жали
электрические ножницы  для стрижки кустов, но батарейки сели:  рубка  костей
потребовала  больших  затрат  электроэнергии.  Его волосы  торчали в  разные
стороны.  На  щеках и лбу  запеклась  кровь. А  широко раскрытые глаза зияли
пустотой.  Такие  глаза патрульный  О'Баннион видел только  у  наркоманов  и
безумцев.
  Господи Иисусе, подумал он. А ведь тот парень прав. Милта убил жену. Во
всяком случае, кого-то убил. Но где тело?
  Он заглянул в ванну.  Пуста. Вроде бы самое подходящее место для трупа,
однако, единственное, не испачканное кровью.
  -  Мистер Милта?  - спросил О'Баннион.  Он еще не целился в Говарда, но
ствол револьвера уже не смотрел в потолок.
  - Да, это я, - вежливо, доброжелательно ответил Говард. - Говард Милта,
дипломированный бухгалтер, к вашим услугам. Вы хотите  облегчиться? Валяйте.
Вам  никто  не помешает.  Я думаю, с этой проблемой  я справился. Во  всяком
случае, на какое-то время.
  - Вы не хотели бы избавиться от оружия, сэр?
  - Оружия? - Говард недоуменно уставился на  него, потом вроде бы понял.
-  Вы  про это?  -  он  приподнял ножницы,  и револьвер  О'Банниона  впервые
нацелился на него.
  - Да, сэр.
  -  Почему нет,  -  Говард  небрежно бросил  ножницы  в ванну. Отскочила
крышка, закрывающая паз для батареек. - Неважно.  Батарейки все равно  сели.
Но... что  это я вам  сказал? Предложил облегчиться? Знаете, пожалуй,  этого
делать не стоит.
  -  Вы  так  считаете?  - теперь, когда  мужчина так  легко разоружился,
О'Баннион не  знал, что делать дальше.  Ситуация значительно упростилась бы,
если б труп лежал в ванне. А так оставалось только надеть на Милту наручники
и звать подмогу.  Не самый  худший вариант, подумал О'Баннион. Очень уж  ему
хотелось выбраться из этой вонючей ванной.
  - Да, - кивнул Говард. - Подумайте сами, на руке пять пальцев... только
на одной руке, понимаете... и сколько  отверстий связывают обычную ванную  с
подземным миром? С учетом труб  подачи воды? Я насчитал семь, - он помолчал,
потом добавил. - Семь - простое число. Делится только на себя и на единицу.
  Вас  не затруднит  поднять  и  протянуть  ко  мне руки, сэр?  - спросил
О'Баннион, снимая с ремня наручники.
  - Ви говорит, что я знаю все ответы, но Ви ошибается, - Говард медленно
поднял руки, вытянул их перед собой.
  О'Баннион присел, защелкнул наручник на правом запястье.
  - Кто такая Ви?
  - Моя жена, - пустые глаза  Говарда не отрывались от лица О'Банниона. -
Она могла справлять нужду, когда кто-то находился в ванной.  Она не обращала
на это ровно никакого внимания.
  В  голове  О'Банниона  начала формироваться жуткая идея: этот маленький
человечек убил жену  ножницами для стрижки кустов, а потом  каким-то образом
избавился от тела с помощью очистителя канализационных труб... и все потому,
что  она не  желала уходить из  ванны,  когда у него  вдруг возникло желание
облегчиться.
  Он защелкнул второй наручник.
  - Вы убили жену, мистер Милта?
  На мгновение на  лице Говарда отразилось изумление. А  потом оно  вновь
превратилось в бесстрастную маску.
  -  Нет.  Ви у доктора Стоуна.  Он  обтачивает  зубы  под протезирование
верхней  челюсти. Ви говорит, что  это  грязная работа,  но кто-то должен ее
делать. Зачем мне убивать Ви?
  Теперь, когда запястья Милты стягивали  наручники, О'Баннион чувствовал
себя гораздо увереннее.
  - Но у меня складывается впечатление, что вы кого-то замочили.
  - Всего  лишь палец, -  Говард не опускал руки.. - Но на руке  не  один
палец.  И  чья  это  рука? - в  ванной  давно уже воцарился  полумрак.  -  Я
предложил  ему вернуться, вернуться,  когда  он  того  пожелает, - прошептал
Говард,  -  но у меня была истерика.  Я  решил, что я смогу... смогу. Теперь
понимаю, что нет. Он растет, знаете ли. Растет, когда вылезает наружу.
  Что-то плескануло под закрытой крышкой  сидения унитаза. Взгляд Говарда
метнулся в ту  сторону. Как и взгляд О'Банниона. Плеск повторился. Казалось,
в унитазе бьется форель.
  - Нет,  я  бы определенно не стал  пользовать этим  унитазом. На  вашем
месте я бы потерпел. Терпел  бы, сколько  мог, а потом отлил бы в проулке за
домом.
  По телу О'Банниона пробежала дрожь.
  Возьми себя в руки, парень,  строго сказал он себе. Возьми себя в руки,
а не то станешь таким же, как этот чокнутый.
  Он поднялся, чтобы откинуть крышку сидения.
  - Не надо этого делать, - услышал он голос Говарда. - Ой, не надо.
  - А что здесь  произошло,  мистер  Милта? - спросил О'Баннион. - Что вы
положили в унитаз?
  - Что произошло? Это... это... - внезапно лицо Говарда осветила улыбка.
Улыбка облегчения... его  его взгляд то и дело возвращался к  унитазу. - Это
как  "Риск".  Телевикторина.  Очень похоже  на  финальную  стадию. Категория
"Необъяснимое". Правильный ответ: "Потому что случается". А вы знаете, каким
был вопрос финальной стадии?
  Не  в  силах  оторвать взгляда от  лица Говарда,  патрульный  О'Баннион
покачал головой.
  - Вопрос  финальной стадии, - Говард  возвысил голос: "Почему  с самыми
хорошими людьми  случается  что-то ужасное"? Такой вот  вопрос. Над ним надо
крепко  подумать.  Но  время  у меня  есть. При условии, что  буду держаться
подальше... от дыр.
  В унитазе  вновь плескануло. На этот раз сильнее. Облеванные  сидение и
крышка подскочили и вернулись на прежнее место. Патрульный О'Баннион подошел
к унитазу, наклонился. Говард с некоторым интересом наблюдал за копом.
  - Финальная стадия  "Риска".  Сколько бы вы хотели поставить? - спросил
Говард Милта.
  О'Баннион на  мгновение  задумался над вопросом...  затем схватился  за
сидение и сорвал его.

  Перевел с английского Виктор Вебер

  Переводчик Вебер Виктор Анатольевич
  129642, г. Москва Заповедная ул. дом 24кв.56. Тел 473 40 91

  STEPHEN KING
  THE MOVING FINGER



  1 "Риск" - телевикторина,  состоит в отгадывании ответа к предлагаемому
вопросу  и требует  от  участников  высокой  эрудиции. Идет  с  1974  г.  На
российском телевидении выходит под названием "Своя игра".
  2 Co   rio - стремительно (итал.)
  3   "Кон  Эд"   -   "Консолидейтид  Эдисон"  -  компания  коммунального
электроснабжения, монопольно обслуживающая Северо-Восток США.
  4 Страйк-аут -  в бейсболе  три страйка бэттера  засчитываются как аут.
Страйк - пропущенный бэттером удар: засчитывается, если бэттер промахивается
по правильно поданному питчером мячу или бьет по неправильно поданному мячу.
  5 Tre  amu a t, cheri - Очень забавно, дорогой (фр.)



    Стивен Кинг.
    Мой милый пони


   co y  Co yright Ste he  Ki g "THE MOVING FINGER"
   co y  Co yright Перевел с английского Виктор Вебер (v_we er@go.ru)
  Date: 14 Mar 2002


  Старик  сидел  в кресле=качалке у двери  амбара, из которого шел густой
яблочный  дух.  Ему,  конечно  хотелось  покурить,  но рука  не  тянулась  к
сигаретам. Не из=за запрета доктора - очень уж сильно трепыхалось сердце. Он
наблюдал, как этот паршивец Осгуд торопливо считает, прислонившись головой к
дереву,  наблюдал, как он  повернулся, сразу увидел Клайви и рассмеялся, так
широко  разинув  рот,  что старик сумел разглядеть  начавшие  гнить  зубы  и
представил себе, как пахнет изо рта этого мальчишки.  Совсем как  в  дальнем
углу сырого подвала. А ведь ему еще нет одиннадцати лет.
  Старик наблюдал, как гогочет Осгуд. Он так ржал, что в конце концов ему
пришлось  наклониться  вперед и  упереться  руками  в колени, так ржал,  что
остальные  дети вылезли из  тех мест,  где спрятались, чтобы посмотреть, над
чем он  смеется.  А когда увидели, тоже засмеялись. Они  стояли под утренним
солнцем  и  смеялись  над  его  внуком,  и старик напрочь  забыл  о  желании
покурить. Теперь  ему хотелось  увидеть, заплачет Клайви  или  нет. Он вдруг
понял,  что  реакция  мальчика  интересовала  его, как  ничто другое.  И  за
последние несколько  месяцев  не было для  него более важного вопроса.  Даже
осознание близости  собственной смерти  волновало его меньше, чем  ответ  на
этот вопрос.
  - Кто не спрятался - я  не  виноват! - смеясь, кричали  дети. -  Кто не
спрятался - я не виноват, кто не...
  Клайви стоял, крепкий, как  скала, ожидая, пока они угомонятся, игра, в
которой  ему  предстояло  водить,  продолжится,  и  все  забудут  про  столь
неудачное  для него  начало. Какое=то время  спустя  игра продолжилась. А  в
полдень мальчишки разбежались по домам.  За ленчем старик  наблюдал, сколько
съест Клайви. Как выяснилось, съел он не так уж и много. Поклевал картофель,
поменял местами кукурузу и  горошек, несколько кусочков мяса скормил лежащей
под столом  собаке. Старик  с интересом наблюдал за  всем  этим, отвечал  на
вопросы,  которые ему задавали,  но не слушал, что  говорят другие,  да и он
сам. Думал он только о мальчике.
  Когда съели пирог, он пожалел о том, что после обеда должен обязательно
полежать.  Преодолев  половину  лестницы,  остановился,  потому  что  сердце
билось, как  листок  бумаги,  угодивший под  лопасти  вентилятора,  замер  в
ожидании еще  одного инфаркта (два остались в прошлом),  но Бог  миловал, он
поднялся на второй этаж, доплелся до кровати, разделся до  подштанников, лег
на белое покрывало.  Солнечный  луч падал на  его грудь. Он  заложил руки за
голову,  дремал  и  слушал. Какое=то время спустя,  ему показалось,  что  он
слышит плач,  доносящийся из комнаты мальчика,  и решил: "Я должен  об  этом
позаботиться".
  Он проспал час,  когда открыл  глаза, увидел, что рядом спит женщина  в
комбинации,  поэтому  вынес одежду  в коридор и  оделся  уже там, прежде чем
спуститься вниз.
  Клайви сидел  на крыльце, бросал палку псу, которого эта игра  занимала
гораздо  больше, чем  мальчика.  Пес  (имени  у  него не было,  просто  пес)
определенно не понимал, как такое может быть.
  Старик позвал Клайви и предложил ему прогуляться с ним в яблоневый сад.
Мальчик согласился.
  * * *


  Старика  звали Джордж Бэннинг. Мальчику он приходился дедом, и от  него
Клайв  Бэннинг  узнал,  как  важно иметь в  жизни  милого пони.  Милый  пони
совершенно необходим, даже  если у  тебя аллергия на лошадей, потому что без
милого  пони никак невозможно  узнать,  какое сейчас время,  даже  в  каждой
комнате  будут  висеть  по  шесть  настенных часов и еще по шесть надеть  на
каждую руку.
  Инструктаж (Джордж  Бэннинг  не давал  советов,  только инструктировал)
прошел  в тот  день,  когда Клав не успел спрятаться от  этого идиота Олдена
Осгуда.  Дедушка  Клайва выглядел уже  старше Господа Бога, то есть ему было
года семьдесят  два. Жили Бэннинги в городе Троя, штат Нью=Йорк, в том самом
городе,  жители которого лишь в 1961 году начали понимать, что живут они уже
не в деревне.
  Дедушка Бэннинг провел инструктаж в Западном яблоневом саду.
  * * *


  Дедушка, без  пиджака,  словно попал в  буран.  Только засыпало  его не
снегом,  а лепестками  яблочных  цветов,  сдуваемых  сильным  теплым ветром.
Дедушка был  в  комбинезоне,  надетом  поверх рубашки с воротником, когда=то
зеленой,  но  после десятков,  а то и сотен  стирок, изрядно  вылинявшей. На
груди из=под воротника виднелась нижняя  рубашка из  хлопчатобумажной ткани,
чистая,  но  уже  не  белая, а  цвета слоновой  кости,  потому  что  дедушка
придерживался принципа, который гласил: "Используй вещь, используй,  никогда
не  выкидывай!  Носи, пока не износишь!  Береги  ее или обходись  без  нее"!
Яблоневые  лепестки  цеплялись  за  длинные волосы дедушки, лишь  наполовину
поседевшие, а  мальчик думал:  как же красив старик, стоящий  среди цветущих
яблонь.
  Он видел,  что утром  дедушка  наблюдал  за их  игрой. Наблюдал за ним.
Дедушка сидел в кресле=качалке у входа в амбар. Одна из половиц поскрипывала
всякий раз, когда полозья качалки попадали на нее. Книга лежала у дедушки на
коленях, он сложил на ней руки и качался, окруженный ароматами сена, яблок и
сидра.  Именно  эта  игра  и  заставила  дедушку  проинструктировать  Клайва
Бэннинга насчет времени. Сказать, какое оно текучее, как человеку приходится
бороться за то, чтобы хоть на  чуть=чуть  удержать его в  руках. Пони  очень
милый, но у него злое сердце. Если не приглядывать за милым пони, он сиганет
через забор, убежит, и тебе придется гнаться за ним, а дело это утомительное
и может измотать донельзя.
  Дедушка  начал  инструктаж,  сказав,  что Олден  Осгуд  сжульничал. Ему
полагалось  стоять с  закрытыми  глазами целую минуту, досчитав при  этом до
шестидесяти. Этого время хватило бы  Клайви (дедушка всегда так звал его,  и
он  не  возражал,  хотя  и  думал, что полезет  в драку  с  любым парнем или
мужчиной,  который  назовет  его  Клайви  после  того,  как  ему  исполнится
двенадцать лет) и остальным,  чтобы спрятаться. Но, когда  Осгуд досчитал до
шестидесяти, Клайви  еще  не  нашел,  где  ему спрятаться,  так  что  Осгуд,
повернувшись, сразу  увидел  его: Клайви  пытался забиться за  груду ящиков,
лежавших рядом с сараем, в котором стоял пресс для выжимки сидра.
  -  Он  сжульничал,  - повторил  дедушка.  -  Ты  не стал  жаловаться, и
поступил правильно, потому что настоящий мужчина никогда не жалуется. Но он,
тем не  менее, сжульничал. Теперь я могу  это сказать,  потому что тогда  ты
промолчал.
  Яблоневых лепестков в волосах старика все прибавлялось. Один залетел во
впадину под  кадыком,  задержался  там  на  несколько  секунд,  чтобы  потом
унестись прочь и упасть на землю среди сотен и тысяч ему подобных.
  Он  сказал  дедушке,  что  Олден  досчитал  до  шестидесяти,  как  того
требовали правила  игры, не зная, почему  он взял сторону мальчишки, который
высмеял его перед всеми,  хотя  в этом  не было  никакой  необходимости. Да,
Олдену даже не пришлось  его искать,  поскольку  он  не успел спрятаться,  и
Олден мог  просто  похлопать  рукой по  дереву и  процитировать  мистическую
формулу: "Я вижу Клайви, раз=два=три".
  Может,  он защищал  Олдена для того,  чтобы  они сразу не  пошли домой,
чтобы он мог мог подольше посмотреть, как наметает яблочный цвет на стальные
волосы  дедушки,  чтобы  он  мог насладиться  беловато=  розовым  лепестком,
затаившимся в ямке под кадыком.
  - Разумеется, досчитал, - кивнул дедушка. -  Разумеется, он досчитал до
шестидесяти. А теперь смотри сюда,  Клайви! И пусть  это останется у  тебя в
памяти!
  На комбинезоне, помимо пяти настоящих  карманов,  считая и нагрудный на
фартуке,  были прорези, которые только выглядели, как карманы. И служили они
для того, чтобы добраться до штатов (в те  дни о  том, чтобы не надевать под
комбинезон  штаны, не  могло  быть  и речи: такого  человека приняли  бы  за
сумасшедшего). Вот и дедушка  носил под  комбинезоном синие джинсы,  которые
называл не иначе, как  "жидовские штаны". Собственно,  так  называли их  все
знакомые Клайву фермеры. Не "левисы", а "жидовские штаны" или "джусеры".
  Он сунул  руку  в  правый  разрез, покопался в правом  кармане джинсов,
достал серебряные карманные часы на длинной цепочки и положил  их на  ладонь
мальчика. Тяжелые, мерно икающие. От неожиданности Клайв едва не выронил их.
  Вскинул на дедушку широко раскрытые карие глаза.
  - Негоже  их ронять,  - дедушка покачал головой, - но, наверное, они не
остановятся,  их роняли раньше, один раз, в пивной в Утике даже наступили на
них, а  они все ходят. Но,  если  они  остановятся, жалеть  об этом придется
тебе, а не мне, потому что отныне они твои.
  -  Что..? - мальчик  хотел добавить, что он не понял, но слова застряли
на губах, потому что он уже начал соображать, о чем толкует дедушка.
  - Я дарю их  тебе, - подтвердил дедушка его догадку. - Всегда хотел, но
будь я проклят, если напишу  об этом в  своем завещании. Налог будет выше их
стоимости.
  - Дедушка... я... Господи!
  Дедушка  смеялся, пока  не  закашлялся.  Он согнулся пополам,  кашляя и
смеясь, лицо  его стало  лиловым.  Радость  Клайва  сменилось  тревогой.  Он
вспомнил,  как  мать   снова  и  снова  говорила  ему,  что  дедушке  нельзя
переутомляться, потому что дедушка тяжело  болен.  Когда двумя днями  раньше
Клайв тактично спросил его, что у  него болит, Джордж Бэннинг  ответил одним
загадочным  словом. И только в ночь после разговора в яблоневом  саду, когда
Клайв засыпал,  держа в руке карманные  часы, Он понял,  что слово,  которое
произнес  тогда  дедушка, "тикалка",  обозначало  не  какого=то  загадочного
микроба, а  его сердце. Доктор  запретил ему курить и  предупредил,  что  он
отправится  к  праотцам,  если будет браться  за тяжелую  работу, к примеру,
решит вскопать огород.
  -  Негоже их ронять,  но, наверное, они  не остановятся,  если ты их  и
уронишь, - сказал дедушка, но мальчик  знал, что когда  нибудь они  все=таки
остановятся, у  часов,  как  и  у  людей,  была привычка  в  какой=то момент
останавливаться.
  Он стоял, опасаясь, что и его дедушка сейчас остановится, но,  наконец,
смех и кашель  поутихли, дедушка  выпрямился,  левой рукой  небрежно смахнул
соплю с носа и отбросил в сторону.
  - Ты очень забавный парень, Клайви. У меня шестнадцать внуков, и только
из  двух,  я  думаю,  толку  не  будет,  а  ты к  ним  не относишься,  но ты
единственный, кто смешит меня до боли в яйцах.
  - Я не хочу, чтобы у тебя болели яйца, - ответил Клайв, и дедушка снова
расхохотался, хотя на этот раз перестал смеяться до того, как смех перешел в
кашель.
  - Обмотай цепочку раз или два  вокруг руки,  если от этого тебе  станет
легче, - посоветовал  дедушка. - Если у тебя станет легче на душе, ты будешь
слушать более внимательно.
  Клайв последовал совету, и ему действительно  полегчало. Он  смотрел на
часы, лежащие на ладони, на  звезду=солнце в центре циферблата, на секундную
стрелку, которая  обегала  свой  маленький  круг.  Но это  по=прежнему  были
дедушкины  часы, в  этом сомнений у него не  возникало. А  потом, едва он об
этом  подумал,  яблоневый лепесток упал  на циферблат,  скользнул  по нему и
исчез. Весь процесс не  занял  и секунды, но  разом все изменил. После того,
как лепесток побывал на циферблате, мечта обернулась явью. Часы принадлежали
ему,  навсегда...  по  крайней  мере  до  тех пор,  пока  кто=то из  них  не
остановится, да так, что ремонт не поможет и его придется выбросить.
  - Хорошо,  - прервал паузу  дедушка. - Ты видишь, что секундная стрелка
бегает отдельно?
  - Да.
  -  Молодец. Смотри на нее. Когда она окажется на  самом верху, крикнешь
мне: "Пошел"! Ясно?
  Клайв кивнул.
  - Действуй.
  Клайв  уставился   на  стрелку  с   серьезностью  математика,   который
принимался  за  решение критически  важного уравнения. Он  уже  понимал, что
хочет  доказать  ему, у него не было  сомнения, доказательство это  - пустая
формальность...  но   обойтись  без  нее  невозможно.  Это  ритуал,  который
необходимо соблюсти. Точно также никто не покидал церковь, пока священник не
давал на то благословения, пусть прихожане  пропели все псалмы,  а проповедь
уже окончилась.
  И когда  секундная стрелка взобралась на  самый верх своего отдельного,
маленького круга ("Моя секундная стрелка, - не переставал  изумляться Клайв.
-  Моя  секундная  стрелка на моих часах"), он  во  всю мощь легких крикнул:
"Пошел",  и  дедушка  начал считать,  очень быстро,  совсем  как  аукционер,
пытающийся  сплавить  сомнительный товар, пытающийся  втюхать  его по  самой
высокой  цене, прежде чем загипнотизированная им аудитория  не  очнется и не
сообразит, что, собственно, происходит.
  -       Раз-два-три,       четыре-пять-шесть,       семь-восемь-девять,
десять=одиннадцать... - считал дедушка. На щеках затеплился румянец, на носу
вздулись  вены,  -  ...пятьдесят  девять,  шестьдесят! - выдохнул  он, когда
секундная  стрелка миновала седьмую черточку, то  есть уложился  в  тридцать
пять секунд.
  - Сколько? - спросил дедушка тяжело дыша и потирая грудь.
  Клайв ответил, восхищенно посмотрев на дедушку.
  - Ты очень быстро считаешь, дедушка!
  Дедушка отмахнулся, как бы говоря: "Ерунда все это!" - потом улыбнулся.
  -  До этого  паршивца  Осгуда мне еще д