ции. В тех случаях, когда воля  к  смыслу
фрустри-рована, воля к удовольствию оказывается не только ее производной, но
также и ее заменой. Воля к власти служит аналогичной  и  параллельной  цели.
Только если первоначальная забота об  осуществлении  смысла  фрустриро-вана,
человек стремится к удовольствию или удовлетворяется властью.
   Одна из форм, которую принимает воля к власти,- это то, что я  бы  назвал
стремлением  к  деньгам.   Стремление   к   деньгам   объясняет   многое   в
профессиональной  сверхактивности  вместе  с  сексуальной  сверхактивностью,
которые  служат  бегству  от  осознания  экзистенциального   вакуума.   Если
стремление к деньгам берет верх, стремление к смыслу заменяется  стремлением
к средствам. Деньги, вместо  того  чтобы  оставаться  средством,  становятся
целью. Они перестают служить какой-либо цели.
   Каков же тогда смысл денег или  обладания  деньгами?  Большинство  людей,
которые владеют деньгами, в действительности сами находятся во власти денег,
охвачены стремлением приумножать их, и, таким  образом,  они  уничтожают  их
смысл.  Обладание  деньгами  должно  означать,  что  человек   находится   в
благоприятном положении. Человек может не обращать внимания  на  деньги,  на
средства, но думать о самих целях-тех целях, которым деньги могут служить.
   Президент одного американского университета однажды предложил мне  девять
тысяч долларов за работу на его факультете в течение нескольких  недель.  Он
не  мог  понять  моего  отказа.  "Вы  хотите  больше?"-спросил  он.  "Никоим
образом,-ответил я,-но если я начну размышлять, как мне использовать  девять
тысяч  долларов,  то  я  приду  к  выводу,  что  есть  лишь  один  достойный
способ-купить время для работы. Но сейчас у меня есть время для работы,  так
зачем же мне продавать его за девять тысяч долларов?"
   Деньги не являются целью сами по  себе.  Если  доллар  может  быть  более
полезным и осмысленным в чьих-либо других руках, я не должен держать  его  у
себя в кошельке. Это не имеет никакого отношения к альтруизму.  Альтруизм  и
эгоизм-это устаревшая альтернатива. Как я  говорил,  моралистический  подход
должен уступить место онтологическому, в рамках которого  хорошее  и  дурное
определяются с точки  зрения  того,  что  способствует  и  что  препятствует
осуществлению смысла, независимо от того, мой ли это  смысл  или  чей-нибудь
еще.
   Для тех людей, которые жаждут иметь деньги,  как  будто  это  может  быть
целью само по себе, "время- деньги". Они проявляют  стремление  к  скорости.
Для них более быстрая машина становится целью сама  по  себе.  Это  механизм
защиты, попытка  избежать  столкновения  с  экзистенциальным  вакуумом.  Чем
меньше человек сознает цель,  тем  скорее  он  старается  ехать.  Знаменитый
венский комедиант Квотлингер, играя роль хулигана,  садился  на  мотоцикл  и
пел: "Правда, я не знаю, куда я еду, но куда бы  я  ни  ехал,  я  постараюсь
попасть туда поскорее".
   Это пример того, что я  назвал  бы  центробежным  досугом  в  отличие  от
центростремительного. Сегодня центробежный  досуг  преобладает.  Бегство  от
себя   позволяет   избежать   возможности   обнаружить   пустоту   в   себе.
Центростремительный  досуг  дает   возможность   решать   проблемы   и   для
начала-увидеть их. Люди, мечущиеся между профессиональной сверхактивностью и
центробежным досугом, не имеют времени, чтобы додумать свои мысли. Когда они
начинают думать, приходит  секретарь,  чтобы  подписать  что-то,  или  нужно
ответить на телефонный  звонок.  То,  что  при  этом  происходит,  описывает
псалмопевец: "Даже ночью его сердце увещевает его". Сегодня  можно  сказать,
что по ночам экзистенциальные проблемы возвращаются.  Совесть  напоминает  о
них. Это источник  того,  что  я  назвал  бы  ноогенной  бессонницей.  Люди,
страдающие  от   нее,   часто   пользуются   снотворными   таблетками.   Они
действительно засыпают, но они также отдают свою  дань  патогенным  эффектам
вытеснения-вытеснения не сексуальных фактов  жизни,  а  ее  экзистенциальных
фактов.
   Мы  нуждаемся  в  новых  типах  досуга,  которые  дадут  нам  возможность
созерцания и размышления. Для этого человек должен иметь  мужество  остаться
один.
   В конечном счете экзистенциальный вакуум-это  парадокс.  Если  только  мы
расширим свой горизонт, мы увидим, что пользуемся свободой,  но  не  сознаем
полностью свою ответственность. Иначе  мы  поняли  бы,  что  есть  множество
смыслов,  ждущих,  чтобы  мы   их   осуществили   по   отношению   к   менее
привилегированным людям или малоразвитым странам.
   Разумеется,   нам   следует   начать   с   расширения   представления   о
единственности человека. Речь идет о единственности не только человека, но и
единственности человечества.
   Тысячи лет назад человечество создало монотеизм. Сегодня нужен  следующий
шаг. Я бы назвал его монантропизмом. Не вера в единого  Бога,  а  сознавание
единого человечества, единства  человечества.  Единства,  в  свете  которого
различие в цвете кожи становится несущественным.
   Критика  чистого  "общения":  насколько   гуманистична   "гуманистическая
психология"
   В настоящее  время  кажется,  что  для  психологии  нужнее  всего,  чтобы
психотерапия   обрела   человеческое   измерение,   измерение   человеческих
феноменов. Поэтому уместен  вопрос,  был  ли  этот  шаг  реально  предпринят
направлением,  которое  получило  наименование   движения   "гуманистической
психологии". Хотя и было заявлено, что логотерапия "присоединилась" к  этому
движению [2], из эвристических соображений, может быть, правильнее  отделить
логотерапию от гуманистической психологии, чтобы иметь  возможность  бросить
на последнюю критический взгляд. Мы обратим специальное внимание  на  аспект
этого движения, связанный с понятием "общение-встреча",  потому  что  именно
это  понятие  получило  столь  ложное  толкование,  чтобы  не  сказать-стало
предметом злоупотребления среди тех, кто за него ратует.
   В действительности понятие  общения-встречи  было  привлечено  скорее  из
экзистенциалистской, нежели из психологической литературы. Оно было  введено
Мартином Бубером, Фердинандом Эбнером и Якобом Л. Морено,  вклад  которых  в
экзистенциалистскую  мысль  состоит  в   интерпретации   существования   как
со-существования,    совместного    существования.    В    этом    контексте
общение-встреча  понимается  как  взаимоотношение  между  "Я"   и   "Ты"   -
взаимоотношение, которое по  самой  своей  природе  может  быть  установлено
только на человеческом и личностном уровне.
   Но дело в том, что в таком воззрении нечто упущено, не более и  не  менее
чем целое измерение. Это можно понять, вспомнив теорию  языка,  предложенную
Карлом  Бюлером.  Он  различал  три  функции  языка.  Во-первых,  язык  дает
возможность   говорящему   выразить   себя,   то   есть   служит   средством
самовыражения. Во-вторых, язык-это обращение, адресуемое говорящим  тому,  с
кем он говорит. И в-третьих, язык всегда представляет нечто, то  "нечто",  о
котором человек говорит. Иными словами, когда кто-то говорит, он а) выражает
себя, б) обращается "к" кому-то другому; однако если он не говорит при  этом
"о" чем-то, то не оправданно называть этот  процесс  "языком".  Мы  будем  в
таком случае иметь дело со своего рода псевдоязыком,  который  действительно
не  более  чем  способ  самовыражения  (и  которому  иногда  недостает  даже
обращения  к  партнеру).  Есть  шизофреники,  разговор  которых  может  быть
интерпретирован как такой "язык", выражающий лишь  настроение,  но  лишенный
обращения к реальности*.
   То, что справедливо  для  языка,  относится  также  к  сосуществованию  и
общению-встрече, поскольку  здесь  также  третий  аспект  межчеловеческой  и
межличностной коммуникации должен быть  рассмотрен  и  принят  во  внимание.
Именно для этого аспекта феноменология Брентано и  Гуссерля  создала  термин
"интенциональный  референт"  [7].  И   все   потенциальные   интенциональные
референты вместе, все объекты, к которым  отсылает  язык,  объекты,  которые
"имеются в виду" двумя коммуницирующими друг с другом  субъектами,  образуют
структурированное целое, мир  "смысла";  эту  необъятность  смыслов  уместно
назвать "логосом". Из этого можно  видеть,  что  любая  психология,  которая
отбрасывает   смыслы,   отрезает   человека    от    его    "интенциональных
референтов",-так сказать, кастрирует себя. Психология, заслуживающая  своего
имени, должна уделять  должное  внимание  обеим  половинам  этого  имени-как
психе, душе, так и логосу. Бубер и Эбнер не  только  обнаружили  центральное
место, занимаемое общением-встречей в жизни человеческого духа, но  также  и
определили эту жизнь как по сути своей диалог между "Я"  и  "Ты".  Однако  я
убежден, что никакой истинный диалог  не  возможен,  если  не  затрагивается
измерение логоса. Я бы сказал, что диалог  без  логоса,  диалог,  в  котором
отсутствует    направленность    на    интенциональный    референт,-это    в
действительности взаимный монолог, всего лишь взаимное самовыражение.  Здесь
отсутствует   качество   человеческой   реальности,   которое   я    называю
"самотрансценденцией" [4], обозначая тот факт, что быть человеком, по  сути,
означает находиться в отношении к чему-то и быть направленным на чтото иное,
нежели  он  сам.  "Интенциональность"  когнитивных  актов,  которая   всегда
подчеркивалась феноменологической школой, составляет лишь один аспект  более
широкого   человеческого    феномена,    самотрансценденции    человеческого
существования. Диалог,  ограниченный  только  самовыражением,  не  входит  в
самотрансцендирующее    качество    человеческой    реальности.     Истинное
общение-встреча  -  это  модус  со-существования,  открытый  логосу,  дающий
партнерам возможность трансцендировать себя к  логосу,  даже  способствующий
такой взаимной самотрансценденции.
   Не следует также  недооценивать  или  забывать,  что  са-мотрансценденция
означает стремление не только к смыслу, который ждет осуществления, но  и  к
другому человеку, которого можно полюбить. Без сомнения, любовь  идет  далее
общения-встречи, поскольку общение-встреча осуществляется на человеческом, а
любовь - на личностном уровне. Общение-встреча в самом широком смысле  слова
дает нам осознать партнера как человека, любовь же  к  нему  показывает  нам
большее-его сущностную уникальность.  Эта  уникальность  -  основополагающая
характеристика личностного бытия. Самотрансценденция же равно  присутствует,
превосходит ли человек себя в осуществлении смысла или в общении-встрече,  в
любви: в первом случае участвует внеличный логос, во  втором  -  личностный,
так сказать, воплощенный логос.
   В отличие от традиционного понятия общения-встречи, развитого  Бубером  и
Эбнером, расхожее понятие, предлагаемое большей частью литературы в  области
гуманистической психологии, по-прежнему привязано к  устаревшей  психологии,
которая реально представляет собой монадологию:  рассмотрение  человека  как
монады  без  окон,  которые  допускали  бы  самотрансцендирующие  отношения.
Поэтому понятие общения-встречи вульгаризируется. Оно  скорее  механистично,
чем гуманистично, и, таким образом, оказывается, что движение групп  общения
все  еще  привязано  к  тому,  что  Питер  Р.  Хофштеттер  из   Гамбургского
университета однажды удачно назвал "гидравликой либидо".
   Следующий случай может  быть  вопиющим  примером.  Женщина,  входившая  в
группу общения, была очень возбуждена и полна гнева на своего бывшего  мужа,
с которым она  развелась.  Ведущий  группы  предложил  ей  проколоть  ударом
воздушный шар, чтобы дать выход  своей  агрессии  и  гневу.  Иными  словами,
воздушный шар должен был заместить реальный объект, а именно ее мужа. Однако
можно сказать точно так же, что целью того, что она "дала себе выход",  было
сделать воздушный шар заместителем самой женщины как субъекта этого  взрыва.
В конце концов, цель ведь была в том, чтобы предотвратить ее "взрыв".  После
"отреагирования действием" она могла почувствовать облегчение. Но вправе  ли
мы принимать,  что  облегчение  после  предполагаемого  выхода  агрессии,  о
котором человек говорит,-это подлинное переживание? Что доказывает, что  оно
не является скорее результатом ненамеренного внушения,  внушения  устарелого
представления  о  совершенной  механистичности   человека?   "Отреагирование
действием" ничего не изменило: все субъективные основания для гнева остались
на своем месте! По сути, человек занят прежде всего  тем,  есть  ли  у  него
основания, чтобы сердиться, и лишь побочно- собственными эмоциями,  будь  то
гнев или какая-либо иная реакция, которую он проявляет.  Но  механистическое
представление о человеке, лежащее в основе  терапевтических  процедур  вроде
вышеописанной,  заставляет  пациента  рассматривать  себя  с  точки   зрения
"гидравлики либидо", в нем действующей, и тем самым забыть  о  том,  что,  в
конце концов, человек может также и сделать что-то с  данной  ситуацией;  он
может занять определенную позицию и даже  выработать  какое-то  отношение  к
собственным эмоциям, агрессии  и  пр.  Этому  "человеческому  потенциалу"  в
лучшем  смысле  следовало  бы   отвести   центральное   место   в   подлинно
гуманистическом  представлении   о   человеке.   Терапевтическая   практика,
основанная на такой теории, могла бы стремиться к тому, чтобы пациент все  в
большей мере сознавал этот потенциал: свободу  человека  изменить  что-то  в
мире к  лучшему,  если  возможно,  и  изменить  себя  к  лучшему,  если  это
необходимо. Возвращаясь к случаю разведенной  женщины  -  почему  бы  ей  не
выбрать отношение, называемое "примирением", будь  то  примирение  с  мужем,
если это возможно, или, если необходимо, примирение  с  судьбой  разведенной
женщины, а затем  превратить  это  затруднительное  положение  в  повод  для
достижения на человеческом  уровне!  Разве  мы  не  лишаем  нашего  пациента
возможности подняться над положением, вырасти  за  его  пределы,  превратить
негативные переживания в нечто позитивное, конструктивное, творческое, разве
мы не блокируем такую возможность для пациента, если заставляем его верить в
то, во что невротик и так склонен верить, а  именно  что  он  пешка,  жертва
внешних влияний и внутренних обстоятельств? Или, опять  обращаясь  к  нашему
примеру, внушая нашей пациентке, что она зависит от мужа, который примирится
или не примирится с ней, зависит  от  агрессии,  которая  проявится  или  не
проявится и найдет себе выход в том,  скажем,  что  она  проколет  воздушный
шар?
   Или возьмем, например, не гнев, а печаль и  спросим  себя,  какой  должна
быть реакция человека, который оплакивает  любимого  и  которому  предлагают
транквилизатор: "Закрывать глаза  на  реальность-не  значит  уничтожить  ее.
Уснуть и не сознавать смерть того, кого я люблю,-не значит уничтожить  факт,
что он мертв. Единственное, что меня заботит, жив он или  мертв,  а  не  то,
угнетен я или нет!" Иными словами, человек заботится не о том,  счастлив  он
или несчастен, а о том,  есть  ли  у  него  основания  быть  счастливым  или
несчастливым.  Систему  Вильгельма  Вундта  критиковали  за  то,   что   это
"психология без психе, души". Это давно ушло в прошлое,  но  все  еще  имеет
место то, что я назвал  бы  "психологией  без  логоса",-психология,  которая
интерпретирует  человеческое  поведение  не  как   вызываемое   основаниями,
лежащими  в  мире,  а  как  возникающее  по  причинам,  действующим  в   его
собственной психе (или в его соме). Но, как я говорил, причины -  не  то  же
самое, что субъективные основания. Если вы подавлены и  выпьете  виски,  оно
может быть причиной того, что ваша подавленность рассеется, но основания для
этой подавленности останутся. То же относится и к транквилизаторам,  которые
не могут изменить судьбу человека или  вернуть  ему  утраченное.  Но  снова:
почему бы не изменить отношение,  не  превратить  тяжелые  обстоятельства  в
повод для  достижений  на  человеческом  уровне?  Разумеется,  ни  для  чего
подобного нет места в психологии, которая отделяет человека  от  мира,-мира,
только в котором его действия могут иметь основания и  в  котором  даже  его
страдания  могут  иметь  смысл.  Психология,  рассматривающая  человека  как
замкнутую систему, в которой разыгрываются динамические взаимодействия, а не
как  существо,  стремящееся  к  смыслу,  венчающему  его  существование,  по
необходимости должна  лишать  человека  способности  превратить  трагедию  в
триумф.
   Трудности возникают и с понятием агрессии, будь то биологическое понятие,
по Конраду Лоренцу, или  психологическое-по  Зигмунду  Фрейду.  Эти  понятия
неподходящи   и   неадекватны,   потому   что   они   совершенно    отрицают
интенциональность  как  присущий  человеку  феномен.  В  действительности  в
пределах моей души нет такой вещи, как агрессия, ищущая выхода и вынуждающая
меня,  ее  "жертву",  искать  объекты,   которые   послужили   бы   для   ее
"отреагирования". На человеческом уровне, то есть как  человек,  я  не  имею
фиксированного количества агрессии, чтобы затем направить ее  на  подходящую
цель; в действительности я делаю нечто иное: я ненавижу! Я ненавижу  кого-то
или что-то. Разумеется, ненавидеть что-то-более осмысленно,  чем  ненавидеть
кого-то (создателя или "собственника" того, что  я  ненавижу),  потому  что,
если я не ненавижу его лично, я могу помочь ему преодолеть то, что я  в  нем
ненавижу. Я могу даже любить его, несмотря на то, что я в нем ненавижу.  Как
бы то ни было, ненависть,  так  же  как  и  любовь,-человеческий  феномен  в
отличие от агрессии; они человечны потому, что они  интенциональны:  у  меня
есть основания ненавидеть что-то, и у меня есть основания любить кого-то.  В
противоположность этому агрессия зависит от причин. Эти причины могут  иметь
психологическую  или  физиологическую  природу.   Что   касается   последней
возможности, достаточно вспомнить классические опыты  Хесса,  в  которых  он
вызывал агрессию у кошек, стимулируя определенные центры мозга.
   Какой несправедливостью было бы  предположить,  что  те,  кто  вступал  в
движение  Сопротивления  против  национал-социализма,  были  заняты   только
"отыгрыванием" своих агрессивных  импульсов,  которые  по  случайности  были
направлены против Адольфа Гитлера. В действительности большинство из них  не
намеревалось бороться с человеком по имени Адольф  Гитлер,  они  боролись  с
системой, называемой национал-социализмом.
   Сегодня агрессия стала распространенной-чтобы не сказать модной-темой для
конгрессов и конференций.  И  что  даже  еще  более  важно,  так  называемые
"исследования ради мира" также заняты агрессией. Однако я полагаю,  что  эти
"исследования ради мира" обречены на неудачу, если они  будут  опираться  на
это  не-человеческое  и  не-личностное  понятие.  Разумеется,   в   человеке
существуют агрессивные импульсы,  интерпретируем  ли  мы  их  как  наследие,
доставшееся нам от до-человеческих предков, или как нечто реактивное в  духе
психодинамических теорий. Однако на человеческом уровне агрессивные импульсы
никогда не существуют в человеке per se, а всегда как нечто, по отношению  к
чему он должен занять определенную позицию, по отношению к чему он постоянно
занимает определенную позицию, выбирает ли он отождествление себя с ними или
отделение себя от них. В этом случае значимо личное  отношение  к  безличным
агрессивным импульсам, а не сами эти импульсы.
   Аналогичны этому суицидальные импульсы. Бессмысленно, например,  измерять
их. В конечном счете риск  самоубийства  зависит  не  от  силы  суицидальных
импульсов в человеке, а от его реакции на эти импульсы, а его реакция в свою
очередь зависит, по существу, от того, видит ли он в сохранении жизни  нечто
осмысленное-хотя бы  и  приносящее  боль.  Разумеется,  существует  и  тест,
который не претендует на измерение суицидальных импульсов  как  т