2 г.
     "16-го в  3 часа дня ее схоронили в  одной могиле  с родителями, гроб к
гробу с Ульрихом Осиповичем.  У меня было ощущение, что хороню троих и сразу
стало почему-то легче. Ничего, кроме этого не помню, что было на кладбище...
     Масса  народа  все эти дни. Из каждого челвоека - лучи любви, а я,  как
фокус, собираю их.
     Приехали  с  кладбища,  все  накрыто,  убрано. Это,  оказывается,  Анна
Ильинична  Толстая с  братом  Владимиром,  Маревной  и  Раей.  Милые  Софка,
мальчики, Лева и Саша, Щукины все трое, да и все...
     Сегодня   написал   ответы  на  чудные,   замечательные   письма   В.Д.
Бонч-Бруевича и хирурга Ю.М. Александрова.
     Получаю письма и телеграммы от Златовратских, Левицких, Иры из  Кургана
и  других.   Все  три  дня  со  мною  была  неотступно  Татьяна  Григорьевна
Цявловская. Спасибо ей и  Ирише. После  похорон были: два раза наш врач Е.Т.
Иванова, С.С. Уранова,  В.В. Бахрушин и другие. Особенно рад  был С.С.У. Как
хорошо с ней говорили...
     Удивительно, удивительно  -  какой  приток хороших людей.  Какой чистый
воздух! Как легко жить!"
     22 декабря. "Не может  быть, чтобы  в  минуту  "преображения"  - минуту
расставания души  с телом, которую я так  ясно видел, человек перестает  все
чувствовать  и ощущать.  Откуда же  тогда  та озаренная радость во всем  уже
бездыханном лице?
     Наоборот, ясно, что совершилось что-то, самая хорошая, великая радость.
Я  видел  это тогда,  в  ночь  с 13-го на 14-е  декабря  при  расставании  с
Талечкой, видел так обнажено и точно. И странное дело, радость залила  и мою
душу,  несмотря  на  внешнюю физическую  трудность.  Радость  эта  и  сейчас
переполняет меня..."
     ...Ну, а что осталось в памяти у меня от того горестного месяца? Помню,
что был  в  доме  каждый вечер, несколько раз был в больнице. Помню, что все
"переживали" по  поводу  болезни матушки, но  смертельного  исхода  никто не
предполагал. Сомнений в лечении и лечащем враче, во всяком  случае, в первые
две  недели,  не  возникало.  А  между  тем,  вчитываясь  сейчас  в  скудную
информацию о ходе болезни, которую записал Николай Сергеевич,  я нахожу, что
основания для сомнений были достаточно серьезные.
     Даже если оставить  в стороне  катастрофический  "прокол"  больницы,  в
результате которого операция ущемления грыжи была отложена на 12  часов. (Он
на совести неведомого нам ночного дежурного врача).
     Пытаюсь  вдуматься  в  сведения  об  операции,   которые  лечащий  врач
Александров 15-го  ноября  сообщил Николаю  Сергеевичу. Что означают  слова:
"омертвения  кишок  удалось  избежать"?  Или  это  омертвение  произошло  за
двенадцать  с лишком  часов, или - нет.  Операция здесь не при чем. Резекцию
кишки  хирург не  делал - решил, что омертвения нет. Почему же больная  была
"на  грани с гангреной", да  так, что через полчаса могло быть "уже поздно"?
Ведь гангрена - следствие омертвения.
     Выходит  дело, что кишку  он просто вправил  на  место.  Почему  на это
потребовалось два с половиной часа? Брюшную полость хирург  не  вскрывал, но
нашел  "опухоль на  верху  левой стороны  живота". Как  нашел?  О  намерении
сделать рентген желудка упоминается лишь 23 ноября.
     Если   предположить,   что   опухоль   действительно   была,   и   даже
злокачественная, то немедленной  опасности  для жизни  (которую,  по  словам
врача, устранила  операция),  она не представляла.  Все  дальнейшее  течение
болезни указывает на быстро  нарастающее  отравление  организма  ("ацидоз"),
которое  могло быть следствием  распада омертвевшего  участка  кишки или  ее
прободения,  но  никак не опухоли (в ее  операбельном,  далеком  от  распада
состоянии).  Почему  срочная  повторная  операция, о которой  речь  пошла  5
декабря (через 3 недели после первой операции),  была единственным шансом на
спасение? Очевидно, надо  было удалить источник  отравления.  И если это  не
опухоль, то  омертвевший участок  кишки, не замеченный при первой  операции.
Наконец,  почему никто  не  решал  этот столь  срочный  вопрос в  отсутствии
доктора Александрова, который болел гриппом. Быть  может, надо  было сделать
переливание крови и сразу же оперировать?
     Какую  роль  в столь быстром  смертельном  исходе  болезни сыграла  эта
опухоль? Да и была ли она? Результатов рентгена желудка  Николаю Сергеевичу,
по-видимому, не сообщили (он  бы упомянул о них). Так же, как  и официальное
заключение о причине смерти.
     Я  - не врач, и не могу претендовать на  правильность моих суждений, но
думаю, что основания для сомнений по поводу лечения были. Наверное, они были
и  у  Ольги  Сергеевны (она-то  врач). "Нападать" на  Николая  Сергеевича за
разговор  с врачом и неким  профессором из той же больницы могла только она.
Весьма вероятно, что  еще до  30 ноября  Ольга Сергеевна предлагала привлечь
для  консультации  хорошего специалиста  со стороны. Но Николай Сергеевич по
доброте (порой  и она может обернуться  бедой)  и деликатности своей не  мог
выказать недоверие "очень симпатичному и внушающему  полное доверие" доктору
Александрову. Мы же  все,  близкие и  друзья, не  смели  оказывать  на  него
давление,  признавая за ним право решать судьбу  своей жены.  Всю жизнь корю
себя за это. Если бы Сашка был в Москве, быть может, мы вдвоем и решились бы
энергично поддержать Ольгу Сергеевну...
     ...Что я помню конкретно, зримо?
     Почему-то ярко сохранилось в памяти такое мгновение:
     Я навещал в  тот  день матушку один, по-видимому, после  10-го декабря,
потому что она чувствовала себя сносно. И вот  уже ухожу начал спускаться по
лестнице.  Оглянулся.  Открытая  дверь  палаты  - как раз  против лестничной
площадки. Я вижу матушку, она сидит в постели. Помахала мне рукой, я - ей. И
вдруг подумал: "А что, если я ее вижу живой в последний раз?" И сразу  стало
ужасно  стыдно  за  эту  ходульную, романтически-литературную  мыслишку. Всю
дорогу  ругал  себя: "человек  серьезно болен,  а  ты  ударяешься в  дешевую
патетику"... А так оно и оказалось!..
     Еще  отчетливо  вижу ночь перед похоронами. Гроб на  раздвинутом столе,
стоящем  наискось гостиной,  изголовьем  в угол. Желтым огнем  горят  свечи.
Николай  Сергеевич задремал  на кушетке  у стены  напротив. Я сижу  на стуле
возле его  ног и смотрю на ярко освещенное  дорогое  лицо матушки.  Время от
времени Николай Сергеевич просыпается, рывком садится, вытягивает шею, чтобы
тоже увидеть ее лицо. Тогда я смотрю  с тревогой на него. Вижу в профиль: он
тянется  к гробу, голова  откинута, бородка  торчит  вперед,  в полубезумном
глазу дрожит отражение  свечи. Весь он  похож на большую испуганную птицу. Я
говорю несколько банальных утешительных слов. Их смысла он явно не понимает,
только интонацию. Но  это  и  нужно. Потом  оба молчим.  Наконец,  он  снова
опускается на кушетку и обессилено задремывает.  Я опять смотрю на  матушку.
Ко мне сон не идет... Так проходит ночь.
     Отпевания в церкви и похорон не помню. Только вижу - очень  много людей
во дворе,  когда  выносят. Человек сто,  не меньше.  А ведь  она  никогда не
служила - это  все друзья дома. Головы обнажены. Мороз. И лица  у  всех, как
мне сейчас вспоминается, незаурядные и одухотворенные.
     И еще  помню, как горько плакал на кладбище, в стороне от могилы - так,
что даже не видел, как в нее опускали гроб.
     Из дневника Н.С. 25 декабря 1952 г.
     "Сижу за своим столом и занимаюсь выписками о литературе из 46-го тома.
     Как встану  - не нахожу себе места. Пустота и тоска  заполняет.  Но это
только внешне. Еще не приспособлюсь,  как жить. Колесо вышло  из колеи и  не
вошло еще в другую. Но оно войдет. Войдет ли?
     А внутри,  душою  не чувствую разлуки.  Все,  что она говорила, думала,
желала,  весь  образ   ее  -  все  приобрело  какое-то   новое  значительное
содержание,  очистилось  от  всего  наносного,  внешнего,  все  озарилось  и
приобрело глубочайший смысл...  Хочется,  нося в себе  этот озаренный образ,
жить, хочется к людям..."
     31  декабря.  "Господи!  В каком  размягченном состоянии  души я сейчас
нахожусь. Какое неудержимое  стремление видеть, найти во  всех людях  только
хорошее, только их  лицо, а  не изнанку!  Это, вероятно, в ответ на их  лучи
внимания и  доброты, направленные  на  меня,  на нас. Нет, я  не  один,  нас
по-прежнему двое...
     "На холмах Грузии лежит ночная мгла,
     Шумит Арагва предо мною.
     Мне грустно и легко, печаль моя светла,
     Печаль моя полна тобою.
     Тобой, одной тобой... Унынья моего
     Ничто не мучит, не тревожит
     И сердце вновь горит и любит - оттого
     Что не любить оно не может"
     (Пушкин)

     Это ее любимое стихотворение. И мое  всегда было тоже. Это  наше общее.
Теперь я понимаю отчего".
     ...6-го января  53-го года  Николай  Сергеевич,  впервые  после  смерти
матушки "с трудом и волнением" возобновляет работу в архиве над  черновиками
и вариантами 3-го тома "Войны и мира".
     "Душевные страдания, тоска, одиночество, - записывает он  в дневнике, -
очень сильные и обогащающие душу чувства. Но лишь только ослабишь вожжи, эти
чувства  перерождаются  в жалость к  себе.  А  это  -  слабое  чувство.  Лев
Николаевич говорит (в письмах),  что  это самый скверный вид  эгоизма. И это
верно. Чтобы  этого не было, надо  быть все время настороже, в напряжении, а
это тоже трудно, так как  сил  становится  мало. Надо скорее кончать дело  -
"Войну и  мир" и этим  только  сейчас  заниматься.  Думать  только о  деле и
перестать копаться в себе...
     ...Думаю заниматься в  кружке  "Экономическими проблемами социализма  в
СССР" Сталина. Как-то изнутри их чувствую и понимаю. Моя работа в кооперации
дает  много понимания  в этой  области. Вижу,  что  она  не пропала для меня
даром.
     Капитализм - Кооперация - Социализм  - Коммунизм. Идеология, освещающая
и указывающая правильный путь от эгоизма к альтруизму...
     Потопить личное  горе в общем  потоке,  слить себя с себе подобными,  с
обществом  и  даже наедине с собой  изжить противоречия личного с общим. Как
много в понимания этого дают Дневники Льва Николаевича...
     Декабристы тоже светятся маяком в ужасном мраке".
     Из дневника Н.С. 10 января 1953 г.
     "Странное  состояние  я  испытываю:  напряжение внутри, дрожание  всего
организма,  так, что  с трудом сдерживаю,  не показываю вовне. Или же как-бы
ничего не чувствую,  прострация - как-бы сплю.  Второе еще тяжелее и гораздо
хуже. Приспособлюсь ли или не выдержу?"
     Как трудно спать ложиться!
     ...8  февраля.  "Все  это  время  веду  напряженную   работу  в  архиве
Толстовского музея,  сверяю гранки 14-го  тома с  черновиками Л.Н. Толстого.
Надо  кончить во что бы то ни стало,  так как  можно с уверенностью сказать,
что  работа по  публикации черновых  вариантов  "Войны и  мира"  никогда  не
повторится, и моя публикация в 14-м томе пойдет в века.
     Считаю  эту работу самой важной из всех  моих работ и потому она должна
быть сделана хорошо, насколько я могу...
     Придешь домой - пустота и мрак. Тяжело и одиноко..."
     ...К 1 марта сверка гранок  14-го тома закончена. Полтора месяца работы
с напряжением всех сил - днем и ночью.
     Между тем, надвигается новое событие, способное  опять  до глубины души
потрясти Николая Сергеевича.
     Из дневника Н.С. 7 марта 1953 г.
     "Вчера с утра тягчайшую весть передало радио: 5 марта без 10 минут в 10
часов вечера умер Сталин. В предшествовавшие дни  все испытывали мучительный
гнет беспокойства: умирает человек и ничего нельзя сделать, чтобы помочь.  И
какой человек!... Близкий и родной для всей страны.
     И  вот  теперь его  нет, он перестал существовать физически. И от этого
нестерпимое горе утраты,  которое так болезненно отзывается в сердце каждого
искреннего человека нашей страны, вероятно, и всего мира. Но нельзя  уходить
в "бесплодный мир печалий и воздыханий..."
     Надо  жить, надо бороться на тех позициях,  которые выработал Сталин, и
он  не  умрет,  несмотря на  свою  физическую  смерть. Дело  его  перешло  в
достойные и надежные руки.
     Театральная площадь пуста. Только  на  перекрестках  стоят патрули.  По
радио траурная  музыка.  Проникновенно  и  стройно поет заунывную  песню хор
Большого театра. Вчера, сегодня идут колонами делегации,  несут  венки.  Всю
ночь  идут советские  люди проститься со  своим любимым, национальным героем
Сталиным.  У  нас в  квартире гробовая тишина. Только  мы вдвоем с Соней,  и
тяжко от этой тишины, от того, что находишься взаперти в своей квартире и ни
действием, ни звуком не выразишь вместе со всеми то, чем полна душа..."
     (Николаю  Сергеевичу  невдомек,  что  в  это время  во всех  переулках,
выходящих  на  Большую  Дмитровку,  осатаневшие толпы жаждущих зрелища ведут
настоящие бои с милицией и солдатами, штурмуют баррикады из грузовиков, а на
Трубной площади в немыслимой давке есть уже первые жертвы).
     "...Горе сплачивает с другими, - продолжает Н.С., - и удесятеряет силы.
Горе несет сейчас  вся русская земля, но из него же черпается новая энергия.
Вера, непоколебимая вера в светлое будущее! Она есть!..."
     (Насколько  я помню, как раз  наоборот, - господствовали растерянность,
страх будущего, беспокойство стада, оставшегося вдруг без пастуха).
     Из дневника Н.С. 9 марта 1953 г.
     "Сейчас пережили историческую минуту. Погребение И.В. Сталина. Вступаем
с этой минуты в новую эру жизни без Сталина.
     30 лет он был с нами, руководил судьбами Родины и нас всех, участников,
строителей,  песчинок,  из которых  выросла неприступная крепость, гора.  Ее
никто и никогда не сдвинет.
     Единство  и  искренняя  работа  для  достижения  новой  формы  жизни  -
коммунизма.  На  место  обветшалой  и  сгнившей  на корню  буржуазной формы,
построенной  на  низких  инстинктах  души  человека:  злобе,  насилии,  лжи,
корыстолюбии, эксплуатации, эгоизма.
     В нашей  стране эта форма уничтожена, скоро  будет покончено с ней и во
всем мире..."
     (Позднейшая  надпись красным карандашом рукой Николая  Сергеевича прямо
по цитированному тексту: "Да нет же, не уничтожена, нельзя должное  выдавать
за сущее").
     Из дневника Н.С. 12 марта 1953 г.
     "На протяжении своей, теперь уже долгой жизни мне пришлось пережить три
национальные горя:
     1910 год - смерть Толстого.
     1924 год - смерть Ленина.
     И вот сейчас, 5 марта 1953 года - смерть Сталина.
     Три раза меркло  солнце над миром, сгущались и нависали грозные тучи, и
казалось - нельзя больше жить.
     После смерти Толстого, еще в возрасте 21 года, я навсегда  отдал сердце
свое и жизнь свою Толстому.
     После 1924 года я стал искренним и активным советским работником - могу
честно сказать, без минуты колебания.
     И сейчас, после глубочайшего  потрясения неделю тому  назад, которое не
ослабевает  и  сейчас,  после  мучительного  расставания  со   Сталиным,   я
окончательно, оставшись совсем  один на белом  свете, отдаю все  остатки сил
своих великому делу служения миру и коммунизму.
     Эти два дела созвучны между собою: мир - это коммунизм, коммунизм - это
мир - в идее, основе своей...
     И всем  сердцем,  всем  нутром своим,  созвучно  со  всеми  чувствую  и
исповедую призыв -  теснее сомкнуть ряды свои вокруг ЦК партии и  Советского
правительства. Пусть не будет у меня ни одного греха перед ними, ни в  деле,
ни в помышлении и тогда не будет ни одного греха перед самим собою.
     Жить  не  для себя,  а для  народа  -  это  заповедали  все  три  гения
человечества, которым я был современником: Толстой, Ленин и Сталин..."
     (Вся запись позднее зачеркнута крест-накрест  красным и написано  прямо
по тексту наискось:
     "Зачеркнул потому, что это был только  порыв и увлечение. А все не так,
как хотелось бы".
     А ниже записи - приписано еще:
     "Нельзя Толстого ставить в один ряд с ними").
     ...30-го марта Николай Сергеевич с одобрением  записывает об  амнистии.
На раздающиеся возражения о том,  что во  множестве появятся "урки"  и воры,
горячо  отвечает:  "Ну и что ж? А с ними  вместе сколько томящихся и сколько
осиротелых семей получат утешение!
     А  моральная  сила,  доверие  со  стороны нашего действительно  родного
правительства многих из выпущенных "урков" от новых преступлений удержит. Во
всяком   случае,  эта   мера:  доверие,  амнистия   гораздо   действеннее  в
предупреждении  преступлений,   чем  запоры,  замки  и  лагеря".  (Это  -  в
соответствии с учением Толстого).
     ...15-го   апреля  -  еще   одна  горестная  весть.  Покончил  с  собой
(повесился) главный  редактор Гослитиздата, дорогой  друг - Сергей  Петрович
Бычков.
     "Тяжкая потеря для  нашего дела,  -  записывает  в дневнике Н.С. -  Был
талантливейший  человек, по-настоящему  любивший Толстого.  Как  он  у  Льва
Николаевича не нашел  утешения? Утром был  там  у  него на квартире.  Бедная
Маруся, его сестра. Жалко нестерпимо его самого... Для меня же лично - новый
удар. Смерть вырвала преемника, молодую силу, на которую я надеялся...
     Тем,  что  тома наши сейчас выходят один за другим,  мы  в значительной
степени  обязаны  ему,  Бычкову.  Это  он подготовил  почву.  Бедный дорогой
товарищ! Ты не вынес тоски одиночества..."
     ...10-11  июня  Николай  Сергеевич  ездил  вместе  с художницей  Софьей
Сергеевной Урановой, с которой  подружился, в Ясную  Поляну. Много ходили по
окрестным Толстовским местам. С благоговением осматривали дом и музей. Вечер
10-го  провели  у  его  директора  "очень  любезного  А. Поповкина". С  В.С.
Ляпуновой, у которой  остановилась  Софья Сергеевна,  перебирали всех  общих
друзей  и  знакомых.  Как  всегда,   после   Ясной,  у   Николая  Сергеевича
просветленное настроение.  На этот раз тому способствовала  Софья Сергеевна.
Об этом  говорит более поздняя  приписка в дневнике: "Спасибо ей!  Как много
бодрости я от нее почерпнул! Света и добра!.. Как она мне дорога!.."
     Из дневника Н.С. 18 июня 1953 г.
     "Сейчас  прочел  чудесный  "Походный  Дневник"  С.С.  Урановой.  Прочел
залпом, единым дыханием.  Перенесся весь туда на фронт, где и  сам  бывал, и
где погибли и испытали все это мои оба, еще только 19-летние, мальчики.
     Как  живо,  правдиво,   вместе  с  тем   скупо,  написано.  Талантливое
художественное  произведение,  реалистическое,  без  прикрас. Какие живые  и
яркие описания природы - штрихами, но из штрихов получается целая картина. И
как, читая, узнаешь ее самою! Жаль, что не напечатано!..
     ...Ныне написал записку о  состоянии  томов Полного  собрания сочинений
Л.Н. Толстого. Бычков  погиб, Опульская уходит. Опять я один в издательстве.
Ну что ж! Посмотрим. Буду дотягивать дело до конца, теперь уже немного: надо
переделывать всего 25 сделанных ранее томов из 90. Надо работать и не терять
бодрости, а она - странное дело - прибывает".
     В 53-м году вышло еще 7 томов. Из них два, 14-й и  53-й - под редакцией
Николая Сергеевича.
     12 июля  он с Сашурой  и  Линой  ездил  на Бородинское поле. (Я  был  в
горах). Осмотрели  тамошний маленький, но хороший музей,  дом  для которого,
между  прочим,  построил  отец  Николая  Сергеевича  в  1912-м  году.  Потом
осматривали памятники. В полях и лесах их там в общей сложности - 34. Хорошо
сохранились и флеши. На флешах - могила Неверовского. На месте, где был убит
Тучков,  -  монастырь  и  памятник.  В  лесу  -  два  памятника егерям.  Ими
командовал  прадед  Николая Сергеевича, Иван  Леонтьевич Шаховской. На самом
высоком месте, в деревне  Горки, замечательный памятник Кутузову, на кургане
Раевского - могила Багратиона.
     "Сейчас,  работаю над  черновыми  текстами как раз 3-го  тома "Войны  и
мира", - пишет Н.С. в дневнике, - мне особенно необходимо было увидеть место
Бородинского  сражения.  Живо   представил  себе  и   пережил  с  замиранием
сердца..."
     15-го  июля Николай  Сергеевич в течение  4-х  часов ездил в автобусе с
экскурсоводами  по  Толстовс