но такое, как то, что изобразил  Томас  Манн  в
"Волшебной горе", где речь идет о неизлечимом  туберкулезном  больном,  срок
"освобождения" которого также неизвестен. Или же  возникает  такое  ощущение
жизни-ощущение внутренней пустоты и  бессмысленности  существования,-которое
владеет многими безработными, у которых также имеет место  распад  структуры
переживания  времени,  как   было   обнаружено   в   цикле   психологических
исследований безработных горняков [17].
   Латинское слово "finis" означает одновременно "конец"  и  "цель".  В  тот
момент, когда человек не в состоянии предвидеть конец временного состояния в
его жизни, он не в состоянии и ставить перед собой какие-либо цели,  задачи.
Жизнь неизбежно теряет в его глазах всякое  содержание  и  смысл.  Напротив,
видение "конца" и нацеленность на какой-то  момент  в  будущем  образуют  ту
духовную опору, которая так нужна заключенным, поскольку только эта духовная
опора  в  состоянии  защитить  человека  от  разрушительного  действия   сил
социального окружения, изменяющих характер, удержать его от падения.
   Тот,  кто  не  может  привязаться  к  какому-либо  конечному  пункту,   к
какому-либо моменту времени в будущем,  к  какой-либо  остановке,  подвержен
опасности внутреннего  падения.  Душевный  упадок  при  отсутствии  духовной
опоры, тотальная апатия были для обитателей лагеря  и  хорошо  известным,  и
пугающим  явлением,  которое  случалось  часто  так  стремительно,  что   за
несколько дней приводило к катастрофе. Люди просто лежали весь день на своем
месте в бараке, отказывались идти на построение для распределения на работу,
не  заботились  о  получении  пищи,   не   ходили   умываться,   и   никакие
предупреждения, никакие угрозы не могли вывести их из этой апатии; ничто  их
не страшило, никакие наказания-они сносили их тупо и равнодушно. Все было им
безразлично. Это лежание-  порой  в  собственной  моче  и  экскрементах-было
опасным для жизни не  только  в  дисциплинарном,  но  и  в  непосредственном
витальном  отношении.  Это  отчетливо  проявлялось  в  тех  случаях,   когда
заключенного неожиданно охватывало  ощущение  "бесконечности"  пребывания  в
лагере. Вот один из примеров.
   В начале марта 1945 года мой товарищ  по  лагерю  рассказал  мне,  что  2
февраля 1945 года он видел вещий сон:  голос,  представившийся  пророческим,
сказал ему, что он может спросить о чем угодно и получит ответ на все. Тогда
товарищ спросил, когда война будет для  него  окончена.  Голос  ответил:  30
марта 1945 года.  Тридцатое  марта  приближалось,  однако  не  было  никаких
признаков того, что голос сказал правду. 29 марта  мой  товарищ  свалился  в
бреду и лихорадке. 30 марта он потерял сознание. 31 марта он умер: его  унес
сыпной тиф. Для него война действительно "кончилась" 30 марта-в день,  когда
он потерял сознание.
   Мы можем с основанием и со всей клинической строгостью предположить,  что
разочарование, которое  вызвал  у  него  реальный  ход  событий,  привело  к
снижению жизненного  тонуса,  иммунитета,  сопротивляемости  организма,  что
чрезвычайно ускорило развитие дремавшей в нем инфекции.
   С нашим пониманием этого случая согласуются более масштабные  наблюдения,
о которых сообщал один лагерный  врач:  заключенные  в  его  лагере  лелеяли
надежду, что к рождеству 1944 года они будут уже дома. Пришло рождество,  но
сообщения газет были для заключенных отнюдь не воодушевляющими. Каковы  были
последствия? Неделя между рождеством и Новым годом была  отмечена  в  лагере
таким количеством смертей, которого в нем раньше никогда не бывало и которое
не могло быть  объяснено  такими  обстоятельствами,  как  изменение  погоды,
ухудшение условий труда или вспышка инфекционного заболевания.
   В конечном счете  получалось,  что  телесно-душевный  упадок  зависел  от
духовной установки, но в  этой  духовной  установке  человек  был  свободен!
Заключив человека в лагерь, можно было отнять у него все вплоть до  очков  и
ремня, но у него оставалась эта свобода, и она оставалась у  него  буквально
до последнего мгновения, до последнего вздоха. Это была свобода  настроиться
так или иначе, и это "так или иначе" существовало,  и  все  время  были  те,
которым удавалось подавить в себе возбужденность и превозмочь  свою  апатию.
Это были люди, которые шли сквозь бараки и маршировали  в  строю,  и  у  них
находилось для товарища доброе слово и последний кусок хлеба.  Они  являлись
свидетельством того, что  никогда  нельзя  сказать,  что  сделает  лагерь  с
человеком: превратится ли человек в типичного лагерника или все  же  даже  в
таком  стесненном  положении,  в  этой  экстремальной  пограничной  ситуации
останется человеком. Каждый раз он решает сам. Не может быть и речи  о  том,
что в концлагере человек необходимым и  принудительным  образом  подчиняется
давлению окружающих условий, формирующих его характер. Благодаря тому, что я
в другой связи назвал "упрямством духа", у него сохраняется и принципиальная
возможность оградить себя от влияния этой среды. Если бы мне требовались еще
какие-то    подтверждения    тому,    что     упрямство     духа     реально
существует,-концлагерь является в этом отношении experimentum crucis.
   З.Фрейд утверждает следующее: "Попробуйте одновременно заставить голодать
некоторое количество самых разных людей. По  мере  нарастания  настоятельной
пищевой потребности все индивидуальные различия будут стираться и  их  место
займут однообразные проявления одного неутоленного влечения" [7]. Оказалось,
что
   это не так. Даже такой психоаналитически ориентированный автор, как Коэн,
соглашается:  "Действительно,  были  заключенные,  не  охваченные  полностью
эгоизмом, у которых еще  оставалось  место  для  альтруистических  чувств  и
переживаний и которые сострадали  своим  сотоварищам.  По-видимому,  условия
обитания в концлагере не смогли оказать на них  такое  же  влияние,  как  на
других заключенных" [5]. Аналогичным образом Г.Адлер  в  объемистой  научной
монографии о лагере Терезиенштадт подчеркивает,  что  "нельзя  рассматривать
изменение характера как  перемену  образа  мыслей  или  падение  устоявшейся
морали. Обычно внезапно пропадала, как будто ее  и  не  было,  лишь  внешняя
воспитанность... Чтобы сохранить себя в этом душевном вакууме  без  большего
ущерба, требовалось нечто исключительное" [1].
   Конечно, они были немногочисленны-эти  люди,  которые  выбрали  для  себя
возможность сохранить свою человечность: все прекрасное так же трудно, как и
редко, как  сказано  в  последней  фразе  "Этики"  Бенедикта  Спинозы.  Лишь
немногие смогли сохранить свою  человечность,  однако  они  подавали  другим
пример, и этот пример вызывал характерную цепную  реакцию.  Они  никогда  не
рассматривали лагерную жизнь как простой  эпизод-для  них  она  была  скорее
испытанием, которое стало кульминацией их жизни. Об этих  людях,  во  всяком
случае, нельзя говорить, что они испытали регрессию; наоборот,  в  моральном
отношении  они  испытали  прогрессию,  претерпели  эволюцию-в  моральном   и
религиозном отношении. Ведь у очень многих заключенных именно в заключении и
благодаря ему проявилась подсознательная, то есть вытесненная,  обращенность
к богу.
   Мы подошли уже тем самым к обсуждению третьей фазы в психологии  лагерной
жизни-фазы освобождения.
   Фаза освобождения
   То, что касается реакции заключенного на освобождение, может быть коротко
описано так: вначале  все  кажется  ему  похожим  на  чудесный  сон,  он  не
отваживается в это поверить.  Ведь  столько  чудесных  снов  уже  привели  к
разочарованию. Как часто он мечтал даже не об освобождении-он мечтал о  том,
как он возвращается в свой  дом,  обнимает  жену,  здоровается  с  друзьями,
садится за стол и начинает рассказывать, рассказывать о том, что он
   пережил, как он ждал этого момента свидания и как часто он мечтал об этом
моменте, пока он не стал наконец реальностью. Тут ему в самое ухо звучат три
свистка, которыми по утрам командуют  подъем,  и  выхватывают  его  из  сна,
который лишь разыграл перед ним свободу, который  лишь  посмеялся  над  ним.
Однако в один прекрасный день то, к чему стремились и о чем  мечтали,  стало
реальной действительностью.  Освобожденный  из  лагеря  пока  еще  подвержен
своего  рода  ощущению  деперсонализации.  Он  еще  не  может  по-настоящему
радоваться жизни-он должен сначала научиться этому, он этому разучился. Если
в первый день свободы происходящее кажется ему чудес-ным  сном,  то  в  один
прекрасный день прошлое начнет казаться ему лишь более чем кошмарным сном.
   И освобожденный заключенный еще нуждается  в  пси-  хологической  помощи.
Самоосвобождение, внезапное снятие душевного гнета опасно в  психологическом
отношении. Эта опасность с  характерологической  точки  зрения  представляет
собой не что иное, как психологический эквивалент кессонной болезни.
   2. Психиатрия концентрационного лагеря
   Как утверждает Коэн, неврозы  в  узком  смысле  слова  в  концлагерях  не
наблюдались; невротики там становились здоровыми. Краль описывает реакции  и
поведение интернированных в  лагере  для  перемещенных  лиц  Тере-зиенштадт,
который во  многих  отношениях  отличался  от  типичного  концлагеря.  Краль
подчеркивает как особо за-служивающее  внимания  то  обстоятельство,  что  в
условиях лагеря наступало улучшение тяжелых навязчивых неврозов.{15]. Многие
до  войны  лечились  у  психиатров  в  связи  с   тяж„лыми   и   длительными
психоневрозами (фобиями и неврозами навязчивых состояний), и эти  неврозы  в
Терезиенштадте либо исчезли полностью, либо  наступило  улучшение  до  такой
степени, что пациенты могли работать и не нуждались в какой-либо медицинской
помощи. Хелвег-Ларсен со своими  сотрудниками  посвятил  изменениям  психики
целую  главу  в  своей  книге,  опирающейся  на  исследование  1282  датчан,
интернированных в немецких концлагерях, и на 500 литературных источников  по
этой теме, опубликованных в разных  странах.  Соответствующий  раздел  книги
основывается преимущественно на лич-ных наблюдениях и переживаниях  авторов.
Депрессивные реакции, фобии, психозы, истерические симптомы  и  суицидальные
попытки наблюдались лишь изредка [9]. Действительная картина  концлагеря  не
имеет ни малейшего сходства с той,  которая  описывается  в  англосаксонских
публикациях, относящихся к лагерям для военнопленных на  Дальнем  и  Среднем
Востоке.
   Психические симптомы, сопутствующие хроническому недоеданию,  заключались
в "апатии, замедлении реакций и ослаблении концентрации внимания  и  памяти"
[5]. Ван Вулфтен-Палте наблюдал в японских лагерях рост  частоты  и  тяжести
психических нарушений на последней стадии  крайнего  недоедания,  вследствие
чего возникали  острые  состояния  дезориентации  [23].  Этому  противоречат
свидетельства  Гластра  ван  Лоона  о  том,  что  в  Нидерландах  недоедание
протекало спокойно, без психических симптомов и даже смерть была  спокойной,
что согласуется с наблюдениями Коэна.
   Тигезен и Килер описывают наиболее заметные изменения психики:  ухудшение
памяти-снижение либидо- апатия.  Напротив,  депрессивные  реакции,  фобии  и
истерические симптомы встречаются редко.  Попытки  самоубийства  встречались
лишь в порядке исключения. Лишь в редких  случаях,  согласно  этим  авторам,
обоснованным  представлялось  предположение  о  недостатке   витаминов   как
этиологической причине нарушений. Эти авторы  считают  более  правдоподобным
то,   что   описанные   здесь   психические   синдромы,   характерные    для
патологического голодания, расстройства духа,  вызывают  функциональные  или
даже морфологические изменения в мозге. В  числе  других  Лами  в  некоторых
случаях благодаря вскрытию получил возможность  констатировать  отек  мозга,
который intra  vitam  проявлялся  в  форме  бреда,  полной  дезориентации  и
ригидности [16].
   Что касается людей, возвратившихся из концлагерей,  то  у  них,  согласно
Хофмейеру  и  Хертел-Вулфу  [9],  обнаруживались   многообразные   симптомы:
беспокойство,  чувство  усталости,  ухудшение  концентрации,   возбудимость,
непоседливость,   ослабление   памяти   и   способности   к    концентрации,
раздражительность, вегетативные симптомы,  депрессии  и  головные  боли.  78
процентов обнаруживали невротические симптомы; 47  процентов  жаловались  на
ноч-ные кошмары в образе концлагеря. В целом ряде случаев проходило шесть  и
более месяцев, пока не  проявлялись  эти  многочисленные  симптомы,  которые
затем нередко демонстрировали замедленное протекание,  в  некоторых  случаях
без тенденции к выздоровлению. Так,  многие  еще  через  четыре  года  после
возвращения домой страдали от последствий пребывания в концлагере,  а  у  44
процентов  это  приняло  хронические  формы.  Процент   людей   с   тяжелыми
невротическими  симптомами  прямо  зависел  от  тяжести  условий   жизни   в
конкретном   концлагере;   так,   тяжелые    неврозы    после    возвращения
демонстрировали 52 процента превратившихся в "мусульман" и 75-процентов тех,
кто перенес сыпной  тиф.  ХофмейериХертел-Вулф  объясняют  эти  неврозы  как
физическими, так и  психическими  травмами.  Весьма  вероятно,  что  в  ряду
этиологических факторов "невроза  возвращения  из  концлагеря"  доминирующим
является чисто соматический  стресс,  в  частности  если  учесть  выраженную
корреляцию между потерей веса и  степенью  тяжести  заболевания.  Отсутствие
неврологических   дефектов   никоим   образом   не   исключает   возможности
соматического происхождения "невроза возвращения из концлагеря",  равно  как
латентный период, предшествовавший появлению симптомов.
   Согласно Гзеллу [11], в случаях средней тяжести требуется от  четырех  до
восьми недель, чтобы сколько-нибудь оправиться от голодания, в то время  как
опухоли лодыжек сохраняются  месяцами.  Розенчер  говорит  о  "симпатической
гиперактивности" [21], длящейся как минимум шесть месяцев, а Бок утверждает,
что лишь спустя очень много времени можно говорить о полном  восстановлении,
а до тех пор пациенты легко утомляемы, в том числе  и  в  умственном  плане,
медленнее обучаются и имеют тенденцию к возвращению опухолей на лодыжках  от
стояния  или  хождения,  а   также   к   диареям;   менструации   у   женщин
восстанавливаются лишь месяцы спустя [4]. .
   В выполненном в Дании по заказу государства тщательном  исследовании  под
психиатрическим углом зрения бывших  борцов  Сопротивления,  находившихся  в
заключении, этот синдром был назван синдромом концлагеря [10], а во  Франции
говорят об астеническом синдроме депортированных.  Вегетативная  лабильность
была также в центре внимания проведенного в июне  1954  года  в  Копенгагене
конгресса по социальной медицине, посвященного  проблемам  патологии  бывших
депортированных  и  интернированных.  При  этом  Херман  весьма  тщательными
рассуждениями показал, что эта симптоматика имеет иную природу, чем  рентные
неврозы. Быть может, немаловажно то, отмечает Баней [2],  что  Михелу  [19],
представителю немецких узников  концлагерей,  удалось,  как  он  утверждает,
дифференцировать в различных аспектах две  большие  группы  депортированных:
военнопленных и политических заключенных в немецких концлагерях. У последних
к нечеловеческим условиям жизни и голоданию добавлялись  постоянное  чувство
унижения, тяготы жестокого обращения  и  физические  истязания  и,  наконец,
грозящая расправа. Нельзя не признать, что  большинство  военнопленных  было
лишено этого дополнительного стресса и что узники  концлагерей  были,  таким
образом, сильнее психологически травмированы, чем голодающие  военнопленные.
Что же касается заключенных-евреев, то к  их  тяготам,  как  отмечает  Коэн,
добавлялось знание о том, что их супруг или супруга, дети, родители  и  т.д.
были убиты.
   Колле лично контролировал 216 заключений Мюнхенской клиники  по  подобным
случаям и многие  из  них  исследовал  самостоятельно.  У  79  исследованных
подтвердилось  наличие  органических   поражений   мозга,   в   29   случаях
обнаружились остаточные явления после контузии (в результате  истязаний  или
несчастных случаев  во  время  заключения).  Неожиданным  было  относительно
высокое число  объективно  доказанных  случаев  поражений  мозга  вследствие
перенесенного сыпного тифа (10  человек).  Диагноз  "поражение  мозга  после
тифозного энцефалита" основывался каждый раз на таких характерных симптомах,
как синдром Паркинсона, нарколептические приступы и т.д.; часто о  базальных
поражениях мозга свидетельствовали также электроэнцефалографические  данные.
Следует принять во внимание  возможность  того,  что  столь  неблагоприятные
последствия имели место прежде всего на фоне недоедания и дистрофии. В шести
случаях Колле  клиническими  и  пневмоэнцефалографическими  методами  выявил
тяжелую атрофию мозга. Можно, однако, предположить, что  еще  большее  число
процессов атрофии мозга не было выявлено, так как многие  обследуемые  часто
отказывались  от  таких  процедур,  как  спинномозговая  пункция  или   даже
пневмоэнцефалография.
   Чрезмерные душевные и телесные нагрузки  в  ситуации  преследований  были
особенно опасны для здоровья более старших и пожилых людей.
   Из 18 молодых  евреев,  обследованных  Колле,  многие  в  психическом,  а
некоторые и в физическом отношении остались на той же ступени  развития,  на
которой  находились  в   момент   ареста.   Малорослость,   отсутствие   или
недоразвитость вторичных  половых  признаков  и  нарушения  других  функций,
связанных с эндокринной регуляцией,  сочетались  с  духовной  и  психической
недоразвитостью.  Вновь  подаренная  им  свобода  не  смогла  выправить  эти
обусловленные влиянием среды дефекты развития. В  12  случаях  из  18-потеря
обоих родителей.
   Как явствует из сообщения Колле, примерно третья часть всех обследованных
характеризуется синдромом  "хроническая  депрессия".  На  долю  этих  евреев
выпало  столько  ужасного,  что  Колле  не  усматривает   здесь   какой-либо
несоразмерности между причиной и интенсивностью  реакции.  В  группе  людей,
преследовавшихся по политическим мотивам, Колле лишь в одном случае наблюдал
подобное хроническое реактивное депрессивное состояние. Нельзя  одним  махом
приравнять   судьбу   людей,   преследовавшихся   из-за   их   политических,
мировоззренческих, религиозных убеждений, к судьбе евреев.
   В 23 случаях Колле наблюдал невротические нарушения в такой степени,  что
это  существенно  сказывалось  на   работоспособности.   Все   были   евреи,
большинство из которых оказались  единственными  выжившими  членами  некогда
больших семей. "Многие и сегодня не могут забыть  переживания,  связанные  с
арестом и смертью их близких; эти переживания преследуют их  днем  и  ночью,
даже в сновидениях" [14].
   Высказывания Колле  находят  полное  подтверждение  в  аналогичном  опыте
неврологического отделения Венской поликлиники, вот уже много  лет  имеющего
дело с подобными экспертизами.
   Колле заключает свои соображения  следующими  словами:  "Язык  психиатрии
слишком беден, чтобы выразить в понятиях все то, что наблюдает  эксперт  при
обследовании  этих  людей.  Особенно   опасным   мне   кажется   с   помощью
расплывчатого  понятия  "невроз"  давать  официальным  инстанциям  видимость
научного диагноза" [14]. Свести перешедшие в хроническую форму  депрессии  и
другие психореактивные нарушения под общим сборным понятием  "невроз"  Колле
помешал очевидный факт полного краха жизни этих людей.  Не  только  арест  и
вызванные им телесные  и  душевные  невзгоды  оказали  на  них  травмирующее
воздействие. Эту жестокую участь пришлось вынести  и  многим  военнопленным.
Однако "у тех, кто был лишь пассивной жертвой оголтелого расизма" и  "обычно
пережил утрату всей семьи, на депрессию мало влиял даже  факт  освобождения"
(Хук).
   3. Психотерапия в концлагере
   Возможности психотерапии были, естественно, в лагере  крайне