динамики,   в   частности   отрицание    полюса
объекта-объективного  коррелята  всякого  познания,   -   берет   начало   в
специфической  разновидности  субъективизма,  которую   мы   хотим   назвать
калейдоско-пизмом. Мы исходим при этом  из  следующего.  В  чем  заключается
сущность калейдоскопии? В калейдоскоп можно увидеть только сам  калейдоскоп,
в отличие от бинокля или  подзорной  трубы,  в  которые  можно  разглядывать
звезды  или  театральное  представление.  В  соответствии  с  этой   моделью
калейдоскопизм рисует картину  человеческого  познания,  в  которой  человек
предстает как субъект, который лишь "проектирует" свой мир, который во  всех
своих "проектах мира" выражает каждый раз самого себя, так  что  через  этот
спроектированный "мир" виден всякий раз лишь он сам-проектирующий субъект.
   По нашему мнению, проект мира в действительности является не субъективным
проектом  субъективного  мира,  а  фрагментом,  хоть  и   субъективным,   но
фрагментом объективного мира. Другими словами, мир-это существенно  большее,
чем простое проявление моего бытия.
   Вернемся к аналогии с  калейдоскопом-к  тому,  что  в  калейдоскоп  можно
увидеть лишь сам калейдоскоп. Не справедливо ли вообще,  что  лишь  то,  что
само по себе прозрачно, позволяет увидеть нечто большее, чем оно само?  Лишь
в той степени, в какой я сам отступаю на задний план,  предаю  забвению  мое
собственное существование, я приобретаю возможность увидеть  нечто  большее,
чем я сам. Такое самоотречение является ценой, которую я должен заплатить за
познание мира, ценой, которой я должен приобрести познание бытия,  большего,
чем просто проявление моего  собственного  бытия.  Одним  словом,  я  должен
игнорировать самого себя. Если мне это не  удается,  то  мои  познавательные
возможности терпят ущерб, ведь я сам  преграждаю  путь  своему  собственному
познанию. Другими словами, рефлексия-это неполный и вторичный модус исходной
бытийной направленности, подобно тому  как  и  самоосуществление-производный
модус смысловой направленности, интенции к осуществлению смысла.
   Резюме.  Нормальный  человек  (а  также  невротик  на  начальных   этапах
заболевания) стремится не к удовлетворению  своих  влечений  и  потребностей
ради сохранения  или  восстановления  душевного  равновесия.  Изначально  по
крайней мере он направлен на осуществление смысла и реализацию ценностей,  и
лишь в ходе осуществления смысла и реализации ценностей  он  осуществляет  и
реализует себя самого. Последнее приходит как следствие, а стремление к нему
как к цели делает невозможным ее достижение.  Мир  не  является  ни  простым
средством достижения цели удовлетворения потребностей и влечений, ни  просто
проявлением собственного бытия субъекта в  форме  его  "проекта  мира".  Все
человеческое бытие неизбежно
   и необходимо протекает в двойном поле: в поле напряжения  между  сущим  и
должным и в поле разрыва  между  субъективным  и  объективным.  Потенциализм
игнорирует первое поле; калейдоскопизм-второе. Таким образом, "бытие-в-мире"
подменяется отсутствием мира, так исказившим образ человека в монадологизме.
   Детерминизм и гуманизм: критика пандетерминизма
   Два вечных философских вопроса-проблема телесного и душевного и  проблема
свободного выбора (иначе говоря,  детерминизма  и  индетерминизма)-не  могут
быть  разрешены.  Но  можно   по   крайней   мере   указать   основания   их
неразрешимости.
   Проблема  телесного  и  душевного  может  быть  сведена  к  вопросу,  как
постижимо то  единство  в  многообразии,  которое  может  быть  определением
человека. Кто же будет отрицать,  что  в  человеке  есть  многообразие?  Как
говорит Конрад Лоренц, "стена, разделяющая эти великие несопоставимые сферы,
физиологическое  и  психологическое,  непреодолима.   Даже   распространение
научных исследований в область психофизики не приводит нас ближе  к  решению
проблемы телесного и душевного" [1]. Надежды на то, что будущие исследования
могут приблизить это  решение,  по  мнению  Вернера  Гейзенберга,  столь  же
маловероятны:  "Мы  не  ожидаем  постижения  прямой  связи  между  телесными
движениями и психологическими процессами, потому что даже  в  точных  науках
реальность разрывается на отдельные уровни".
   Фактически мы живем во времена научного плюрализма, когда отдельные науки
представляют реальность столь различно, что картины противоречат друг другу.
Однако я убежден, что эти противоречия не противоречат единству  реальности.
Это справедливо также и относительно человеческой реальности. Чтобы показать
это, вспомним, что каждая  наука  дает,  так  сказать,  сечение  реальности.
Посмотрим теперь, что следует из этой геометрической аналогии (см. рис.).

   Мы берем два ортогональных  сечения  цилиндра,  при  этом  горизонтальное
сечение  представляет  его  как  круг,  а  вертикальное--как  квадрат.   Как
известно, никому не удалось преобразовать круг  в  квадрат.  Равным  образом
никому до  сих  пор  не  удалось  преодолеть  разрыв  между  соматическим  и
психологическим аспектами человеческой реальности.  И,  можем  мы  добавить,
вряд ли кому-нибудь  и  удастся,  поскольку  coincidentia  oppositorum,  как
называет это Николай Кузанский, невозможно в пределах  одного  сечения:  это
возможно лишь за пределами всех их, в  ином,  более  высоком  измерении.  Не
иначе обстоит дело и с  человеком.  На  биологическом  уровне,  в  плоскости
биологии,  мы  имеем  дело  с  соматическими  аспектами   человека,   а   на
психологическом  уровне,  в  плоскости  психологии,-с  его  психологическими
аспектами. Таким образом, в плоскости каждого из научных подходов  мы  имеем
дело с многообразием, но упускаем единство человека, потому что это единство
доступно лишь в человеческом  измерении.  Только  в  человеческом  измерении
лежит "uni-tas  multiplex",  как  определял  человека  Фома  Аквинский.  Это
единство на самом деле не в многообразии, а скорее несмотря на многообразие.
   То, что справедливо относительно единства человека, имеет отношение  и  к
его открытости. Возвращаясь к нашему цилиндру, представим себе, что  это  не
твердое тело, а открытый сосуд, например стакан. Какими в этом случае  будут
сечения?  Горизонтальное  останется  замкнутым  кругом,  в  вертикальной  же
плоскости стакан предстанет как открытая  фигура  (см.  рис.).  Но  если  мы
понимаем,

   что обе фигуры-лишь сечения, замкнутость одной  не  исключает  открытости
другой. Нечто подобное справедливо для человека. Его также часто  изображают
как  всего   лишь   закрытую   систему,   в   пределах   которой   действуют
причинно-следственные отношения  вроде  условных  и  безусловных  рефлексов.
Вместе с тем человеческое бытие
   в своей глубине характеризуется как открытость к миру, что показали  Макс
Шелер, Арнольд Гелен и Адольф Портман. Или,  как  сказал  Мартин  Хайдеггер,
быть человеком-значит "быть в мире". То, что я  назвал  само-трансценденцией
существования,  указывает  на  фундаментальный  факт,  что  быть   человеком
означает находиться в отношении к  чему-то  или  кому-то  иному,  нежели  он
сам,-будь то смысл, требующий осуществления, или человек,  сулящий  встречу.
Существование человека колеблется и терпит крушение, если  он  не  проживает
это качество самотрансценденции.
   Понятно, что самотрансценденция существования,  открытость  человеческого
бытия выражается одним  геометрическим  сечением  и  не  выражается  другим.
Закрытость и открытость становятся совместимыми. И  я  полагаю,  что  то  же
самое справедливо относительно свободы и детерминизма.  Есть  детерминизм  в
психологическом измерении и свобода в ноологическом, человеческом измерении,
в измерении человеческих феноменов. Если проблему телесного и  душевного  мы
подытожили фразой "единство, несмотря на многообразие", то проблему  свободы
выбора мы можем выразить фразой  "свобода,  несмотря  на  детерминизм".  Это
соответствует  формулировке  Николая  Гартмана:  "автономия,   несмотря   на
зависимость".
   Однако  как  человеческий  феномен  свобода-нечто  слишком  человеческое.
Человеческая свобода-это конечная свобода. Человек не свободен  от  условий.
Но он свободен занять позицию по отношению к ним. Условия  не  обусловливают
его полностью. От него-в пределах его ограничений-зависит,  сдастся  ли  он,
уступит ли он условиям. Он может также подняться над ними  и  таким  образом
открыться и войти в человеческое измерение. Однажды  я  сформулировал,  что,
будучи профессором в  двух  областях,  неврологии  и  психиатрии,  я  хорошо
сознаю, до какой степени человек зависит от биологических, психологических и
социальных условий; но, кроме того, что я профессор в двух областях науки, я
еще человек, выживший в четырех лагерях-концентрационных  лагерях,-и  потому
являюсь свидетелем того,  до  какой  неожиданной  степени  человек  способен
бросить вызов самым тяжелым условиям, какие только можно  себе  представить.
Зигмунд  Фрейд  однажды  сказал:  "Давайте  попробуем  поставить   некоторое
количество самых различных людей в одинаковые условия голода. С возрастанием
голода  все  индивидуальные  различия  сотрутся,  и  вместо   них   появится
однообразное выражение неукротимого побуждения". В концентрационных лагерях,
однако, истинным было противоположное. Люди стали  более  различными.  Маски
были сорваны с животных-и со святых. Голод был одним и тем же, но люди  были
различны. В счет шли не калории.
   В  конечном  итоге  человек  не  подвластен  условиям,  с   которыми   он
сталкивается; скорее эти условия подвластны  его  решению.  Сознательно  или
бессознательно он решает, будет ли он противостоять или сдастся, позволит ли
он себе быть определяемым условиями. Конечно,  можно  возразить,  что  такие
решения сами детерминированы. Но очевидно, что это приводит к  regressus  in
infinitum. Утверждение Магды Б. Арнольд резюмирует это положение дел и может
служить итогом нашего обсуждения: "Каждый выбор имеет причину, но  он  имеет
причину в выбирающем" [2].
   Междисциплинарные исследования затрагивают более чем  одно  сечение.  Это
предохраняет от односторонности. В отношении проблемы свободного выбора  это
предохраняет   от   отрицания,   с   одной   стороны,    детерминистических,
механистических аспектов человеческой реальности,  а  с  другой-человеческой
свободы в их преодолении. Эта свобода отрицается не  детерминизмом,  а  тем,
что я скорее назвал бы пандетерминизмом. Иными словами, реально противостоят
друг другу пандетерминизм и детерминизм, а не детерминизм  и  индетерминизм.
Что касается Фрейда, то он отстаивал  пандетерминизм  только  в  теории.  На
практике же он менее  всего  отрицал  вариабельность  человеческой  свободы,
например,  однажды  он  определил  цель  психоанализа   как   предоставление
возможности "эго пациента выбирать тот или иной путь" {3].
   Человеческая свобода подразумевает  способность  человека  отделяться  от
самого себя. Я часто иллюстрирую  эту  способность  следующей  историей.  Во
время первой мировой войны военный врач,  еврей,  сидел  в  окопе  со  своим
приятелем-неевреем, полковником-аристократом, когда начался сильный обстрел.
Полковник  поддразнил  приятеля,  сказав:  "Боитесь  ведь,   а?   Еще   одно
доказательство  превосходства  арийской  расы  над   семитской".   "Конечно,
боюсь,-ответил врач,-но что касается  превосходства,  то  если  бы  вы,  мой
дорогой полковник, боялись так, как я, вы бы давно уже удрали".  Значимы  не
наши страхи и не наша тревожность, а то, как мы к ним относимся.
   Свобода   выбора   отношений   к   нашим    психологическим    состояниям
распространяется  даже  на  патологические  аспекты  этих   состояний.   Мы,
психиатры,  постоянно  сталкиваемся  с  пациентами,  которые  реагируют   на
собственные иллюзорные представления совершенно непатологическим образом.  Я
видел параноиков, которые из своих  иллюзорных  идей  преследования  убивали
своих мнимых врагов; но я встречал также параноиков, которые  прощали  своих
предполагаемых противников. Эти параноики действовали, исходя не  из  своего
психического расстройства, а скорее реагировали на это расстройство,  исходя
из своей человечности. Если говорить о суициде, а  не  об  убийстве  других,
есть случаи депрессии, которые приводят к самоубийству, а в  других  случаях
люди оказываются способными преодолеть суицидальный импульс ради чего-то или
ради кого-то. Они слишком, так сказать, увлечены, чтобы быть вовлеченными  в
самоубийство.
   Я, например, убежден, что такие  психозы,  как  паранойя  или  эндогенная
депрессия,-соматогенны. Еще точнее,  их  этиология  является  биохимической,
хотя чаще всего природа их еще не определена (см. примечание 1 на с. 88). Но
это не оправдывает фаталистических выводов;  они  неоправданны  даже  в  тех
случаях, когда  биохимические  процессы  определяются  наследственностью.  В
отношении  последнего  я  не  устаю  цитировать  Йоханесса  Ланге,   который
рассказал о случае двух братьев-близнецов. Один из них стал  изобретательным
преступником, другой- изобретательным криминалистом. Изобретательность могла
быть передана по наследству, но стать преступником или криминалистом, как  в
этом  случае,-это  вопрос  отношения.  Наследственность-это  не  более   чем
материал, из которого человек строит сам  себя.  Это  не  более  чем  камни,
которые могут быть использованы, а могут быть отвергнуты строителем. Но  сам
строитель-не из камней.
   Раннее детство в еще меньшей степени,  чем  наследственность,  однозначно
определяет течение жизни. Одна женщина (не моя пациентка)  однажды  написала
мне в письме: "Меня больше мучила мысль, что у меня должны  быть  комплексы,
чем сами эти комплексы. Поистине я не променяю свой опыт на что-либо иное  и
верю, что в нем много хорошего".
   Фатализм со стороны психиатра, по-видимому, усиливает фатализм со стороны
пациента, который так или иначе характерен для невроза. То же справедливо  и
на уровне социального подхода. Пандетерминизм служит преступнику в  качестве
алиби: винить можно только некий механизм в нем. Такой аргумент  может  быть
направлен, однако, против самого себя. Если подсудимый утверждает, что он  в
действительности не был  свободным  и  ответственным,  когда  совершал  свое
преступление, судья  может  утверждать  то  же  самое  по  поводу  вынесения
приговора.
   В действительности преступники, по крайней мере  по  окончании  суда,  не
хотят  быть  рассматриваемыми  как  всего  лишь   жертвы   психодинамических
механизмов или процессов обусловливания. Как указал однажды  Шелер,  человек
имеет  право  считаться  виновным  и  быть  наказанным.  Отрицать  его  вину
посредством объяснения, что он есть жертва обстоятельств,-значит отнимать  у
него  его  человеческое  достоинство.  Я  бы  сказал,  что  это  прерогатива
человека-становиться виновным. Конечно  же,  на  его  ответственности  лежит
также преодоление вины. Именно это я говорил заключенным тюрьмы  Сан-Квентин
в Калифорнии, к которым я однажды  приехал  по  просьбе  начальника  тюрьмы.
Джозеф Б. Фэбри, издатель из Калифорнийского университета, сопровождал  меня
и  впоследствии  рассказал,  как  заключенные,  тяжелейшие   преступники   в
Калифорнии, реагировали на мое обращение. Один из них сказал: "Психологи  (в
отличие от Франкла) всегда расспрашивали нас о нашем детстве и дурных  вещах
в прошлом. Всегда о прошлом-как жернов на шее". И он  добавил:  "Большинство
из нас даже не пришли бы слушать психолога.  Я  пришел  только  потому,  что
читал, что Франкл сам был узником" [5].
   Карл Роджерс сформулировал однажды "эмпирическое определение,  что  такое
"свобода" " [6]. После того как его  ученик  В.Л.  Келл  изучил  151  случай
подростковой преступности, обнаружилось, что поведение подростков  не  могло
быть предсказано на основе  обстановки  в  семье,  школьных  или  социальных
переживаний,  соседских   или   культурных   влияний,   медицинской   карты,
наследственного фона и всего тому  подобного.  Гораздо  лучшее  предсказание
давала степень самопонимания, дававшая с последующим  поведением  корреляцию
0.84.   По-видимому,   в   этом   контексте   самопонимание    подразумевает
самоотстранение.   Пандетерминизм,   однако,   извращает    способность    к
самоотстранению.
   Обратим детерминизм против пандетерминизма, то есть попробуем дать строго
причинное  объяснение  следующему:  зададимся   вопросом,   каковы   причины
пандетерминизма.  Я  бы  сказал,  что  причиной   пандетерминизма   является
недостаток различения. С одной стороны, причины смешиваются с  субъективными
основаниями, с другой-с условиями.  Какова  же  разница  между  причинами  и
субъективными основаниями? Если вы режете лук, вы плачете; у ваших слез есть
причина.  Но  у  вас  может  не  быть  оснований,  чтобы  плакать.  Если  вы
карабкаетесь на гору и добираетесь до высоты около 3500 метров,  вам,  может
быть, придется справляться с чувствами подавленности и  тревоги.  Это  может
объясняться  как  причиной,  так  и  субъективным   основанием.   Недостаток
кислорода может быть причиной. Но если вы сомневаетесь  в  своем  снаряжении
или тренированности, тревога может иметь основание.
   Бытие человека определялось как "бытие в мире". Мир включает основания  и
смыслы. Но субъективные основания и смыслы  исключаются,  если  вы  считаете
человека  замкнутой  системой.  Остаются  причины  и  следствия.   Следствия
представлены  условными  рефлексами  или  реакциями  на   стимулы.   Причины
представлены  процессами  обусловливания  или  побуждениями  и  инстинктами.
Побуждения и инстинкты толкают, а основания и смыслы  притягивают.  Если  вы
рассматриваете человека как замкнутую систему,  вы  замечаете  только  силы,
которые толкают, и  не  замечаете  мотивов,  которые  притягивают.  Это  как
входная дверь в американском отеле. Изнутри холла вы видите  только  надпись
"толкни"; надпись "тяни" можно  увидеть  только  снаружи.  У  человека  есть
двери, как у отеля. Он-не замкнутая монада; психология вырождается в  своего
рода монадологию, если не признает открытости человека миру. Эта  открытость
существования выражается в самотрансценденции человека (см. примечание 2  на
с. 89). Самотрансценденция человеческой реальности в свою очередь выражается
в "интенциональ-ном" качестве человеческих феноменов, как называют его Франц
Брентано   и   Эдмунд   Гуссерль.   Человеческие   феномены   относятся    к
"интенциональным объектам" и указывают на них [7]. Субъективные основания  и
смыслы представляют такие объекты. Это тот логос, к  которому  душа,  психе,
устремляется. Если психология хочет быть достойной своего имени, она  должна
признавать обе его половины, как психе, так и логос.
   Когда отрицается  самотрансценденция  существования,  само  существование
искажается. Оно овеществляется. Бытие сводится просто к вещи. Бытие человека
депер-сонализируется. И, что наиболее важно, субъект превращается в  объект.
Это происходит из-за того, что характеристикой субъекта является отношение к
объектам. А  характеристикой  человека  является  то,  что  он  относится  к
интенциональным объектам с точки зрения ценностей и смыслов, которые  служат
субъективными основаниями и мотивами. Если отрицается  самотрансценденция  и
закрывается дверь для смыслов и ценностей, субъективные основания  и  мотивы
замещаются процессами обусловливания и остается  путем  "скрытого  внушения"
осуществлять обусловливание и манипуляцию  человеком.  Именно  овеществление
открывает дверь манипуляции. И наоборот, тот, кто собирается  манипулировать
людьми, должен сначала овеществить их, а для этой цели внушить  им  доктрину
пандетерминизма.   "Только   изгнав   автономного   человека,-говорит   Б.Ф.
Скиннер,-мы можем превратить реальные  причины  человеческого  поведения  из
недоступных в манипулируемые". Я  же,  прежде  всего,  просто  полагаю,  что
процессы  обусловливания  не  являются  реальными  причинами