подходили по размеру к его машине, МакКатчен
содрал с него двадцать долларов как нечего делать. Обратите
внимание на то, что к тому времени его состояние перевалило
за миллион долларов. Он также велел Бейкеру поставить
грузовик на вкопанные в землю бревна. Он сказал, что ему не
хотелось бы проезжать мимо и видеть, как его грузовик все
глубже и глубже погружается в землю, словно какой-нибудь
бесхозный хлам. Бейкер сделал это. Через год "Крессуэлл"
сполз с бревен и придавил МакКатчена до смерти. Старики с
удовольствием рассказывали эту историю, неизменно выражая в
конце надежду, что МакКатчен хорошо повеселился на те
двадцать долларов, которые он получил за колеса.
   Я вырос в Касл Роке. Когда я родился, мой отец работал
на Шенка и МакКатчена уже почти десять лет, и грузовик,
перешедший к дяде Отто вместе со всем другим имуществом
МакКатчена, был вехой в моей жизни. Моя мама покупала
продукты в магазине Уоррена в Бриджтоне. Туда надо было
добираться по шоссе Блек Хенри. Каждый раз, когда мы
отправлялись, я смотрел на грузовик, возвышавшийся в поле на
фоне Белых гор. Он уже не был подперт бревнами - дядя Отто
сказал, что одного несчастного случая достаточно - но сама
мысль о связанном с ним происшествии уже внушала мальчику в
коротких штанишках непреодолимый ужас.
   Он стоял там летом на склоне, окруженном с трех сторон
дубами и вязами, стоявшими на границе поля, словно
факельщики. Он стоял там зимой, окруженный сугробами,
доходившими иногда до его выпуклых фар, так что грузовик
делался похожим на мастодонта, увязающего в зыбучих песках.
Весной, когда поле превращалось в настоящее болото из
мартовской грязи, и было непонятно, как он не утонет в нем.
Если бы не подпирающий его хребет солидного валуна, так бы
оно, наверное, и случилось. Времена года менялись, года
шли, а он оставался на месте.
   Мне даже раз пришлось побывать внутри. Однажды отец
остановился на обочине (мы направлялись на Фрайбургскую
ярмарку), взял меня за руку и повел в поле. Мне кажется,
это было в I960 или в 1961 году. Я смертельно боялся
грузовика. Я слышал истории о том, как он скатился с бревен
и раздавил дядиного компаньона. Я слышал все эти россказни
в парикмахерской, спрятавшись за журналом "Лайф", который я
не в силах был читать, и слушая, как мужчины говорили о том,
как его раздавило и о своих надеждах, что старина Джорджи
хорошо повеселился на двадцать долларов, вырученных от
продажи колес. Один из них - по-моему, это был Билли Додд,
отец чокнутого Фрэнка - сказал, что МакКатчен выглядел как
"тыква, лопнувшая под тракторным колесом". Это видение
преследовало меня месяцами... но моему отцу это, конечно,
было невдомек.
   Отец подумал, что мне понравится забраться в кабину
старого грузовика. Он заметил, как я смотрю на него каждый
раз, когда мы проезжаем мимо, и, как мне кажется, принял мой
ужас за восхищение.
   Я помню сумрачный запах ветра, немного горький, немного
резкий. Я помню серебристый отлив сухой травы. Я помню
шорох наших шагов, но лучше всего я помню нависающий надо
мной самосвал, вырастающий все больше и больше, оскал его
радиатора, кроваво-красный цвет краски, затуманенный взор
ветрового стекла. Я помню, как меня захлестнула волна
страха, еще более сумрачная и холодная, чем осенний ветер,
когда отец взял меня подмышки и посадил меня в кабину:
"Поезжай на ней в Портленд, Квентин, ну же, заводи!" Я
помню, как ветер омывал мое лицо, пока отец поднимал меня
вверх, и как затем его чистый запах сменился запахами масла
потрескавшейся кожи, мышиного помета и... я готов
поручиться... крови. Я помню, как я пытался удержать
слезы, пока отец стоял и улыбался мне, уверенный в том, что
доставляет мне волнующее переживание. И так оно и было на
самом деле, но не так, как он себе это представлял. Я понял
с абсолютной ясностью, что сейчас он отойдет или по крайней
мере отвернется, и тогда грузовик сожрет меня,
просто-напросто сожрет меня живьем. А потом выплюнет меня
пережеванным, изломанным и... и словно бы лопнувшим. Как
тыква под тракторным колесом.
   Я начал плакать, и мой отец, лучший из всех, спустил меня
вниз, успокоил меня и отнес назад к машине.
   Он нес меня на руках, и через его плечо я мог смотреть на
удаляющийся грузовик, гигантский радиатор которого зловеще
нависал над полем. Черная круглая дыра, через которую, по
словам дяди Отто, вылетел цилиндр, напомнила мне безобразно
пустую глазницу, и мне захотелось сказать отцу, что я
почувствовал запах крови и поэтому заплакал. Но я не знал,
как это сделать. Мне кажется, он все равно бы не поверил
мне.
   Я был пятилетним мальчиком, верящим в Санта Клауса, и
также твердо я уверовал в то, что чувство страха, охватившее
меня, когда отец запихнул меня в кабину грузовика, исходило
от самого грузовика. Двадцать два года мне понадобилось,
чтобы понять, что не "Крессуэлл" убил Джорджа МакКатчена.
Мой дядя Отто убил его.
   "Крессуэлл" был вехой в моей жизни, но он также занимал
заметное место в сознании всей округи. Если вы объясняли
кому-нибудь, как добраться из Бриджтона в Касл Рок, то
обязательно упоминали, что примерно через три мили после
сворота с одиннадцатого шоссе слева от дороги будет стоять
старый красный грузовик, и если вы увидите его, значит, вы
на правильном пути. Туристы часто останавливались на вязкой
обочине (иногда их машины застревали там, доставляя всем
огромное веселье) и фотографировали Белые горы с грузовиком
дяди Отто на переднем плане, для большей живописности.
Долгое время отец называл "Крессуэлл" "туристическим
мемориалом на Троицыном холме", но вскоре перестал это
делать. К тому времени наваждение дяди Отто зашло уже
слишком далеко, чтобы можно было шутить по этому поводу.
   Такова предыстория. Теперь переходим к тайне.
   То, что именно он убил МакКатчена, для меня ясно как
день. "Он был как лопнувшая тыква", - говорили завсегдатаи
парикмахерской. Один из них добавлял: "Готов побиться об
заклад, что он распростерся перед грузовиком, как эти
козлы-арабы, которые молятся своему дурацкому Аллаху. Я
прямо вижу его в тот момент. Они оба были чокнутыми, оба.
Если не верите мне, посмотрите, как кончил Отто Шенк. Прямо
через дорогу в маленьком домике, который он думал подарить
городу, чтобы устроить там школу. Сумасшедший, как
какая-нибудь дерьмовая крыса".
   Все это сопровождалось кивками и понимающими взглядами,
потому что к тому времени они уверились в том, что дядя Отто
был странноват, но ни один из старых сплетников не увидел в
нарисованной картине - "распростерся перед грузовиком, как
эти козлы-арабы, которые молятся своему дурацкому Аллаху" -
ничего подозрительного или странного.
   Маленький город всегда живет слухами. Людей объявляют
ворами, распутниками, браконьерами и обманщиками на основе
скуднейшей информации и широчайших обобщений. Мне кажется,
часто слух рождается просто от скуки. Я думаю, что всю эту
среду маленького городка, которую описывало столько
писателей от Натаниэля Готорна до Грейса Металиоса, нельзя
назвать отвратительной только по одной причине: все эти
слухи, рождающиеся на улице, в парикмахерской, в бакалейной
лавке как-то странно наивны. Такое чувство, что эти люди во
всем склонны видеть злобу и глупость, и готовы даже
приписать их лишенному этих недостатков человеку, но
настоящее, сознательно совершенное зло может оказаться
незамеченным ими, даже когда оно висит у них прямо под
носом, совсем как ковер-самолет в одной из волшебных сказок
эти козлов-арабов.
   Как я догадался, что он это сделал? - спросите вы меня.
Только потому, что он был с МакКатченом в тот день? Нет. Я
понял это по его отношению к грузовику. К "Крессуэллу".
Когда наваждение начало одолевать его, он переехал в тот
маленький домик, прямо через дорогу от грузовика... Но даже
тогда, особенно в последние годы своей жизни, он смертельно
боялся, что в один прекрасный день грузовик переползет через
дорогу и...
   Я думаю, дядя Отто заманил МакКатчена в поле разговорами
о его строительных планах. МакКатчен всегда был готов
часами рассуждать о своем доме и о приближающемся отходе от
дел. Они получили выгодное предложение от гораздо более
крупной компании - я не упомяну ее названия, но оно
наверняка вам знакомо - и МакКатчен хотел принять его. Дядя
Отто был против. Тихая борьба по этому поводу продолжалась
между ними с весны. Я думаю, что это несогласие и послужило
причиной желания дяди Отто избавиться от своего партнера.
   Я думаю, мой дядя подготовился ко всему следующим
образом: во-первых, он подкопал бревна, на которых стоял
грузовик, а во-вторых, положив что-то на землю прямо перед
носом грузовика, где МакКатчен обязательно должен был
увидеть эту вещь.
   Какую вещь? Я не знаю. Что-нибудь яркое. Бриллиант?
Или всего лишь осколок стекла? Это не имеет значения. Она
вспыхивает и сияет на солнце. Возможно, МакКатчен замечает
ее. Если же нет, то будьте уверены, что дядя Отто обратит
его внимание на нее. Что это там такое? - спрашивает он,
указывая пальцем. Не знаю, - говорит МакКатчен и торопится
взглянуть.
   МакКатчен опускается на колени прямо перед "Крессуэллом",
наподобие этих козлов- арабов, которые молятся своему
Аллаху, и пытается выковырять эту вещь из земли. В это
время дядя небрежно прогуливается и подходит к грузовику
сзади. Один мощный толчок, и он расплющивает МакКатчена,
МакКатчен лопается, как тыква.
   По моим подозрениям, он был слишком законченным пиратом в
душе, чтоб умереть мгновенно. Воображение подсказывает мне,
как он лежит, придавленный носом грузовика, и кровь течет у
него из носа, изо рта и из ушей. Лицо его бело, как бумага,
глаза потемнели, он просит дядю помочь ему, помочь
побыстрее. Просит... затем умоляет... и наконец
проклинает моего дядю, обещая, что достанет его хоть из-под
земли и покончит с ним. А мой дядя стоит и смотрит, засунув
руки в карманы, ожидая, когда все будет кончено.
   Вскоре после смерти МакКатчена мой дядя стал вести себя
так, что завсегдатаи парикмахерской сначала назвали это
странным, потом ненормальным, а потом чертовски загадочным.
То, что сделало его сумасшедшим, "как дерьмовая крыса",
пользуясь жаргоном парикмахерской, проявилось потом в полной
мере, но, похоже, ни у кого нет сомнений, что начались его
странности примерно в то же время, когда умер Джордж
МакКатчен.
   В 1965 году дядя Отто построил небольшой однокомнатный
дом через дорогу от грузовика. Много было разговоров о том,
что старина Отто Шенк собирается устроить там, у Троицына
холма рядом с шоссе, но когда выяснилось, что это - подарок
городу, новое здание школы, которую он просил назвать в
честь его покойного компаньона, всеобщему удивлению не было
предела.
   Городские власти Касл Рока были поражены. Впрочем,
поражены были все. Почти все в Касл Роке в свое время
ходили примерно в такие же однокомнатные школы (или думали,
что ходили, а это примерно то же самое). Но к 1965 году ни
одной однокомнатной школы в Касл Роке не осталось.
Последняя из них, школа Касл Ридж, закрылась около года
назад. К тому времени в городе была выстроена на окраине
начальная школа из стекла и шлакоблоков, а на Карбайн-стрит
была открыта прекрасная новая средняя школа. В результате
своего эксцентричного предложения дядя Отто преодолел одним
прыжком расстояние межу "странным" и "чертовски загадочным".
   Власти послали ему письмо (никто не осмелился увидеться с
ним лично), в котором поблагодарили его и выразили надежду,
что он будет также заботиться о нуждах города и в будущем,
но отклонили однокомнатную школу под предлогом, что в городе
и так уже вполне достаточно школ. Дядя Отто впал во все
возрастающее бешенство. Заботиться о нуждах города в
будущем? кричал он моему отцу. Ну что ж, он позаботится о
них, но не так, как им бы того хотелось. Он не вчера
родился. Он может отличить ястреба от ручной пилы. И если
они собираются соревноваться с ним в том, кто ссыт дальше,
то он покажет им, что может ссать как хорек, выдувший
бочонок пива.
   "Что же ты собираешься делать?" - спросил его мой отец.
Они сидели за столом на кухне у нас дома. Моя мать ушла с
шитьем наверх. Она говорила, что ей не нравится дядя Отто.
Она говорила, что от него воняет, как от человека,
принимающего ванну раз в месяц. "И это богатый человек", -
всегда добавляла она с презрением. Мне кажется, его запах
ей действительно не нравился, но дело было не только в этом.
Дело было в том, что она боялась его. В 1965 году дядя Отто
стал выглядеть "чертовски загадочно", да и действовать стал
таким же образом. Он расхаживал по городу в зеленых рабочих
брюках на подтяжках, в байковой нижней рубахе и больших
желтых ботинках. Глаза его устремлялись в непонятном
направлении, когда он говорил.
   "Что?"
   "Что ты собираешься делать с этим домом теперь?"
   "Я буду жить в этой сучьей дыре", - отрезал дядя Отто и
привел свое намерение в исполнение.
   История последних лет его жизни не займет много времени.
Он страдал от того мрачного вида душевной болезни, о котором
так часто пишут в бульварных газетах. Миллионер умирает от
недоедания в многоквартирном доме. Нищенка была богата, -
подтвердили банковские записи. Позабытый всеми банковский
магнат умирает в одиночестве.
   Он переехал в маленький красный домик - позднее цвет
выцвел до бледно-розового - уже на следующей неделе.
Никакие доводы моего отца не могли выкурить его оттуда.
Через год он продал дело, ради сохранения которого он, как я
полагаю, убил человека. Его странности возросли в числе, но
деловая хватка не оставила его, и он продал дело с большой
выгодой.
   Таков был мой дядя Отто, состояние которого составляло
около семи миллионов долларов и который жил в крошечном
домике на шоссе Блек Хенри. Его городской дом был заперт,
окна закрыты ставнями. В то время он уже начал путь от
"чертовски загадочного" к "сумасшедшему, как какая-нибудь
дерьмовая крыса". Следующий шаг на этом пути выражался
короткой, менее выразительной, но более зловещей фразой
"может быть опасен". Следующим шагом, как правило, является
погребение.
   В своем роде дядя Отто стал таким же неподвижным
объектом, как и грузовик через дорогу, но я сомневаюсь,
чтобы кто-то из туристов стал останавливаться, чтобы сделать
его фотографию. Он отрастил бороду, которая была скорее
желтой, чем белой, словно пропиталась никотином от его
сигарет. Он стал очень толстым. У него появился второй
подбородок, и в складках его всегда была грязь. Люди часто
видели, как он стоит на пороге его странного маленького
домика, просто неподвижно стоит, смотрит на шоссе и на то,
что находится по другую сторону от него.
   На грузовик, его грузовик.
   Когда дядя Отто перестал появляться в городе, именно мой
отец не позволил ему умереть в одиночестве от голода. Он
приносил ему провизию каждую неделю, покупая ее на свои
собственные деньги. Дядя Отто ни разу не вернул ему ни
цента, возможно, ему это просто не приходило в голову. Папа
умер за два года до смерти дяди Отто. Деньги дяди Отто
отошли факультету лесного хозяйства Мэйнского университета.
Я думаю, они были довольны. Во всяком случае, если учесть
величину суммы, этого следовало ожидать.
   Когда я получил права в 1972 году, я часто стал завозить
недельную провизию. Поначалу дядя Отто смотрел на меня с
некоторым подозрением, но понемногу начал оттаивать. Через
три года он впервые сказал мне о том, что грузовик медленно
подползает к дому.
   Я тогда уже был студентом Мэйнского университета, но
приехал домой на летние каникулы и вновь взялся за
еженедельную доставку продуктов. Дядя Отто сидел за столом,
курил, смотрел, как я выкладывал консервы и, слушал мою
болтовню. Мне показалось, что он забыл, кто я такой.
Иногда это было заметно, но... возможно, он притворялся. А
однажды он заставил меня поледенеть, спросив "Это ты,
Джордж?", когда я подходил к дому.
   В тот день в июле 1975 года он прервал мои попытки
завязать обычный разговор внезапным и резким вопросом: "Что
ты думаешь вон о том грузовике, Квентин?"
   Внезапность вопроса вырвала у меня искренний ответ:
   "Я промочил штаны в кабине грузовика, когда мне было пять
лет", - ответил я. "Думаю, если б я забрался в него сейчас,
я сделал бы то же самое".
   Дядя Отто хохотал долго и оглушительно. Я обернулся и
посмотрел на него с удивлением. Я не мог вспомнить, слышал
ли я когда-нибудь раньше, как он смеется. Смех закончился
припадком кашля, от которого его щеки покраснели. Затем он
посмотрел на меня блестящими глазами.
   "Подойди поближе, Квентин", - сказал он.
   "Что, дядя Отто?" - спросил я. Я подумал, что он опять
собирается совершить один из своих странных прыжков от одной
темы к другой и сказать, что Рождество приближается, иди что
скоро будет конец тысячелетия, или что в ближайшем будущем
состоится второе пришествие.
   "Этот чертов грузовик", - сказал он, глядя на меня
спокойным, пристальным, доверительным взглядом, который мне
не очень-то понравился, - "становится ближе с каждым годом".
   "Вот как?" - спросил я с осторожностью, думая, что
столкнулся с новой и очень неприятной навязчивой идеей. Я
взглянул на "Крессуэлл", стоящий через дорогу среди стогов
сена на фоне Белых гор, и... на одно безумное мгновение мне
действительно показалось, что он приближается. Потом я
моргнул, и иллюзия исчезла. Грузовик, разумеется, стоял на
том же самом месте, где и всегда.
   "Да", - сказал он. "По чуть-чуть приближается с каждым
годом".
   "Может быть, вам необходимы очки. Я лично не замечаю
никакой разницы, дядя Отто".
   "Ну разумеется, ты не замечаешь!" - отрезал он. "Ты же
не замечаешь движения часовой стрелки у себя на часах, не
так ли? Сукин сын движется слишком медленно, чтобы можно
было это заметить... если не смотреть на него очень долго.
Как я на него смотрю". Он подмигнул мне, и я поежился.
   "С чего бы ему двигаться?" - спросил я.
   "Он хочет добраться до меня, вот с чего", - сказал он.
"Я все время о нем думаю. Однажды он заявится сюда, и мне
придет конец. Он придавит меня, как уде придавил Мака, и
мне придет конец".
   Я испугался очень сильно. Больше всего, я думаю, меня
испугал его рассудительный тон. "Надо вам перебраться
обратно в город, если он беспокоит вас, дядя Отто", - сказал
я, и вы никогда бы не определили по моему тону, что спина
моя покрыта мурашками.
   Он взглянул на меня... а потом через дорогу на грузовик.
"Не могу, Квентин", - сказал он. - "Иногда человек должен
просто оставаться на месте и ждать".
   "Ждать чего, дядя Отто?" - спросил я, подумав, что он,
должно быть, имеет ввиду грузовик.
   "Судьбу", - ответил он и снова подмигнул мне... Но
выглядел он испуганно.
   У моего отца в 1979 году началась болезнь почек, которая
ненадолго отпустила его за несколько дней до того, как
окончательно его прикончить. Во время моих визитов в
больницу в конце того года отец и я много говорили о дяде
Отто. У отца были некоторые подозрения по поводу того, что
действительно приключилось тогда, в 1955 году, легкие
сомнения, легшие в основу моих тяжелых подозрений. Мой отец
не подозревал, насколько серьезным и глубоким стало у дяди
Отто наваждение, связанное с грузовиком. Дядя Отто стоял на
крыльце целыми днями и смотрел на него. Смотрел на него как
человек, наблюдавший за своими часами, чтобы заметить
движение часовой стрелки.
   К 1981 году дядя Отто растерял свои последние мозги.
Более бедный человек давно бы уже попал в сумасшедший дом,
но миллионы в банке могут стать хорошим поводом для того,
чтобы смотреть сквозь пальцы на многие странности, особенно
если достаточно большое число людей предполагает, что в
завещании чокнутого может найтись место и для
муниципалитета. Но даже несмотря на это в 1981 году люди
начали поговаривать о том, что надо отправить дядю Отто в
сумасшедший дом для его же блага. Простая, убийственная
фраза "может быть опасен" начала преобладать над
"сумасшедшим, как какая-нибудь дерьмовая крыса". Он выходил
помочиться прямо к дороге, вместо