ким  местам  в   Москве.   Готовится  автобусная
экскурсия.  Маршрут  составлен по  его  книге  "Москва в жизни  и творчестве
Толстого".
     Конечно, ему это приятно.
     ...Запись в дневнике от 3 августа 53 года поражает своей краткостью:
     "Берия. NB?
     Оказывается, мы были на краю...
     Кончился культ личности..."
     В этой краткости, как мне кажется, и недоумение, и привычка не доверять
даже  дневнику  свои сомнения  по поводу  событий  внутриполитической  жизни
страны. Вспоминается столь  же  лаконичная запись 1 ноября 1930 года:  "В.А.
Наумова взяли".
     Из дневника Н.С. 4 августа 1953 г.
     "Вечером  были с Сашей у С.С. Взволнован ее военными рисунками. Все это
было, все это  близко и щемит  сердце, перенося в недавнее  прошлое... Буря,
трагедия, шквал, но вместе с тем сколько любви к человеку. Нигде ее столь не
было видно, как  на войне: это чувство товарищества, братства,  сострадания,
"сестры  милосердия", героизм  -  все  это проявляется  с  полной  силой  на
войне..."
     11-го  августа Николай Сергеевич, Сашка и Софья Сергеевна были в гостях
у замечательного цыгана, артиста Н.Н. Кручинина. Он им показывал свой музей.
Объявление в "Московских ведомостях" 1845 года  о концерте цыгана Соколова в
Большом театре перед  "почтенной публикой". Знаменитая "Соколовская гитара".
Сам пел под гитару, которой более 100 лет - "необыкновенно!".
     Виртуозно  играл собственное  переложение для гитары гадания цыганки из
"Кармен". Ушли в полном восхищении.
     16-го сентября Николай Сергеевич в составе делегации Союза писателей (в
связи  со  125-летием  Толстого)  едет  на  станцию  "Лев  Толстой"  (бывшее
Осташково). Раньше  ему там бывать  не  приходилось. Музей  - пристанционный
одноэтажный домик, окрашенный  в темно-коричневый цвет.  Комнатка, в которой
умер   Лев   Николаевич,  сохраняется  в   своей   первоначальной  и  потому
величественной  простоте. Побывали в двух школах  поселка, где ученые дяди и
тети  из  Москвы  рассказывали  о  Толстом,  о  последних  днях  его  жизни.
Рассказывали просто,  но с  волнением  -  не  скучающей столичной публике, а
внукам  тех,  кто был так  близко от Льва Николаевича  в  эти последние дни.
Детские  хоры в обеих школах  прекрасно  и так же взволнованно пели  любимые
песни  Толстого.  Руководителем  хора  в  одной  из  школ  оказался  учитель
физкультуры.  Был  и хороший, неформальный вечер в  клубе железнодорожников.
Жители поселка, рабочие  депо дорожат той известностью в истории литературы,
которая выпала на  долю их станции. Потом был банкет,  где Николай Сергеевич
говорил ответный тост от имени московской делегации.
     "Замечательная, теплая, дружеская поездка" - записал он в дневнике.
     Из дневника Н.С. 23 октября 1953 г.
     "Думаю,  что я нужен  людям,  когда у них  что-нибудь случается,  чтобы
подбодрить,  помочь. А  когда  все хорошо, зачем я?  Только наводить тоску и
скуку, потому что мне от нее уж, видимо, не отрешиться, не изжить ее, как не
барахтаюсь.  Да  это  и  вполне  естественно: ты  уже  на  закате и  радости
настоящей уж не в силах дать. Надо это понимать и не вылезать вперед..."
     Полагаю,  что   эта  меланхолическая   запись   навеяна  отношениями  с
художницей Софьей  Сергеевной  Урановой,  которой  Николай Сергеевич  горячо
восхищается  и  готов с любовью служить и поклоняться.  А ее  артистической,
привыкшей  к  творческому  одиночеству  натуре это  кажется обременительным.
Пожалуй, в пользу такого понимания (хотя это только предположение) говорит и
запись в дневнике 1-го ноября
     "Любовь-то ведь чувство не эгоистическое, а альтруистическое.  Любовь -
это не  себя  любить, а любить  другого  или  других...  Не  мне должно быть
хорошо, а им. А когда им хорошо, то само собой выйдет, что и мне хорошо, как
у нас было с Талечкой.
     Но  остаться жить  и  никого  не любить нельзя, я не могу. И потому ищу
Любви  не ради себя,  а потому, что она так же необходима, как воздух.  Если
нет ее, то задыхаешься. И так страшно ее потерять..."
     И там же дальше, но, видимо, на следующее утро после предыдущей записи:
     "Ночью до 3-х  часов читал Пушкина и  не  мог оторваться, а  сегодня  -
"Евгения Онегина". Волнительно, задевает глубоко. К старости лучше начинаешь
понимать все глубины и вдруг себя узнаешь, как в зеркале, даже в Евгении..."
     Из дневника Н.С. 16 ноября 1953 г.
     "Тоска  удручающая.  Не нахожу себе места...  Вчера  ездил на кладбище.
Первый снег легкой пеленой покрыл могилы. Солнце... Легче  стало.  А сегодня
опять... Только бы  доброту не потерять. Это единственная ценность,  которая
осталась, и которая, как друг, не покинет в трудное время.
     Сейчас были  Лева с Линой,  второй вечер подряд. Пришли меня навестить,
потому что без слов понимают...
     Луч света,  озаривший вдруг, теперь  вместе с наступившей осенью,  тоже
стал осенью. А там зима и все покрыто мертвым сном. Не знаю, выдержу ли.
     В  таком состоянии  не  могу  даже написать письмо  Саше. Что  наводить
грусть и  ныть? Самому тяжко от  этого упадка духа...  Но сознаю,  что крест
надо  нести  достойно.  Дай,  Боже, сил! Надо найти их  и не  поддаваться. И
найду!"
     ...25 ноября. "Звонил С.С. Портрет Пушкина принят. Слава Богу...
     Всю  жизнь привык заботиться,  отдавать внимание  близкому  человеку  и
обратно, а теперь  я  лишен  этого жизнью. И  серо,  и скучно, и безнадежно.
Душевное  и физическое одиночество. В  65 лет трудно научиться новому образу
жизни".
     И  как бывало  уже  не  однажды,  преодолеть  душевный кризис  помогает
обращение к Толстому.
     Из дневника Н.С. 4 декабря 1953 г.
     "Скоро люди поймут всю выстраданную им, Толстым, глубину его мысли, его
чаяний и прислушаются к его голосу.
     И вовсе нет у  него принципиальных противоречий  с подлинным, настоящим
коммунизмом, так как в основе обоих учений человек и сумма людей - общество.
Поступай  честно  перед самим собой  и  перед обществом.  Знаю,  что  многие
улыбнутся  такой "наивной" проповеди. Но улыбнутся те, кто не перестрадал, а
кто пережил многое и способен углубиться  чуть ниже обыкновенного уровня, те
задумаются  и  спросят честно сами себя  -  где же правда?  И  ответ  всегда
получится  один -  в человеке, в одном, двоих, многих - в  людях. И правда в
том, когда "один за всех и все за одного".
     Только  так и можно  жить,  только тогда  осуществится мир, уничтожатся
корысть  и  войны. Только любовь  соединяет людей  и дает жизнь  им  и жизнь
всему...
     Нужна любовь, борьба за любовь,  обличение злобы, корысти и войн, как в
личном плане, так и в общественном и мировом".
     ...14  декабря,  в  годовщину  смерти  матушки,  собрались  на  Большой
Дмитровке. Пришло  16  человек, помимо живущих в доме.  Даже больной гриппом
Сашура приехал из своего Кургана. Говорили, в частности, и о том, что теперь
при смене высшей  власти,  вопрос о  полноте  издания  Толстого  может  быть
поставлен снова...
     ...3 января 54 года Николай Сергеевич записывает в дневнике:
     "Днем был в Гослитиздате.  Разговаривал с милейшим Боборекой.  Советует
энергичнее защищать тексты  Толстого, идти в ЦК к  Поспелову,  опять,  как в
37-м году. Надо  обдумать. Верно, что пора действовать.  Тем  более, что сам
слыхал,  как  тов.  Маленков  в 47-м году на Оргбюро ЦК говорил,  что Полное
собрание  сочинений Толстого  должно быть  полным, и  надо  только  соблюсти
очередность. Теперь, кажется, пришла пора...
     Вообще, пора взяться  как следует за  дела и не покладая  рук, не жалея
сил работать.  И поменьше копаться в личных делах и переживаниях. А там, что
Бог даст".
     Из дневника Н.С. 4 января 1954 г.
     "Читаю рассказы  О. Генри. Всегда этот писатель особенно  действовал на
меня. Очень его любила и Талечка. Вообще удивительно  сходились у нас  с нею
всегда литературные и эстетические вкусы.
     Какая  содержательная,  помимо  всего другого,  у нас была 33-х  летняя
общая  жизнь!  И  как  удивительно просто  она  относилась к  смерти,  и как
лучезарно к жизни!  Как зажигалась ко всему новому, и как легко отказывалась
от  всего  отжитого!  Ее девиз был полная  свобода: и в  жизни со  мной, и в
воспитании  детей.  Свобода, и  при том  полное доверие. Какое  это  могучее
средство!
     Сегодня  как-то  особенно  остро  чувствую  ее, и это невидимое общение
вносит  правильную  и спокойную  установку  в  жизни,  уничтожает  диссонанс
сознания с чувством, подчиняя последнее первому..."
     ...6 января. "Как все мелко, как все  скучно,  что  волнует нас  здесь.
Отрада,  когда работаешь  над  тем, что  действительно  и безгранично, когда
разбираешься в следах великого духа, оставленных  на земле  в рукописях Льва
Николаевича.  Сколько  там вложено труда, вдохновения -  в  этой  торопливой
скорописи, когда буквы и слова не поспевают за брызжущим откуда-то из  самой
глубины озарением. Каждое слово,  зачеркивание и поправка свидетельствуют об
этапе,  о невероятном  напряжении, поиске  и  стремлении к правде и красоте.
Поистине гений! Рукописи, которые  я теперь  все изучил по  "Войне и  миру",
говорят  об этом красноречивей и  убедительней всего другого.  Мне  выпало в
жизни великое счастье разбираться в них, работать над ними..."
     12  января   утром  Николаю  Сергеевичу  неожиданно  позвонила  Надежда
Андреевна Обухова.  Она написала  прекрасную статью памяти  У.О.  Авранека к
100-летию со дня его рождения.
     В разговоре вспоминала всю семью: Талечку, детей. Николай Сергеевич был
растроган до слез.
     15  января  она  опять позвонила и  сказала, что сама  хочет  придти  и
принести  свою  статью с надписью  и  навестить весь дорогой ее  памяти дом,
"хотя  никого, кроме  Вас из  него не осталось". Через полчаса она,  Надежда
Андреевна  Обухова,  действительно  пришла,  бодро  поднялась по лестнице  и
вручила  Николаю Сергеевичу  в гостиной газету "Советская культура" со своей
статьей и надписью:
     "Глубокоуважаемому  Николаю  Сергеевичу  Родионову  на  память  о нашем
любимом, дорогом и незабвемнном Ульрих Иосифовиче Авранек.
     Н. Обухова"
     Потом много рассказывала про свое пение. Голос ее, несмотря на  68 лет,
звучит  в  полной  мере.  Вспоминала  юность,  общих  друзей,  рассматривала
портреты  Натальи Ульриховны,  мальчиков,  ходила  по всем комнатам. Звала к
себе, была ласкова и душевно расположена.
     "Взволновался до глубины души, -  пишет Н.С. -  Что  я  ей, знаменитой,
мировой артистке? И вот такая душевная ласка, такое внимание!"
     Из дневника Н.С. 26 января 1954 г.
     "Вечером был на именинах Татьяны Григорьевны Цявловской. Видел там Анну
Андреевну Ахматову.  Ночью возвращался домой пешком. Люблю ночную  пустынную
Москву: и дышится, и думается легко. И идешь так легко и бодро".
     5-го февраля Николай Сергеевич берется за переработку в свете  указаний
"вышестоящих инстанций" рукописи своей  первой работы, выполненной  в 1928-м
году -  писем Толстого 1910-го года.  Рукопись пролежала в  издательстве  25
лет(!). К своему  собственному удивлению он находит, что  работа эта сделана
хорошо и читается с интересом. Сокращает комментарии и с  горечью записывает
в дневнике: "Жалко  -  хороши  письма  корреспондентов. Какая нелепость  это
требование обесцвечивать  письма Толстого! Слава Богу,  удалось выпустить  в
34-м году 58-й том - Дневник 1910 года с настоящим комментарием. Он и сейчас
читается многими с большим интересом".
     Из дневника Н.С. 9 февраля 1954 г.
     "Сегодня целый день  в Гослитиздате ответственное совещание  - печатать
ли все Толстого. Теперь склонились, наконец, к  тому, что надо печатать все,
как  раньше.  Завтра  утверждение этого положения  в Госредкомиссии. Я  лишь
напомнил о  том,  что  слышал  в  46-м  году  (в августе) на Оргбюро  ЦК  от
Маленкова, а еще раньше от Поспелова на приеме у него в 38-м году".
     ...10 февраля. "Сегодня было  заседание Госредкомиссии. Присутствовали:
Котов, Панкратова,  Федин,  Пузиков,  Боборека,  Григоренко,  Розанова и  я.
Решено:
     1. Все печатать.  Конкретно,  сейчас:  "Исповедь",  "В  чем моя  вера",
"Царство Божье...". О других не говорилось (но будем печатать!).
     2.  "Азбуку" решено печатать, "Русскую  книгу для  чтения" в  последней
редакции, и прочее.
     3. Письма к Александре Львовне Толстой печатать полностью.
     Новое  веяние  начинает  сказываться.  Легче  работать,  легче  дышать,
времена Лозовского и прочих отошли в тяжелое прошлое.
     Всегда верил, что Правда восторжествует и еще при жизни своей увижу все
Льва  Николаевича  напечатанным  и  можно  будет  сказать:  "Исполнен  долг,
завещанный от Бога"...
     Действительно: в 1954  году будет  напечатано 11  томов  без каких-либо
сокращений и купюр, за следующие три года - все остальные, кроме последнего,
90-го  тома, который выйдет в  1958  году - и  все это еще при жизни Николая
Сергеевича.
     Если бы в сражении, длившемся четверть века,  где были и годы поражения
и временные  компромиссы, он, хотя  бы однажды,  капитулировал, Издание, без
сомнения,  заглохло  бы  и полное  наследие  Толстого  никогда  не  стало бы
достоянием русской культуры.
     Из дневника Н.С. 10 марта 1954 г.
     "Сейчас с  братом Костей  был у Валерии  Дмитриевны  Пришвиной, которая
читала замечательные Дневники Михаила Михайловича. Он пишет, что тот, кто не
читал их, не знает писателя Пришвина. И это, кажется,  правда. Мысли о жизни
и смерти, глубина мысли и сила чувства любви к людям, к природе... Как важно
их издать, хотя бы в выдержках.
     Дневники очень  сильные. Много  в  них  историко-литературного  и  даже
исторического материала".
     М.М. Пришвин  умер  15-го января  54 года на 82-м  году  жизни. Николай
Сергеевич познакомился  с  ним  незадолго  до  того.  Его  брат,  Константин
Сергеевич,  был частым гостем в  писательском доме в Лаврушенском переулке у
Михаила Михайловича и его относительно молодой жены, Валерии Дмитриевны.
     Пришвин  в свое  время,  в повести  "Заполярный  мед"  описал  "подвиг"
Константина Сергеевича, перевозившего рои пчел из средней полосы  России  за
Полярный  круг   в   надежде  на  их  акклиматизацию  в  условиях  короткого
заполярного лета.
     Из дневника Н.С. 21 марта 1954 г.
     "Опубликована  речь  Хрущева о  сельском  хозяйстве  на пленуме  ЦК  23
февраля 54 года. Очень важные и актуальные положения.
     Действительно,   сельское   хозяйство  было   в   преступном  загоне  и
разрушалось годами, в результате чего - массовый отлив мужской рабочей  силы
из деревни. Жаль,  что Хрущев  ничего не сказал  об этом, также и о том, что
урожаи, главным образом яровые, оставались неубранными и гибли под снегом...
     Не только министерства засели в Москве  и наводняют страну циркулярами,
питаясь только сводками, зачастую фальшивыми,  но  и лишние  люди застряли в
городе,  главным образом, в Москве, не неся никакой полезной для государства
работы и  ослабляя своим  отсутствием  деревню.  Надо  влить живую  струю  в
деревню и возродить ее".
     7  апреля. Николай  Сергеевич  закончил переработку 81-го тома собрания
сочинений.  Это -  письма Толстого  первой половины  1910 года, с которых он
начинал свою редакторскую работу в 1928 году у Черткова.
     "С болью сердца, - пишет он в дневнике, - сокращал комментарии и письма
корреспондентов. Какая  нелепость! Материалы к истории целой эпохи. В общем,
хорошо я работал 25 лет тому назад".
     Из  этой записи следует, что хотя и принято решение о полной публикации
всего,  написанного  Толстым,  но постановление  Оргбюро  ЦК  46-го  года  о
сокращении комментариев и других сопутствующих текстам материалов, свою силу
сохраняет.
     11 апреля. Запись  в дневнике:  "Вчера начал с интересом читать  совсем
неожиданную книгу - "Одиссею" Гомера. Что-то там есть, что задевает за живое
и вот живет века".
     Из дневника Н.С. 6 мая 1954 г.
     "Сегодня у нас ночует А.И. Журбин. Он с 46-го года находился во Львове.
Спрашивал  его про селения Гай и Чижикув  под  Львовом, где погиб  Федя.  Он
рассказал много  о  "бандеровцах". Днем наша власть, ночью - их.  Вешают. Он
думает,  что  убитого  Федю  нашли  местные  крестьяне  и  как неизвестного,
схоронили.  Крестьяне трогательно ухаживают за безвестными  могилами, кладут
тайком на могилки живые цветы. Хоть бы узнать что, хоть бы во сне  увидеть и
узнать..." (Подчеркнуто Н.С.).
     Рассказ гостя  из Львова, очевидно, всколыхнул  ушедшие  было в глубину
сознания яркие картины воображаемой смерти сыновей:
     "Видел сон, - записывает он несколько дней  спустя, - будто я художник.
Написал две картины "Памяти  погибших".  Мои  два сына. Сережа в 41-м году в
период отступления. Его подвергли  мучительной смерти  за то, что он сказал,
что  немецкие  листовки  -  ложь.  Умирает со  словами:  "Да здравствует моя
непобедимая Советская родина!"
     Федю поймали  бандеровцы и принуждали под страхом смерти служить у них.
Он с  негодованием отказался,  и его  растерзали.  Окруженный  разъяренными,
зверскими  лицами,  он  погибает  с  теми  же словами: "Да  здравствует  моя
непобедимая Советская родина!"
     Две  картины  под  общим  заголовком  стоят  рядом.  Вдохновенные  лица
мальчиков. Народ кучками собирается смотреть эти картины. Многие плачут. А у
меня на сердце облегчение от сознания исполненного долга перед ними...
     К сожалению, это только сон".
     Из дневника Н.С. 28 мая 1954 г.
     "Третьего дня звонил В.В. Шкловский. Он  читает варианты "Войны и мира"
в  14-м  томе и  поражается...  Такой, говорит,  книги еще не было.  Она  не
оценена сейчас. Ее надо не читать, а углубленно изучать...
     Вчера  у   Григоренко  узнал,  что  Владимир  Дмитриевич   Бонч-Бруевич
согласился  писать предисловия к  88-89 томам. По-настоящему обрадовался. Он
начал дело, он и кончит. Написал ему письмо".
     В середине июня в Союзе Советских писателей была организована дискуссия
по книге И. Эренбурга "Оттепель". Руководство  Союза намеревалось разгромить
повесть,  но  вышло наоборот -  книга  получила всеобщее  одобрение. Николай
Сергеевич присутствовал на дискуссии, хотя повесть прочитать еще  не  успел.
Эренбургу он явно симпатизирует, записывает в дневнике:
     "Человек  выше всех,  светлая  личность. Как ничтожны все оппоненты,  а
дамы   литературные   смешны  и  жалки.  Очень  интересен  Сурков,  умный  и
искренний".
     Немедленно  принимается за чтение. Его запись в дневнике от  22 июня не
восторженная, но с высокой оценкой правдивости автора:
     "Третьего  дня и вчера  прочел волнующую повесть  Эренбурга "Оттепель".
Много недостатков чисто художественных. Все только и  делают, что говорят  и
прячут друг от друга свои чувства, любовь.
     Чисто   психологическая  повесть  мотива  Достоевского,  только  с  той
разницей, что все люди нормальные, живые и  современные... Яркое и правдивое
изображение нашей теперешней  жизни со смелым  и  ярким  наложением теней  с
контрастами..."
     Из дневника Н.С. 17-19 июля 1954 г.
     "С  братом  Костей   ездил  на  Алабуху.  Давно   не  испытывал  такого
нравственного  и  художественно блаженства,  как  эта  поездка.  Ночевал  на
лужайке под цветущей липой. Жужжание пчел.  Ароматы. Луна. Заходящее красное
и выходящее  солнце.  Тишина  и упоительный воздух.  Рад  был, что с Костей.
Вчера, 18-го, к вечеру  у мамы  на могилке  мы вдвоем. Потом разрушенный дом
матевейковский, вернее не дом, а ямы от  него. Острое и живое воспоминание о
Талечке, грудном,  а потом 2-х и 3-х летнем  Сереже. Потом пустынная, глухая
лесная дорога  между Матвейковым  и Клусовым, где в 1950-м году мы бродили с
Талечкой, и где она так наслаждалась. Мир сошел на душу  и тело, и все стало
ясно и  нашло свои места. Бодрость и жизнь, а не уныние и смерть. И сейчас в
таком состоянии".
     В начале июля  Николай Сергеевич в архиве Толстовского музея приводит в
порядок  "все  концы" рукописей  "Войны  и мира".  5131