ства изобилия, которое ни одну из базовых, по  Маслоу,  потребностей  не
оставляет неудовлетворенной. Это происходит именно оттого,  что  оно  только
удовлетворяет потребность, но не реализует  стремление  к  смыслу.  "Мне  22
года,-писал мне один американский студент,-у меня  есть  ученая  степень,  у
меня шикарный автомобиль, я полностью независим в финансовом отношении, и  в
отношении секса и личного престижа я располагаю большими возможностями,  чем
я в состоянии реализовать. Единственный вопрос, который  я  себе  задаю,-это
какой во всем этом смысл".
   Общество изобилия порождает и изобилие свободного времени, которое  хоть,
по идее, и предоставляет возможность для осмысленной  организации  жизни,  в
действительности   же   лишь    еще    сильнее    способствует    проявлению
экзистенциального вакуума. Мы, психиатры, имеем возможность наблюдать это на
примере так называемых "воскресных  неврозов".  И  этот  избыток  свободного
времени, по всей видимости, увеличивается. Институт демо-скопии в Алленсбахе
был вынужден констатировать, что  если  в  1952  году  время  в  воскресенье
тянулось слишком медленно для 26 процентов опрошенных, то сегодня уже для 37
процентов. Тем самым понятно и сказанное Джерри Манделем: "Техника  избавила
нас от того,  чтобы  мо-билизовывать  все  наши  способности  на  борьбу  за
существование.  Мы  создали  государство  всеобщего   обеспечения,   которое
гарантирует каждому сохранение жизни без личных усилий с его  стороны.  Если
однажды дойдет до того, что  благодаря  технике  15  процентов  американских
рабочих фактически смогут обслуживать потребности целой  нации,  перед  нами
встанут две проблемы: кто должен принадлежать к этим 15 процентам работающих
и что будут делать остальные со своим свободным временем-и с потерей  смысла
их жизни? Может быть, логотерапия сможет сказать Америке следующего столетия
больше, чем она уже дала Америке этого столетия".
   К сожалению, здесь и сегодня проблема  выглядит  иначе.  Нередко  избыток
свободного времени является следствием безработицы. Уже в 1933 году я описал
картину болезни при  "неврозе  безработицы".  При  отсутствии  работы  жизнь
кажется людям бессмысленной,  а  сами  они  считают  себя  бесполезными.  Их
угнетает не безработица как таковая, а ощущение смыслоутраты. Человек  живет
не единым пособием по безработице.
   В отличие от тридцатых  годов  сегодняшний  экономический  кризис  вызван
кризисом энергетическим: мы с ужасом обнаружили, что  источники  энергии  не
являются неисчерпаемыми. Я надеюсь, что меня не сочтут легкомысленным,  если
я рискну здесь утверждать, что энергетический  кризис  и  сопутствующее  ему
уменьшение роста промышленности есть единственный серьезный шанс для  нашего
фрустрированного стремления к смыслу. У нас есть шанс осмыслить самих  себя.
В век общества изобилия  большинство  людей  имеют  достаточно  средств  для
жизни, однако многим людям совершенно неизвестно, ради чего им жить.  Теперь
же вполне возможным становится смещение  акцентов  от  средств  к  жизни  да
жизненные цели, на смысл жизни. И в отличие от источников энергии этот смысл
неисчерпаем, вездесущ. Какое, однако, мы имеем право утверждать,  что  жизнь
никогда и ни для кого не перестает иметь смысл? Основанием для этого  служит
то, что человек в состоянии даже безвыходную ситуацию превратить  в  победу,
если рассматривать ее под человеческим углом зрения. Поэтому даже  страдание
заключает в себе возможность смысла. Само собой разумеется, что  речь  здесь
идет только о ситуациях, которые нельзя устранить, нельзя избежать и  нельзя
изменить, о страдании,  которое  не  может  быть  устранено.  Как  врач,  я,
конечно, имею в виду прежде всего неизлечимые болезни, неоперируемые раковые
опухоли.
   Осуществляя смысл, человек реализует  сам  себя.  Осуществляя  же  смысл,
заключенный в страдании, мы реализуем  самое  человеческое  в  человеке.  Мы
обретаем зрелость, мы растем, мы перерастаем самих себя. Именно там, где  мы
беспомощны   и   лишены   надежды,   будучи   не   в   состоянии    изменить
ситуацию,--именно гам мы призваны, ощущаем необходимость измениться самим. И
никто не описал это точнее, чем Иегуда Бэкон, который попал в  Освенцим  еще
ребенком и после освобождения страдал от навязчивых представлений: "Я  видел
похороны  с  пышным  гробом  и  музыкой-и  начинал  смеяться:   не   безумцы
ли-устраивать такое из-за одного-единственного  покойника?  Если  я  шел  на
концерт  или  в  театр,  я  обязательно  должен   был   вычислить,   сколько
потребовалось бы времени, чтобы  отравить  газом  всех  людей,  которые  там
собрались, и сколько одежды, сколько золотых  зубов,  сколько  мешков  волос
получилось бы при этом". И далее Иегуда Бэкон спрашивает  себя,  в  чем  мог
заключаться смысл тех лет, которые он  провел  в  Освенциме:  "Подростком  я
думал, что расскажу миру, что я видел в Освенциме, в надежде, что мир станет
однажды другим. Однако мир не  стал  другим,  и  мир  не  хотел  слышать  об
Освенциме. Лишь гораздо позже я действительно понял, в чем смысл  страдания.
Страдание имеет смысл, если ты сам становишься другим".
   Часть I
   Философия человеческой ответственности
   Плюрализм науки и единство человека
   Прежде всего я должен поблагодарить Академический  сенат  за  приглашение
сделать  один  из  пяти  научных  докладов,   организованных   в   связи   с
шестисотлетием Венского университета. Сам этот повод побуждает к тому, чтобы
оттолкнуться в моем докладе от самой идеи университета. Тому, что на  полюсе
объекта предстает как идея университета, на  полюсе  субъекта  соответствует
универсальность знания. Ведь лишь общее образование может по праву  отвечать
идее  содружества  наук.  Сегодня  мы,  однако,   сталкиваемся   скорее   со
специализированным образованием. Мы живем сегодня в век специалистов, и  то,
что они  нам  сообщают,-это  лишь  отдельные  аспекты  действительности  под
определенными углами зрения. За деревьями  результатов  исследований  ученый
уже не видит лес действительности. Исследовательские результаты, однако,  не
только разрозненны, но и несопоставимы, и очень трудно  синтезировать  их  в
едином  образе  мира  и  человека.  Само  по  себе   расхождение   отдельных
изображений действительности в  течение  долгого  времени  ника-кого  ущерба
познанию  нанести  не  должно-напротив,  оно  служит  ему  на  пользу.   При
стереоскопическом   зрении,   например,   именно   благодаря    расхождениям
изображений открывается ни много ни мало целое  пространственное  измерение.
Условием и предпосылкой этого, однако, является слияние сетчаточных образов.
Аналогичным образом требуется "усилие  понятия"  (Гегель)  для  того,  чтобы
объединить разрозненные результаты научных  исследований  в  единую  картину
мира и человека.
   Колесо развития нельзя повернуть  вспять.  В  наше  время,  для  которого
характерна групповая научно-исследовательская работа,  мы  еще  меньше,  чем
когда бы то ни было, можем обойтись  без  специалистов.  Но  ведь  опасность
заключается отнюдь не в специализации как таковой,  да  и  не  в  недостатке
универсализации, а скорее в той кажущейся тотальности,  которую  приписывают
своим  познаниям  столь  многие  ученые  в  заявляемых  ими  претензиях   на
"тотальное знание" (Ясперс). Тогда, когда это происходит, наука превращается
в идеологию. Что  касается,  в  частности,  наук  о  человеке,  то  биология
превращается при этом в биологизм, психология-в психологизм  и  социология-в
социологизм. Как мы видим, опасность совсем  не  в  том,  что  исследователи
занимаются   специализацией,   а   в   том,   что   специалисты   занимаются
генерализацией. Мы все знаем так называемых любителей упрощать. Рядом с ними
можно поставить и любителей обобщать, как я бы их назвал. Любители  упрощать
все упрощают, они все мерят одной  меркой.  Но  любители  обобщать  даже  не
довольствуются  своей  меркой,  а  обобщают   свои   результаты.   Позвольте
продемонстрировать вам наглядный пример. В книге "The Modes  and  Morals  of
Psychotherapy" нам предлагается следующее определение: "Человек-это не более
чем  биохимический  механизм,  приводимый  в  движение  системой   процессов
окисления, питающих энергией  компьютеры".  Как  невролог,  я  ручаюсь,  что
вполне правомерно рассматривать компьютер как  модель,  скажем,  центральной
нервной  системы.  Ошибка  заключена  лишь  в  словах  "не  более  чем",   в
утверждении, что человек не представляет собой  ничего,  помимо  компьютера.
Да, человек-это компьютер, но одновременно он нечто бесконечно большее,  чем
компьютер, большее в ином измерении. Нигилизм не выдает себя  разговорами  о
Ничто, а маскируется словосочетанием "не более чем". Американцы называют это
редукционизмом. Как выясняется, редукционизм не только редуцирует у человека
целое измерение; он укорачивает человека ни много ни  мало  на  специфически
человеческое измерение.
   Выученному  нигилизму,  выражающемуся  в   редукцио-низме,   противостоит
пережитый  нигилизм-так  можно  было  бы  интерпретировать  экзистенциальный
вакуум. Речь идет об ощущении  внутренней  пустоты,  о  чувстве  глубочайшей
смыслоутраты, с которым мы, психиатры, встречаемся на каждом шагу.
   Редукционизм   со   своей   тенденцией   реификации,   овеществления    и
деперсонализации  человека  действует  на  руку  экзистенциальному  вакууму.
Нижеследующее утверждение молодого американского  социолога  Уильяма  Ирвина
Томпсона звучит как преувеличение, хотя на самом деле это не так:  "Люди  не
являются предметами, подобно столам или стульям, и, если  они  обнаруживают,
что их жизнь редуцируется к простому существованию столов или  стульев,  они
совершают самоубийство" [1]. И  при  определенных  обстоятельствах  они  это
действительно делают. Когда я выступал с докладом в университете Энн  Эрбор,
штат Мичиган, и говорил в нем об  экзистенциальном  вакууме,  в  последующем
обсуждении  доклада  студенческий  куратор-консультант  сообщил,   что   ему
ежедневно приходится сталкиваться в своей  консультации  с  экзистенциальным
вакуумом и что он готов составить мне целый список студентов, которые именно
по причине своих сомнений в осмысленности жизни вконец отчаялись и совершили
самоубийство.
   Вполне понятно и то, что Калифорнийская ассоциация колледжей организовала
дискуссию, на которую в качестве собеседников  были  приглашены  Хьюстон  К.
Смит, профессор Массачусетского технологического института, и  я.  Дискуссия
касалась ценностных аспектов вузовского  обучения.  Первый  вопрос,  который
задал мне профессор Смит, был о том, можем ли мы, профессора, и если  можем,
то как, в процессе обучения в университете передавать студентам ценности или
дать им нечто вроде смысла жизни. На это я  ответил,  что  ценностям  мы  не
можем научиться-ценности мы должны пережить. Так же мы не можем  и  сообщить
смысл жизни нашим студентам. Что мы можем им дать, дать с собой в  путь,-это
один лишь пример,  пример  нашей  собственной  отдачи  нашему  делу  научных
исследований. В свою очередь профессор Смит поинтересовался, разве не  может
само содержание предметов нести студентам смысл и ценности - не только через
то, как преподносится, но и через то, что содержится в учебном материале.  Я
полагал, однако, что мы должны сегодня радоваться уже, если  выбор  учебного
материала не способствует как раз подрыву изначальной направленности молодых
людей на смыслы и ценности. Именно это, однако, неуклонно происходит в  США.
Студентам там дается как раз абсолютно редукционистский образ  человека;  их
энтузиазм, таким образом, испытывается на прочность. К счастью, их  ресурсы,
похоже, неистощимы. Как иначе можно было бы понять многочисленные  сообщения
о Корпусе мира...
   Пожалуй, как ни у кого, забота о  сохранении  человеческого  перед  лицом
редукционистских устремлений плюралистической  науки  проявилась  у  Николая
Гартмана в его онтологии и у Макса Шелера в его антропологии.  Они  выделили
различные уровни или пласты: телесное, душевное и духовное. С каждым из  них
соотносится определенная наука: с телесным--биология, с душевным- психология
и т.д. и т.п., и именно из различения этих уровней или пластов берет  начало
"плюрализм наук".
   ...А где же  "единство  человека"?  Там,  где  человек,  подобно  старому
кувшину,  весь  расколот  щелями  и  трещинами,   "качественными   скачками"
(Гегель)? Известно определение искусства как единства в многообразии.  Я  бы
хотел определить здесь человека  как  единство  вопреки  многообразию.  Ведь
налицо антропологическое  единство,  невзирая  на  онтологические  различия,
невзирая на различия между разными формами  бытия.  Отличительным  признаком
человеческого  бытия  является  сосуществование  в  нем   антропологического
единства и онтологических различий, единого человеческого  способа  бытия  и
различных  форм  бытия,  в  которых  он  проявляется.  Короче,  человеческое
бытие-это "Unitas multiplex", выражаясь  словами  Фомы  Аквинского.  Оно  не
охватывается ни плюрализмом,  ни  монизмом  наподобие  того,  с  которым  мы
встречаемся в "Этике  Бенедикта  де  Спинозы,  доказанной  в  геометрическом
порядке". Да будет  мне,  однако,  позволено  очертить  понимание  человека,
"доказанное  в  геометрическом  порядке",  с  использованием  геометрических
аналогий. Речь идет о димензиональной онтологии [2]. Первый из двух  законов
димензиональной онтологии звучит так:
   Один и тот же предмет, спроецированный из своего измерения  в  низшие  по
отношению к нему измерения, отображается в этих проекциях так, что различные
проекции  могут   противоречить   друг   другу.   Например,   если   стакан,
геометрической формой которого является цилиндр, я проецирую из  трехмерного
пространства на  двумерные  плоскости,  соответствующие  его  поперечному  и
продольному  сечению,   то   в   одном   случае   получается   круг,   а   в
другом-прямоугольник  (см.  рис.).  Помимо  этого  несоответствия,  проекции
противоречивы уже постольку, поскольку в обоих случаях перед нами  замкнутые
фигуры, тогда как стакан-это открытый сосуд.

   Второй закон димензиональной онтологии гласит: Уже не один,  а  различные
предметы, спроецированные из их измерения не в разные, а  в  одно  и  то  же
низшее по отношению к нему измерение, отображаются в  своих  проекциях  так,
что  проекции  оказываются  не  противоречивыми,  но  многозначными.   Если,
например, я проецирую цилиндр, конус и шар из  трехмерного  пространства  на
двумерную плоскость, параллельную основаниям цилиндра и конуса, то  во  всех
трех случаях получается круг (рис. на с. 50). Предположим,  что  перед  нами
тени, которые отбрасывают  цилиндр,  конус  и  шар.  Эти  тени  многозначны,
поскольку я не могу заключить на основании тени, отбрасывает ли ее  цилиндр,
конус или шар,-во всех случаях тень одна и та же.

   Как приложить теперь все это к  человеку?  Человек  также,  если  у  него
редуцировать специфически человеческое  измерение  и  спроецировать  его  на
плоскости биологии и психологии, отображается в них так,  что  эти  проекции
противоречат  друг  другу.   Ведь   проекция   в   биологическое   измерение
обнаруживает соматические явления,  тогда  как  проекция  в  психологическое
измерение  обнаруживает  явления  психические.   В   свете   димензиональной
онтологии, однако, эта противоречивость  не  ставит  под  сомнение  единство
человека-как и факт несовпадения  круга  и  прямоугольника  не  противоречит
тому, что это две проекции одного и того  же  цилиндра.  Но  будем  помнить:
бессмысленно искать единство  человеческого  способа  бытия,  преодолевающее
многообразие различных форм бытия, а также  разрешение  таких  противоречий,
как антиномия души и тела,  в  тех  плоскостях,  на  которые  мы  проецируем
человека.  Обнаружить  его  можно  лишь  в  высшем  измерении,  в  измерении
специфически человеческих проявлений.
   Причем речь не идет о решении нами  психофизической  проблемы.  Возможно,
однако,  что  димензиональная  онтология  прольет   свет   на   то,   почему
психофизическая проблема неразрешима. То же самое можно сказать про проблему
свободы воли. Ведь точно так же,  как  открытый  сосуд  в  горизонтальной  и
вертикальной проекции на плоскость дает нам замкнутые фигуры, так и  человек
на биологическом уровне отображается как  закрытая  система  физиологических
рефлексов, а на психологическом уровне-как закрытая система  психологических
реакций. Эта проекция вновь содержит противоречие.  Ведь  сущность  человека
характеризуется также и тем, что он открыт, что  он  "открыт  миру"  (Шелер,
Гелен и Портман). Быть человеком-значит выходить за пределы самого  себя.  Я
бы  сказал,  что  сущность  человеческого  существования  заключена  в   его
самотрансценденции. Быть  человеком-  значит  всегда  быть  направленным  на
что-то или на кого-то, отдаваться  делу,  которому  человек  себя  посвятил,
человеку,  которого  он  любит,  или  богу,  которому   он   служит.   Такая
самотрансценденция выходит за рамки всех тех  образов  человека,  которые  в
духе монадологизма [3] представляют человека не как существо,  выходящее  за
пределы самого себя, тянущееся к смыслу и ценностям  и  ориентированное  тем
самым на мир, а как  существо,  интересующееся  исключительно  самим  собой,
поскольку для него важно лишь сохранение или  соответственно  восстановление
гомеостаза. То, что принцип гомеостаза  не  является  универсальным  даже  в
биологии, не говоря уже о психологии,  было  показано  в  одном  случае  фон
Берта-ланфи,  а  в  другом-Гольдштейном,   Олпортом   и   Шарлоттой   Бюлер.
Монадологизм  игнорирует  это.  Однако  в  свете  димензиональной  онтологии
закрытость систем физиологических рефлексов  и  психологических  реакций  не
противоречит сущности человека-не более чем замкнутость проекций цилиндра на
плоскость противоречит его открытости.
   Теперь  нам  ясно  и  то,  что  данные,  полученные  в  плоскости  низших
измерений, сохраняют свою значимость в пределах этой плоскости. Это в равной
степени  относится  к  таким  односторонним  исследовательским  подходам   и
направлениям, как рефлексология Павлова,  бихевиоризм  Уотсона,  психоанализ
Фрейда и индивидуальная психология Адлера. Фрейд  был  достаточно  гениален,
чтобы осознавать привязанность своей теории к  определенному  измерению.  Он
писал Людвигу Бинсвангеру: "Я остановился лишь на  первом  этаже  и  подвале
всего здания" [4]. Соблазну редукционизма в форме психологизма, даже,  я  бы
сказал, патологизма Фрейд поддался лишь в тот момент, когда  он  рискнул  на
следующее добавление: "Я уже нашел  в  моем  невысоком  домике  место,  куда
поселить религию, с той поры, когда  я  натолкнулся  на  категорию  "невроза
человечности"" [4]. Здесь Фрейд допустил ошибку.
   Его слова о "невысоком домике" являются  ключевыми.  Необходимо,  однако,
пояснить,  что,  когда  речь  идет  о  низших  или   соответственно   высших
измерениях, это не предопределяет их  субординацию  и  не  содержит  в  себе
оценки.  В  терминах  димензиональной  онтологии  более  высокое   измерение
означает лишь, что это более объемное измерение,  которое  включает  в  себя
низшее измерение. Низшее измерение  оказывается  "снято"  в  высшем,  в  том
многозначном смысле, который придавал этому слову Гегель. В  этом  смысле  и
человек, став человеком, остается  в  чем-то  животным  и  растением.  Можно
сравнить его с самолетом, который  сохраняет  способность  передвигаться  по
поверхности земли, подобно автомобилю. Правда, доказать, что он самолет,  он
может, лишь оторвавшись  от  земли  и  поднявшись  в  воздух.  Известен  тот
неоспоримый факт, что специалист уже по конструкции самолета, который еще не
поднимался в воздух, может определить, будет ли  этот  самолет  в  состоянии
взлететь. Так и с человеком: Портману  удалось  показать,  что  человеческое
можно проследить вплоть до е