, несмотря на недавнее восхищение  романом Федина
звучит нотка  глубокого  разочарования  в  современной советской литературе:
"После Толстого  - все скучно читать:  все бледно и немощно, и искусственно.
Прямо трагедия!"
     Однако  вскоре  представляется  еще одна  отрадная возможность записать
прямо противоположное впечатление:
     12 декабря.  "Все это время напряженно, часов по 12-ти в сутки, работал
над предисловием к Дневникам Толстого 1858-77 годов...
     За это  время  еще прочитал  в NoNo  9  и  10 "Нового мира"  первый том
прелестного романа Каверина  "Открытая  книга". Верный психологически роман,
задуманный очень глубоко и мастерски исполненный...
     Цельный, глубоко реалистический,  но  не  натуралистически  - ходульный
образ Андрея. А Митя - как будто немного Митя Карамазов.  Вообще  все фигуры
живые  и ненадуманные:  и  прошлые  (из прошлой жизни), и настоящие. В  этом
последнем отношении это большой вклад в Советскую литературу...
     Будет  жить  только   то,  что  идет  изнутри,  из   своих  собственных
переживаний, из  собственного  жизненного  опыта,  а  не  взятое  только  на
веру..."
     ("На  веру",  как  мне кажется,  означает:  из  заклинаний  официальной
пропаганды).
     Из дневника Н.С. 21 декабря 1949 г.
     "Сейчас  вся страна  переживает торжественный день и  отзвук - во  всем
мире (70-летие Сталина - Л.О.). Чувствуется это очень глубоко.
     Последние дни с увлечением  занимался  статьей Ленина "Что такое друзья
народа?".  Все это  очень близко.  Вспоминаются волнения молодости.  В своей
кооперативной работе, хотя я и работал по малому кредиту, но чувствовал себя
не  "штопальщиком", видя весь центр работы в девизе на знамени кооперации "В
единении - сила!". Именно это всегда  защищал  на  собраниях  в  деревне, на
заседаниях   и  проч...   Объединение   всех  трудящихся  масс  и   значение
производственного  момента и производственной  кооперации! Мне это было ясно
всегда, даже тогда".
     22 декабря Николай Сергеевич  говорил по телефону с Карталовым - бывшим
политруком роты Народного ополчения. Узнал от него, что от всей  их  дивизии
Куйбышевского района после боя  под Боровском в 41-м году осталось всего 600
человек... (Исходная численность личного состава дивизии Народного ополчения
- 6-8 тысяч человек).
     Из дневника Н.С. 29 декабря 1949 г.
     "Вчера  перед  Гослитиздатом   заехал  к  Шолохову   в  Староконюшенный
переулок, чтобы  передать ему свое  письмо о пенсии. К удивлению, застал его
самого.  Объятия.  Он  -  с  похмелья.  Поговорили,  прочел  письмо.  Просил
подождать 20 минут.  В его отсутствии  поговорил с  его  невесткой...  Вдруг
явился сам с бутылками.
     - Я, как русский человек, не могу отпустить так.
     Пили, ели,  рассказывал много интересного. Написал  мне  поддержку. Вот
она:
     "Министру Социального обеспечения РСФСР тов. Сухову.
     Многоуважаемый т. Сухов!
     Горячо поддерживаю ходатайство  Гослитиздата  о назначении персональной
пенсии т. Родионову Н.С.
     Думаю, что  один  из душеприказчиков величайшего  из  писателей мира не
только имеет, но обязан иметь это право, особенно в нашей стране.
     С приветом М. Шолохов"
     Тем не менее, после долгих оттяжек,  в пенсии отказали. (Что поделаешь?
Ведь не номенклатура!)
     Из дневника Н.С. 7 января 1950 г.
     "Встретил  Новый год за рукописями "Войны и мира". Что может быть лучше
и торжественней такой встречи?...
     Новый год! Полвека.
     Помню начало  века -  это  начало  моей  сознательной жизни.  Помню  те
зачатки,  семена,  которые  волновали  меня  тогда  и остались на всю жизнь:
критерий  добра и  зла, силу добра, свет и тень  и  победу света над  тьмой.
Веру,  тогда еще детскую, что свет всегда  победит,  во все  лучшее. Так эта
вера и осталась. Она дала мне жизнь, дает и сейчас, в 60 лет.
     Помню  20-й год  - кризис моей  душевной, личной и  общественной жизни.
(Разгон властью кооперативных товариществ - Л.О.). Я верно увидел освещенный
путь впереди и старался  идти  к  нему. И это дало мне  счастье  и личное, и
общественное, несмотря на все внешние тяготы.
     Помню 40-й год,  канун  моих утрат: начало войны,  гибель сыновей.  Как
трудно было выбраться на  верную дорогу! Мне помог и помогает до сих пор Лев
Николаевич Толстой".
     Из дневника Н.С. 4 марта 1950 г.
     "Возвращаясь в метро, видел наяву Сережу и  Федю. Будто Сережа генерал,
входит  в вагон  в  папахе с  красным верхом, с усиками  и  бачками. Ехавший
военный вскочил, отдал ему честь и спросил разрешения остаться в вагоне.
     Сережа-генерал повез  на машине в Гослитиздат мои корректуры, и там это
произвело переполох...
     А мы с Талечкой уехали вечером к Щукиным. Туда неожиданно пришел  Федя.
Потрясающая встреча с ним...
     Пришел домой, задремал на кресле и опять тот же сон...
     Сейчас Талечка пришла из лавочки".
Письмо В.А. Каверину (черновик, вложенный в дневник Н.С.)
     "Многоуважаемый Вениамин Александрович!
     Мне,  как  читателю Ваших  произведений,  давно  хотелось Вам  написать
несколько слов благодарности за них, но все как-то не удавалось.
     Но теперь, прочитав Ваш новый роман "Открытая книга", и перечитав "Двух
капитанов",  меня  неудержимо потянуло написать их автору и поблагодарить от
имени многих ценителей  нашей  литературы,  с  которыми  приходилось  не раз
говорить о Ваших книгах.
     Как  редактор  первого  полного  собрания  сочинений  Толстого,   я  за
последние  25 лет очень  много занимался его текстами,  как опубликованными,
так и не опубликованными...  И, по правде сказать, после Толстого мне бывает