змерение?  Это
иерархический порядок ценностей.  По  Максу  Шелеру,  оценивание  имплицитно
предполагает предпочтение одной ценности другой.  Таков  конечный  результат
его глубокого феноменологического анализа процесса оценивания. Ранг ценности
переживается  вместе  с  самой   ценностью.   Иными   словами,   переживание
определенной ценности включает  переживание  того,  что  она  выше  какой-то
другой. Для ценностных конфликтов нет места.
   Однако переживание иерархического порядка ценностей не избавляет человека
от  принятия  решений.  Влечения  толкают  человека;  ценности  притягивают.
Человек всегда волен принять или отвергнуть ценность,  которая  предлагается
ему ситуацией. Это справедливо  также  относительно  иерархического  порядка
ценностей, которые передаются моральными и этическими традициями и  нормами.
Они должны пройти проверку совестью человека- если только он не отказывается
подчиняться своей совести и не заглушает ее голоса.
   Разобравшись с вопросом об относительности смыслов, перейдем к вопросу  о
том, насколько они  субъективны.  Разве  не  верно,  что  в  конечном  счете
смыслы-это вопрос интерпретации?  И  разве  не  подразумевает  интерпретация
всегда  решения?   Разве   нет   ситуаций,   которые   допускают   различные
интерпретации, так что человек должен делать  выбор?  Мой  собственный  опыт
говорит, что есть [12].
   Незадолго до того, как  Соединенные  Штаты  вступили  во  вторую  мировую
войну, я получил приглашение из американского посольства  в  Вене  прийти  и
получить визу для въезда  в  Штаты.  В  то  время  я  жил  в  Вене  с  моими
родителями. Они, разумеется, не ждали от меня ничего  иного,  нежели  что  я
получу визу и поспешу уехать. Но в последний  момент  я  начал  сомневаться,
спрашивая себя: "Следует ли мне делать это? Могу ли я так поступить?" Потому
что мне внезапно пришло в голову,  чем  это  будет  для  моих  родителей,  а
именно: через пару недель- такова была ситуация в то время-они будут брошены
в концентрационный лагерь, то есть в  лагерь  уничтожения.  И  должен  ли  я
оставлять их на произвол судьбы в Вене? До сих пор я мог избавить их от этой
участи, поскольку возглавлял отдел неврологии в Еврейском госпитале. Но если
бы  я  уехал,  ситуация  тут   же   изменилась   бы.   Размышляя   о   своей
ответственности, я почувствовал, что в такой  ситуации  естественно  просить
совета у неба. Я отправился домой и, когда пришел, заметил кусок мрамора  на
столе. Я спросил отца, откуда он  взялся,  и  отец  сказал:  "О,  Виктор,  я
подобрал  его  на  месте,   где   стояла   синагога"   (она   была   сожжена
национал-социалистами). "А почему ты взял его с собой?"-спросил  я.  "Потому
что это часть двух плит, на которых написаны десять заповедей",-и он показал
мне сохранившуюся позолоченную еврейскую букву на мраморе. "Я  могу  сказать
тебе больше, если хочешь,-продолжал он.-Эта буква является сокращением одной
из десяти заповедей".  Я  в  нетерпении  спросил:  "Какой  же?"  Ответ  был:
"Почитай отца своего и мать свою, и пребудешь на  земле".  Тут  же  я  решил
остаться в стране вместе с родителями, отказавшись от визы.
   Вы будете правы, утверждая, что это-проективный тест, что я, по-видимому,
принял решение в глубине души  еще  до  этого  и  лишь  проецировал  его  на
подвернувшийся кусок мрамора. Но если бы я увидел в куске мрамора всего лишь
карбонат кальция, это тоже было бы результатом проективного теста,  то  есть
выражением чувства бессмысленности, той внутренней пустоты,  опустошенности,
которую я называю экзистенциальным вакуумом.
   Таким образом, смысл-это, по всей видимости, нечто, что мы  проецируем  в
окружающие нас вещи, которые  сами  по  себе  нейтральны.  И  в  свете  этой
нейтральности  реальность  может  казаться  лишь  экраном,  на  который   мы
проецируем свои неосознанные мечты, так сказать, пятном Роршаха. Если бы это
было так, смысл был бы не более чем средством самовыражения, то есть  чем-то
глубоко субъективным*.
   Однако единственно, что субъективно,-это перспектива, в которой мы  видим
реальность, и эта субъективность в конце  концов  не  умаляет  объективности
реальности как таковой. Я давал такое объяснение  этого  феномена  студентам
моего  семинара  в  Гарварде:  "Посмотрите  в  окна  лекционного   зала   на
Гарвардскую часовню. Каждый из вас видит часовню по-своему, в  своей  особой
перспективе, в зависимости от того,  где  он  сидит.  Если  ктонибудь  будет
утверждать, что видит часовню точно так же, как его  сосед,  я  должен  буду
сказать, что один из них галлюцинирует. Но уменьшает ли хоть  сколько-нибудь
различие взглядов объективность и реальность часовни? Конечно, нет".
   Человеческое познание не похоже  на  калейдоскоп.  Когда  вы  смотрите  в
калейдоскоп, вы видите только то, что находится  внутри  его.  Но  когда  вы
смотрите в телескоп, вы видите нечто, что находится вне самого телескопа.  И
когда вы смотрите на мир или на нечто в мире, вы также видите  больше,  чем,
скажем, перспективу; то, что видится в перспективе,  сколь  бы  субъективной
она ни была,-это объективный мир.  "Увиденное  сквозь"-  буквальный  перевод
латинского слова perspectum.
   У меня нет возражений против замены слова "объективный" более  осторожным
термином "транссубъективный", как он употребляется, например, Аллерсом [14].
Это безразлично. Также безразлично, говорим мы о вещах или о смыслах. И то и
другое  "транссубъективно".  Эта  транссубъективность   в   действительности
предполагалась все время, когда  мы  говорили  о  самотрансценден-ции.  Люди
трансцендируют себя в направлении смыслов, и эти смыслы суть нечто иное, чем
сами эти люди; смыслы не являются просто выражением самости человека, они  -
больше, чем проекция самости. Смыслы обнаруживаются, а не придумываются.
   Это противоположно утверждению Жана-Поля Сар-тра, что идеалы  и  ценности
выдумываются человеком. Или, как это у Сартра, человек придумывает сам себя.
Это напоминает мне трюк факира.  Факир  утверждает,  что  бросит  веревку  в
воздух, в пустое пространство и, хотя она не будет ни  к  чему  прикреплена,
мальчик влезет по этой веревке. Не хочет ли и Сартр заставить нас  поверить,
что человек "проецирует" (что буквально означает- бросает  вперед  и  вверх)
идеал в пустоту и все же он, человек,  может  вскарабкаться  к  актуализации
этого идеала и совершенству  своей  самости.  Но  это  полярное  напряжение,
которое  совершенно  необходимо  человеку  для  его  душевного  здоровья   и
моральной целостности,  не  может  быть  установлено,  если  не  сохраняется
объективность  объективного  полюса,  если  транссубъективность  смысла   не
переживается человеком, который должен осуществить смысл.
   Что эта транссубъективность переживается  человеком  в  действительности,
видно из того, как он говорит о своем опыте.  Если  его  понимание  себя  не
искажено  предвзятыми  стереотипами   интерпретации,   чтобы   не   сказать-
индоктринации, человек говорит о смысле как о том, что  нужно  найти,  а  не
создать. Феноменологический анализ, который попытается  описать  такой  опыт
неискаженным эмпирическим образом, покажет, что действительно смыслы  скорее
обнаруживаются, чем создаются. Если же они и создаются, то не произвольно, а
так, как даются  ответы.  На  каждый  вопрос  существует  лишь  один  ответ-
правильный. У каждой ситуации есть только один смысл-ее истинный смысл.
   Во время одного из моих лекционных турне по Соединенным Штатам  аудитории
было предложено оформлять вопросы печатными буквами и подавать  их  теологу,
который передавал их мне. Передавая мне вопросы, теолог предложил пропустить
один из них, так как это совершенная чепуха.  "Кто-то  хочет  узнать,-сказал
он,-как вы в своей теории экзистенции  определяете  шесть  сотен".  Когда  я
посмотрел на записку, я увидел в ней нечто иное: "Как Вы определяете бога  в
Вашей теории экзистенции?" Написание печатными буквами "GOD" трудно отличить
от 600. Не был ли это ненамеренный проективный тест? И в конце концов теолог
прочел "600", а невролог- "бог". Но только один способ прочтения вопроса был
правильным. Только один способ прочтения был таким, который  имелся  в  виду
тем, кто задавал вопрос. Так мы пришли к определению того, что такое  смысл.
Смысл- это то, что имеется в виду: человеком,  который  задает  вопрос,  или
ситуацией, которая тоже подразумевает вопрос, требующий ответа.  Я  не  могу
сказать:  "Вот  мой  ответ-правильный  он  или  неправильный".  Как  говорят
американцы: "Права она или не права-это моя страна". Я должен приложить  все
силы, чтобы найти истинный смысл вопроса, который мне задан.
   Конечно, человек свободен в ответе на вопросы, которые задает ему  жизнь.
Но эту свободу не следует смешивать с произвольностью. Ее нужно  понимать  с
точки зрения ответственности. Человек отвечает  за  правильность  ответа  на
вопрос, за нахождение истинного смысла  ситуации.  А  смысл-это  нечто,  что
нужно скорее найти, чем придать, скорее обнаружить, чем придумать. Крамбо  и
Махолик [15] указывают, что нахождение смысла в ситуации имеет нечто общее с
восприятием гештальта. Это предположение  подтверждается  гештальтпсихологом
Вертгеймером, который пишет: "Ситуация "семь плюс семь равно..."-это система
с лакуной, пробелом. Пробел можно  заполнить  по-разному.  Одно  заполнение-
"четырнадцать" - соответствует ситуации, заполняет пробел  и  является  тем,
что структурно требуется  системой  на  этом  месте,  со  своей  функцией  в
контексте целого. Это правильно входит в ситуацию. Другие заполнения, такие,
как "пятнадцать", не подходят. Они  неправильны.  Здесь  мы  сталкиваемся  с
представлением о нужном в ситуации: о  "требуемости".  "Требуемость"  такого
рода- это объективное качество" [16].
   Я сказал, что смыслы не могут даваться произвольно, а  должны  находиться
ответственно. Я мог бы также сказать, что смысл следует  искать  при  помощи
совести. И действительно, совесть руководит человеком в его  поиске  смысла.
Совесть может быть определена как интуитивная способность человека  находить
смысл ситуации. Поскольку смысл-это нечто уникальное, он  не  подпадает  под
общий  закон,  и  такая  интуитивная  способность,  как  совесть,   является
единственным средством схватывать смысловые гештальты.
   Кроме того что совесть интуитивна, она является творческой  способностью.
Вновь и вновь совесть человека приказывает ему сделать нечто, противоречащее
тому, что проповедуется обществом, к которому он принадлежит,  например  его
племенем. Предположите,  например,  что  это  племя  каннибалов;  творческая
совесть  индивидуума  может  решить,  что  в  определенной  ситуации   более
осмысленно сохранить жизнь врагу, чем убить его. Таким образом, его  совесть
может начать революцию, и то, что поначалу было  уникальным  смыслом,  может
стать  универсальной  ценностью-"не  убий".  Уникальный  смысл   сегодня-это
универсальная ценность завтра. Таким способом творятся религии  и  создаются
ценности.
   Совесть  также  обладает  способностью  обнаруживать  уникальные  смыслы,
противоречащие  принятым  ценностям.  За  только  что  упомянутой  заповедью
следует другая-"не прелюбодействуй". В этой  связи  мне  приходит  в  голову
история человека, который попал в Освенцим вместе со  своей  молодой  женой.
Когда  они  оказались  там,  рассказывал  он  мне  после  освобождения,   их
разделили, и в этот момент он вдруг почувствовал сильное стремление  умолять
ее выжить "любой ценой-вы понимаете?- любой ценой...". Она  поняла,  что  он
имел в виду: она была красива, и в недалеком будущем для нее мог  возникнуть
шанс сохранить жизнь, согласившись на  проституцию  среди  СС.  И  поскольку
такая ситуация могла возникнуть, муж хотел заранее, так  сказать,  отпустить
ей грех. В последний момент совесть заставила его, приказала ему  освободить
жену   от   заповеди    "не    прелюбодействуй".    В    уникальной-поистине
уникальной-ситуации уникальный смысл состоял  в  том,  чтобы  отказаться  от
универсальной ценности супружеской верности,  нарушить  одну  из  заповедей.
Разумеется, это была единственная возможность  исполнить  другую  из  десяти
заповедей-"не убий". Если бы он не дал ей этого разрешения, он принял бы  на
себя долю ответственности за ее смерть.
   Ныне мы живем в эру разрушающихся и исчезающих традиций. Поэтому,  вместо
того чтобы новые ценности  создавались  посредством  обнаружения  уникальных
смыслов, происходит обратное.  Универсальные  ценности  приходят  в  упадок.
Поэтому  все  большее  число  людей  охватывается  чувством  бесцельности  и
пустоты, или, как я это называю, экзистенциальным вакуумом.  Тем  не  менее,
даже если все универсальные ценности исчезнут, жизнь останется  осмысленной,
поскольку уникальные  смыслы  останутся  не  затронутыми  потерей  традиций.
Конечно, чтобы человек мог найти смыслы даже в эру отсутствия ценностей,  он
должен  быть  наделен   в   полной   мере   способностью   совести.   Можно,
следовательно, утверждать, что в такие времена, как наши,  во  времена,  так
сказать, экзистенциального вакуума, основная задача образования состоит не в
том, чтобы довольствоваться передачей традиций и  знаний,  а  в  том,  чтобы
совершенствовать способность, которая  дает  человеку  возможность  находить
уникальные смыслы. Сегодня образование не может оставаться в русле традиции,
оно должно развивать способность принимать независимые аутентичные  решения.
Во времена, когда десять заповедей  теряют,  по-видимому,  свою  безусловную
значимость, человек более чем когда-либо  должен  учиться  прислушиваться  к
десяти тысячам заповедей, возникающих в десяти тысячах уникальных  ситуаций,
из которых состоит его жизнь. И в том, что касается этих заповедей, он может
опираться  и  полагаться  только  на  совесть.   Живая,   ясная   и   точная
совесть-единственное, что дает человеку возможность сопротивляться  эффектам
экзистенциального вакуума-конформизму и тоталитаризму.
   Мы живем во времена изобилия  во  многих  отношениях.  Средства  массовой
информации бомбардируют нас  стимулами  до  такой  степени,  что  мы  должны
защищаться от них посредством, так  сказать,  фильтрации.  Нам  предлагается
множество возможностей, и мы должны выбирать среди них.  Короче  говоря,  мы
должны принимать решения относительно того, что существенно, а что нет.
   Истинная  совесть  не  имеет  ничего  общего  с  тем,  что  я  бы  назвал
"псевдоморалью  суперэго".   Ее   нельзя   также   смешивать   с   процессом
обусловливания. Совесть-это определенно человеческий феномен. Но  мы  должны
добавить, что это также "всего лишь" человеческий  феномен.  Она  подвержена
общим условиям человеческого существования в том  отношении,  что  несет  на
себе отпечаток конечности человека. Он не только руководствуется совестью  в
поиске  смысла,  но  иногда  и  вводится  ею  в  заблуждение.  Если  он   не
перфекционист, то согласится с тем, что и совесть может ошибаться.
   Действительно, человек свободен и ответствен.  Но  его  свобода  конечна.
Человеческая свобода-это не всемогущество. И человеческая мудрость-это также
не всезнание. Человек никогда не знает, истинен ли смысл, который он  принял
для себя. И  он  не  узнает  этого  даже  на  смертном  одре.  Ignoramus  et
ignorabimus - мы не знаем и никогда не узнаем, как сформулировал это однажды
Эмиль  Дюбуа-Реймон,  хотя  и  в  совершенно  ином  контексте,  в  контексте
психофизической проблемы.
   Но чтобы не противоречить своей человечности, человек  должен  безусловно
подчиняться своей совести, хотя  он  и  сознает  возможность  ошибки.  Я  бы
сказал, что возможность ошибки не избавляет его от  необходимости  пытаться.
Как сказал это  Гордон  У.  Олпорт,  "мы  можем  быть  одновременно  уверены
наполовину, но преданны всем сердцем" [17].
   Возможность, что моя совесть ошибается,  подразумевает  возможность,  что
совесть другого может быть права. Это влечет за собой смирение и скромность.
Если я хочу
   искать смысл, я должен быть уверен, что смысл есть.  Если  же,  с  другой
стороны, я не могу быть уверен в  том,  что  я  найду  его,  я  должен  быть
терпимым.  Это  никоим  образом  не  подразумевает  какого  бы  то  ни  было
индифферентизма. Быть терпимым-не значит присоединяться к верованию другого.
Но это значит, что я признаю право другого верить в его собственную  совесть
и подчиняться ей.
   Из этого  следует,  что  психотерапевт  не  должен  навязывать  ценностей
пациенту. Пациент должен быть направлен к своей собственной совести. И  если
меня спросят-как часто спрашивают,-следует ли поддерживать такой нейтралитет
даже по отношению к Гитлеру, я отвечу утвердительно, потому что  я  убежден,
что Гитлер никогда не стал бы тем, чем он стал, если бы он не подавил в себе
голос совести.
   Само собой разумеется, что в случае крайней  опасности  психотерапевт  не
должен быть привязан к своему нейтралитету. Перед лицом суицидального  риска
вполне законно  вмешаться,  потому  что  только  ошибающаяся  совесть  может
приказать человеку совершить самоубийство.  Это  утверждение  согласуется  с
моим убеждением, что только ошибающаяся  совесть  может  приказать  человеку
совершить убийство, или, если снова упомянуть Гитлера, геноцид. Но и  помимо
такого предположения,  сама  клятва  Гиппократа  заставит  врача  удерживать
пациента от совершения самоубийства. Я лично с  радостью  принимаю  на  себя
ответственность за то,  что  был  директивным,  предлагая  жизнеутверждающее
мировоззрение, когда работал с суицидальным пациентом.
   Как правило же, психотерапевт не будет навязывать пациенту  ту  или  иную
мировоззренческую позицию. Ло-готерапевт не составляет  исключения.  Никакой
логотера-певт  не  будет  утверждать,  что  у  него  есть  ответы.  Ведь  не
логотерапевт, а "змей" "сказал женщине: "Вы будете как Бог, знающий добро  и
зло"". Никакой логотерапевт не будет притворяться, что он знает, что  ценно,
а что нет, что имеет смысл, а что нет.
   Редлих и Фридман [18] отвергают логотерапию  как  попытку  придать  смысл
жизни пациента. В действительности справедливо противоположное. Я, например,
не устаю повторять, что смысл должен быть найден и не может быть дан,  менее
всего-врачом [19], [20]. Пациент должен найти его спонтанно. Логотерапия  не
раздает  предписаний.  Несмотря  на  то  что  я  постоянно   объясняю   это,
логотерапию вновь и вновь обвиняют в "придании  смысла  и  цели".  Никто  не
обвиняет   психоаналитиков-фрейдистов,   занимающихся   сексуальной   жизнью
пациента, в предоставлении пациенту девочек. Никто не обвиняет  адлерианскую
психологию, занимающуюся социальной  жизнью  пациента,  в  подыскивании  ему
работы. Почему же тогда логотерапию, занятую экзистенциальными  стремлениями
и фрустрациями пациентов, обвиняют в "наделении смыслами"?
   Такие обвинения логотерапии тем менее понятны, что даже поиск  смыслов  -
проблема, ограниченная областью ноогенных неврозов, которые составляют  лишь
20 процентов случаев, проходящих через наши клиники и приемные.  И  едва  ли
какие-либо проблемы смыслов и ценностных конфликтов затрагиваются в  технике
парадоксальной  интенции-аспекте  логотерапии.  созданном   для   работы   с
психогенными неврозами.
   Не логотерапевт, а  психоаналитик,  вновь  цитируя  Международный  журнал
психоанализа [21], "является моралистом прежде всего" - в  том  смысле,  что
"он оказывает влияние на  людей  в  отношении  их  морального  и  этического
поведения".  Я  лично  полагаю,  что  моралистическая  дихотомия  эгоизма  и
альтруизма устарела. Я убежден, что эгоист может лишь выиграть,  если  будет
считаться с другими, и  наоборот,  альтруист-хотя  бы  ради  других-  должен
заботиться о себе. Я убежден, что моралистиче-ский  подход  в  конце  концов
уступит место онтологическому, в котором хорошее  и  плохое  определяются  с
точки зрения того, что способствует, а  что  мешает  осуществлению  смысло