очень трудно читать других авторов за немногими исключениями...
     Ваши  же  книги  являются  именно этим  исключением, они  захватывают с
самого начала, живут в сознании  чем дальше, тем  больше - потому  что в них
правда и жизнь.
     Среди высказываний Льва Николаевича есть такие:
     "...писатель должен  браться за перо только тогда, когда он не может не
взяться,  как  не  может не  кашлянуть,  когда  хочется  кашлять..." и  еще:
"Признаки истинного искусства вообще - новое, ясное искреннее"...
     ваши  оба  романа, по моему глубокому  убеждению, целиком подходят  под
жесткие   требования,   которые  Л.Н.  Толстой   предъявлял   к  "настоящему
искусству".
     Все  это мне захотелось  высказать Вам и искренне пожелать  продолжения
Вашего творчества в том же, Вам одному свойственном направлении, а Вам лично
много сил, бодрости и дальнейших успехов...
     С искренним уважением и приветом неизвестный Вам
     Ник. Родионов"
     27 мая Николай  Сергеевич  говорил по  телефону  с  Онуфриевым  из  ЦК.
Похоже, что  звонок был оттуда, так как в дневнике по этому поводу записано:
"Дело наше, видимо, шевельнулось (в  связи со статьей в "Культуре и жизни" о
собраниях классиков). Что-то будет?.."
     В тот же день (вечером) еще одна запись, совсем о другом:
     "Был на футболе (Спартак -  Зенит). Всегда, когда там  бываю, как-будто
видаюсь наяву с мальчиками, особенно с Федей. Все кажется:  вот-вот увижу их
среди того моря голов. И  горькое  сознание: сколько их здесь десятков тысяч
человек, а их почему-то нет! Сижу среди этого людского  моря, предавшись  на
свободе своим мыслям и  переживаниям,  идущим из глубины.  И никто  этого не
знает, и мне хорошо".
     Из дневника Н.С. 1 июня 1950 г.
     "Третьего дня  в  дождик вечером была замечательная Татьяна Григорьевна
Цявловская.  Целый  вечер допоздна проговорили втроем. Глубокая,  искренняя,
простая и  прекрасная. Пришла ко мне, как к другу,  и я должен ее защитить и
оградить. Она говорит: "Как жизнь хороша и интересна!" Так же говорит другая
замечательная женщина, Софья Владимировна Короленко. Да, это  верно!  И  как
хорошо, и легко становится на душе...
     Сколько  хороших  и  интересных  людей  через мою  жизнь  прошло!  И не
пересчитать. Каждый человек по-своему интересен..."
     Наступило лето. Николай  Сергеевич  с  матушкой решают  вновь совершить
путешествие по реке. На этот раз оно будет коротким - всего 5 дней: по Волге
до  Плеса  и  обратно.  Вот  несколько  путевых  заметок  в дневнике Николая
Сергеевича.
     7 августа. "8  часов вечера. Теплоход  "Клим Ворошилов" -  на  Волге за
Угличем. Как разрывается сердце от грусти в буквальном смысле слова. Хочется
зажмуриться,  громко стонать, и  бежать без оглядки. Вот мы и бежим,  плывем
вдвоем по Волге.
     Выехали из Москвы вчера  в 9  часов вечера. Провожали  Сережины друзья,
Саша и Лева. Плывем в  самой комфортабельной обстановке  и, казалось бы, нам
хорошо, отдыхаем. Бежим от самих себя.
     В таком вечном удержании приходится жить до конца..."
     10 августа. "8-го вечером Плес. Левитановские места. Жаль, что вечером.
В 11 часов выехали обратно.
     Вчера утром был чудесный город Ярославль. Все дышит стариной: и церкви,
и дома, и расположение  города. Весь он в  зелени, с  просторными, тенистыми
бульварами. Были в Ильинской церкви - удивительная живопись. В  ужасном виде
Кремль. Полуразрушенные  древние соборы  не  поддерживаются, заросшие травой
дорожки, меж  деревьев сушится  белье, тут  же  гараж. Удивительно:  в таком
чудесном  городе  и такое запустение. Хороший музей:  отделы  исторический и
природы...
     Плывем  по  необъятному Рыбинскому морю. С правой стороны торчат из-под
воды остатки города Милочи, напоминая о варварском способе постройки канала.
Затопили  города: Корчеву, Молод, больше  половины Калязина - торчит из воды
только колокольня. А сколько деревень и сел!..
     Неужели  нельзя было всего этого избежать, хотя бы для крупных центров?
Чем оправдать такое "несчитание" с человеком?
     Сегодня,  10-го,   были   в  замечательном  Угличе.   Молодой  блондин,
угличанин,  с энтузиазмом  рассказывал  про  Углич  и  легенды  про  Дмитрия
царевича.  А  по  берегам  все  старинные  храмы,   шатровые  и  пятиглавые,
стремящиеся ввысь. Очень, очень интересно все".
     12  августа.  "Вчера  в  7  часов вечера  приплыли  обратно  в  Москву.
Встретили  трогательные мальчики,  Саша и  Лева. Дома Соня, вечером приехали
Ириша с Наташей, только что выдержавшей экзамены в Мединститут, позже Костя,
которого не видел 2 месяца. Он  был  на  берегах Норвегии, развозил  пчел по
Баренцеву морю".
     Из дневника Н.С. 18 августа 1950 г.
     "15-го августа, впервые  после отпуска, был в Гослитиздате и узнал, что
состоялось   постановление   ЦК   о  нашем  издании.  Редакторский   комитет
ликвидирован.  В  Госредкомиссию  введен  из  Редакц.  Комитета один  только
Гудзий. Образована неработоспособная Госредкомиссия, стоящая теперь во главе
всего дела... (В состав ГРК, таким  образом, к этому моменту входят: Фадеев,
Шолохов, Панкратова, Гудзий, Головенченко и относительно  молодой, 1905 года
рождения, философ  В.С.  Кружков -  не  иначе, как  уполномоченный ЦК.  Он в
партии с 1925 года - Л.О.).
     ...Мое положение,  вернее моя  роль, неопределенна. Что бы там ни было,
буду  работать  ради  дела  до  последней  возможности,  помня  заветы  Льва
Николаевича,  Владимира  Григорьевича  и Сергея  Львовича.  Вопросы  личного
самолюбия  должны  быть совершенно  отброшены, да  их (к моему  собственному
удивлению) и не оказалось".
     В Гослитиздате опять замена директора: Головенченко сменил Котов. 26-го
числа Николай Сергеевич  написал  ему письмо о  своей будущей работе.  Между
тем,  издание стало понемногу  оживать. Менее, чем за год, прошедший с конца
октября 49 года из печати вышло еще 4 тома. Новый директор отнесся  к планам
Николая Сергеевича благосклонно.
     ...13 сентября. "Вчера имел большой  разговор с Котовым и Бычковым. Они
все дело поручают  мне, и  Котов  сказал, что имеет  на это установку свыше,
которая совпадает с его личным желанием.
     Я больше, чем удовлетворен, так как тоже думаю, что для дела это лучше,
потому что подхожу к нему с чистым сердцем и отдаю все силы.
     С сегодняшнего  дня начал  действовать и работать,  имея более  твердую
почву под ногами".


     Из дневника Н.С. 20 сентября 1950 г.
     "Воскресенье  был необычный  день.  Пришел  Лева  и  уговорил  ехать  в
Сокольники.  Чудная осенняя погода,  лес,  бабье лето  - золотое. Сидел  под
дубом и правил  корректуры.  Вспоминаю, как прекрасный  сон.  Талечка, Боря,
Лева и я к вечеру вернулись, приятно утомленные и ободренные..."
     Вдохновленный  разговором  с  Котовым,   Николай  Сергеевич  с  головой
окунается в  предписанную решением  ЦК  работу по корректировке томов, ранее
подготовленных  к печати.  "По умным  замечаниям  Фадеева"  (как  он пишет в
дневнике),  переделывает   предисловия  к   48   и  49  томам.   61-й   том,
подготовленный  покойным  Цявловским,  уже  переработан им ранее,  теперь он
правит гранки.
     Но  за всем напряжением текущей работы  не  отступают,  не  исчезают  с
горизонта раздумья о главном: о смысле жизни, о будущем страны. Политические
оценки, по-прежнему, наивные, и, по-прежнему, в центре  - идея коллективного
труда.
     Из дневника Н.С. 29 октября 1950 г.
     "...Субъективно хорошо  только тогда,  когда  объективно хорошо. Не мне
хорошо, а всем хорошо...
     Почему наша  страна, наш народ идет всегда  вперед,  не  боится никаких
препятствий, делает во всех отраслях гигантские успехи?
     Потому что идея коллективности - его основная  черта: "всем миром", "на
миру  и  смерть  красна",  поучения  Владимира  Мономаха  сыновьям,  община,
кооперация  в  первые   два  десятилетия  XX  века   и,   наконец,   Великая
Социалистическая Революция и дальше коммунизм.
     Это все одна идея - в разных формах и объемах...
     Вот только  наше  искусство отстает от жизни. Потому что  надо  изнутри
понять, а не бояться палки. Надо дерзать, заглядывать вперед, как это делали
Пушкин и Толстой, а не плестись в хвосте за жизнью...
     Велика  освободительная,   гуманитарная   роль   классической   русской
литературы... С надеждой уповаю на Шолохова и Каверина".
     Из дневника Н.С. 26 ноября 1950 г.
     "22-го вечером  приехал  Саша. Очень много  интересного  рассказывал  о
Кургане.
     Сейчас  прочел  его  интереснейшую лекцию о  "Войне  и  мире"  и  "Анне
Карениной". Особенно интересно  и ново о "Войне  и  мире" - Кутузов,  Платон
Каратаев - все абсолютно верно. Молодой человек, а так глубоко все понимает.
Чувствуется хорошая историческая подготовка".
     Хотя   Николай  Сергеевич,   выполняя  указания   ЦК,   активно   занят
переработкой   подготовленных  томов  в  плане  сокращения  комментариев   и
предисловий,  но  по главному вопросу -  полноте собрания сочинений Толстого
сдавать позиции  не  собирается.  "Идет моральная  битва за  наше издание, -
записывает он в тот же  день, 26-го. - Не отчаиваюсь,  верю в правое дело, и
уверен в конце концов в успехе - надо все публиковать Толстого".
     ...2  декабря. "Прочитал чистые  листы моего предисловия к 35-му  тому.
Много понапихали не моего:  на  каждой  странице  о реакционности  Толстого,
"Толстой  не понял",  "Толстой  просмотрел" и так далее.  Все это не мое,  а
подпись моя... Неприятно. Выходит, что ради  выхода тома я пожертвовал своим
именем... Впрочем, "Делай, что должно..."
     Самое главное, за  чем  надо следить в  себе, нет ли  тщеславия  в моих
поступках и  даже мыслях...  Все последнее время  живу напряженно и с  более
ясной головой (пожалуй,  и душой), чем обыкновенно. Но боюсь  рисовки,  даже
перед собою. И то, что я сейчас пишу, вот эти слова - не есть ли рисовка?...
     Сейчас пришел  милый Лева, сидит  на диване сзади  меня и читает Сашину
лекцию о Толстом, и  мне приятно.  Никогда этот человек  мне  не  мешает,  и
всегда мне с ним легко".
     ...17-го декабря - для Николая Сергеевича  "знаменательный день". Вышел
сигнальный  экземпляр  35-го  тома.  С  которого  в 39-м  году  начались все
неприятности  и задержки.  В  этот  же  день  он заканчивает  правку  гранок
последнего тома  дневников Толстого (из 13-ти томов 6 уже вышло, а остальные
7 - набраны).
     "Моя жизненная задача,  - записывает  он  в тот же день, -  если  и  не
опубликовать полностью все литературное  наследие Льва Николаевича Толстого,
то хотя бы перевести все на типографские знаки и таким образом сохранить. И,
слава Богу, более, чем наполовину эта задача выполнена..."
     Из дневника Н.С. 19 декабря 1950 г.
     "Лева  читал свою  юношескую  биографию.  Искренно,  глубоко -  свежая,
оздоровляющая и поднимающая струя воздуха. Он  еще ближе стал. Я ему показал
заветную автобиографию -  некролог (не  знаю, как назвать) "Мой день  в 1945
году", запертую в тумбочке, в  Сережином ящике, где лежит папироса "Казбек",
которую он оставил выкурить, когда вернется с войны... Он ее не выкурил...
     Лева был очень потрясен, а у меня с ним какое-то единение.
     Это было  17-го,  а вчера, 18-го,  он прочел еще  главу - первые дни  и
месяцы войны.
     Позвонил  матери,   что  дня  на  три   уезжает   на  работы  по  рытью
противотанковых рвов  и не видел ее три  года.  И так очень многие.  Я уехал
тоже на 3  дня, на маневры, как мне  сказали,  а  вернулся через 3 месяца  и
почти до конца ничего ни о ком не знал из своих..."
     Новый, 1951-й год  Николай Сергеевич и  матушка встречали дома вместе с
Эммой, Иришей и Петром Николаевичем Щукиными. Два раза  приезжала племянница
Маша, осталась ночевать. Наутро - короткая запись в дневнике:
     "Веселье и надрывная грусть. Рыдал, уединившись".
     Из дневника Н.С. 9 января 1951 г.
     "...4-го вызывал Котов. Он ездил в ЦК. Требуют новый план. Не хотят все
печатать. Выпуски - купюры. Но какие и в каком направлении - не говорят. Вы,
де, сами  предложите. Непонятно и неопределенно, совсем не по-большевистски:
"Пойди туда - не знаю куда, принеси то - не знаю что..."
     Из   48-го  тома,  думаю,   можно  пожертвовать   сельскохозяйственными
записными  книжками.  Без  комментариев  они,  действительно,  непонятны,  а
большие комментарии  печатать  нельзя.  Отдельные  записи,  не  перебиваемые
"инвентарными", только будут выглядеть ярче.
     Сами они  там  боятся изменить подписанное  постановление и,  в  то  же
время, хотят соблюсти свою невинность. А на нас отыграться, запутав все...
     Недомыслие и неграмотность!
     Ослаб и  не могу ничем заниматься. Говорят: "кардио-склероз" и энфизема
легких. А в общем, это все ерунда. Все дело в деле".
     ...15  января. "Целую неделю составлял  "новый план" по  порче издания.
Мучительно тяжело, но надо спасать дело... Сегодня  Мишин подписал на сверку
листы  64-го  тома.  Дело,  все-таки,  двигается,  хотя  бы  по переводу  на
типографские знаки..."
     ...19  января.  "6 лет  тому  назад,  в то  время,  когда  Федя  терпел
предсмертные муки,  я страдал  ужасно физически - был такой  припадок  язвы,
которого никогда не было, ни до, ни после...
     Это, -  скажут, -  мистика.  Нет, не мистика.  Это  -  подлинный  факт.
Когда-нибудь опытная наука дойдет  до  этого:  до скрытых  связей явлений на
расстоянии,  как она  дошла до телефонов,  электричества  и радио. Для наших
предков много веков назад все это тоже была бы мистика..."
     К концу января новый план издания готов. Он получает одобрение  опытных
специалистов  по  Толстому:  Гудзия, Бычкова,  Петровского, Опульской.  1-го
февраля  происходит  2-х   часовое   обсуждение   этого  плана  в   дирекции
Гослитиздата  с  Котовым  и  его   заместителями.  Начальство  категорически
отвергает  проект  Николая  Сергеевича  и  под угрозой  полного  прекращения
издания  требует составить новый  план, в  котором  были  бы  исключены  все
тексты, "не имеющие общественного, литературного и биографического значения,
а также интимно-натуралистические и явно реакционные".
     В ночь  с  1-го на 2-е Николай Сергеевич  в муках  перерабатывает план.
По-видимому, эта переработка была сочтена приемлемой.  К такому выводу можно
придти на основании следующей горькой записи.
     ...7  февраля.  "Есть  такие  товарищи-друзья,  которые  склонны   меня
обвинять в  том, что  я  участвую  и  помогаю  в цензурировании Толстого. Не
принимаю этого обвинения.
     Я хочу искренне напечатания Толстого.  В  настоящих  условиях полностью
напечатать нельзя. Зная материал,  я указываю, что надо выпустить,  чтобы не
рисковать всем  делом. Это известный компромисс или договор и очень тяжелый.
Если я  его  принимаю,  то  должен выполнять добросовестно  и  честно, а  не
заниматься саботажем.
     Я  готов  на  какие  угодно  компромиссы для себя  лично,  лишь бы  был
напечатан максимум  Толстого. Соблюдать  при всех  обстоятельствах  какую-то
"невинность", отходить горделиво в сторону и говорить: "делайте как  хотите,
я вам не  помощник" глупо  и неверно... Это какой-то  эгоцентризм. Я  живу и
должен  участвовать  в  жизни,  а  не  сидеть  в  углу  раком-отшельником  и
злопыхать...
     Понимаю,  что   то,   что  делается  и  как  это  делается  (совершенно
неавторитетными, случайными людьми)  плохо,  но я стараюсь и буду стараться,
чтобы  при  данных условиях оно  было лучше,  грамотнее  и  сознаю, что могу
внести в этом направлении  свою лепту. Уход от дела в  данной обстановке был
бы с моей стороны прямым предательством...
     Написав это, посмотрел в глаза моим  мальчикам  (их  портреты стоят  на
столе  и смотрят  на  меня) и  старичкам  (висят  над  креслом  на стене)  и
облегченно вздохнул. Они одобрили!.."
     ...Проходит  более месяца. Несмотря на  достигнутое соглашение, ни один
из 11-ти подписанных к печати  томов в типографию не направлен.  14-го марта
Николай Сергеевич обращается по этому поводу с жалобой к Маленкову:
     "Дело возмутительно стоит,  -  пишет он.  -  За это платят сотни тысяч:
задержка 5-ти вагонов металла (набор)".
     Из дневника Н.С. 23 марта 1951г.
     "Сейчас были с милым Левой Остерманом у Николая Дмитриевича Телешова...
Разговор перешел на  его "Воспоминания", которые  вышли  третьим изданием  в
"Советском    писателе".   Н.Д.   возмущен   и   взволнован   до   крайности
"возмутительными" редакторами... "Например, - говорит он,  -  вычеркнули то,
что я лично видел Достоевского на открытии памятника Пушкину. Вычеркнули еще
мои слова  о  том, что Достоевский  так  читал  в зале Благородного собрания
Пушкинского "Пророка", как не читал и не прочтет ни один артист.
     Есть в Москве  улица Достоевского, музей Достоевского, а они вычеркнули
из моих воспоминаний  все о Достоевском! Ведь  какая  наглость".." - привожу
слова Н.Д. почти  стенографически. Он очень  взволновался и  мы  постарались
перевести разговор на другое - о прошлом..."
     ...Николай  Сергеевич упомянул  о  Саше, который  работает в Кургане. В
связи  с чем  Н.Д.  рассказал,  что  "...бывал в Кургане в 86-м году.  Тогда
только  что  открылась железная дорога, ее еще строили. Из Кургана мне  дали
пропуск в Златоуст в  рабочем  поезде,  в товарном вагоне. На  одной станции
пришел проводник и говорит: "Хотите чайку попить? Сейчас принесу самовар"
     - Я согласился, и он  действительно принес самовар, расстелил  на  полу
вагона скатерть, и мы попили с ним чая.
     На другой остановке говорит: "Хотите пообедать?"
     - Да, пожалуй, времени не хватит. Сколько будет стоять поезд?
     - Да, сколько время... когда пообедаете, тогда и поезд пойдет!
     Вот какие были времена, которые я застал. Как теперь все это далеко".
     Из дневника Н.С. 10 апреля 1951 г.
     "Вчера  написал  (переадресовал)  в  Гослитиздат письмо в ЦК Сталину  о
нашем Издании (ущемленный план).
     Что-то сердце вдруг покалывает неприятно. Боюсь  умереть раньше Талечки
- уж очень ей тяжело будет...
     Надо  бы,  чтобы  моим душеприказчиком  (если  умру  позже  Т.) был  Л.
Остерман, а брат Костя - главным наследником..."
     Сталину письмо послано не было, но одновременно с Гослитиздатом Николай
Сергеевич послал  его Фадееву, как председателю Госредкомиссии.  По существу
дела  это  была  попытка  "отыграть  обратно" согласие  на  "цензурирование"
Толстого. Фадеев в это время был крупной политической фигурой  (Председатель
Правления  Союза писателей  и член ЦК ВКП(б)). Кроме того,  по  единодушному
мнению  литературоведов, он  не только горячий поклонник Толстого, но  и его
верный  ученик,  фанатически  приверженный  художественной  манере  Толстого
(особенно в "Разгроме").
     Ответ от Фадеева пришел через день. Он писал,  что задержка в печатании
томов  произошла  "потому,  что многие члены комиссии, и я  в том числе, при
всем их и моем глубоком уважении к литературному наследству Льва Николаевича
Толстого и его  памяти, усомнились в возможности  публикования некоторых его
произведений,  носящих  с  точки  зрения  наших  коммунистических  взглядов,
открыто реакционный характер, являющихся прямой пропагандой религии (хотя бы
и  в  особом,  своем,  Толстовском  понимании).  Кажется   нам  неприемлемым
опубликование и тех мест  из дневника Толстого, которые  содержат  такие  же
взгляды в  их прямом и реакционном с нашей точки  зрения выражении,  и мест,
связанных  с  такими  интимными  сторонами  жизни  Толстого,  которые  могут
породить у читателя совершенно неправильное мнение о нем...
     Народ  наш  неизмеримо  вырос; он  понимает, что образы  великих  людей
нашего исторического прошлого несут в себе огромный моральный авторитет и, в
известном  смысле,  должны  служить  образцом  для  молодых поколений.  Л.Н.
Толстой считал необходимым  опубликовать свои дневники, рассчитывая, что  их
будут читать люди, принадлежащие к  одному с  ним  классу и более или  менее
узкий круг обр