ой
пощады.  Но оказалось, что природа сама по себе вовсе не плоха, так  как эти
простые люди, вместо того чтобы меня съесть, оказали мне тысячу любезностей,
едва лишь узнали, что я не иезуит.



ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ
     Прибытие Кандида и его слуги в страну
     Эльдорадо, и что они там увидели

     Когда  они  были уже  за  пределами  земли  орельонов,  Какамбо  сказал
Кандиду:
     -- Видите, это полушарие  ничуть  не лучше нашего;  послушайтесь  меня,
вернемся поскорее в Европу.
     -- Как нам вернуться туда, -- сказал Кандид, -- и  куда? На моей родине
болгары  и авары режут всех подряд,  в Португалии  меня сожгут,  а здесь  мы
ежеминутно рискуем  попасть  на вертел.  Но как решиться  оставить края, где
живет Кунигунда?
     --  Поедемте  через  Кайенну,  --  сказал  Какамбо, --  там  мы  найдем
французов,  которые  бродят по всему  свету;  быть может, они  нам  помогут.
Должен же Господь сжалиться над нами.
     Нелегко  было добраться  до Кайенны. Положим,  они  понимали,  в  каком
направлении надо  ехать;  но  горы,  реки, пропасти, разбойники,  дикари  --
повсюду их ждали устрашающие препятствия. Лошади пали от усталости; провизия
была  съедена; целый месяц они питались дикими плодами. Наконец они достигли
маленькой  речки,  окаймленной  кокосовыми  пальмами, которые поддержали  их
жизнь и надежды.
     Какамбо,  который всегда  давал такие же хорошие советы, как и старуха,
сказал Кандиду:
     --  Мы  не в силах  больше идти,  мы  довольно  отшагали; я вижу пустой
челнок на реке, наполним его кокосовыми орехами,  сядем в него и поплывем по
течению. Река  всегда ведет  к  какому-нибудь обитаемому месту. Если  мы  не
найдем ничего приятного, то, по крайней мере, отыщем что-нибудь новое.
     -- Едем, -- сказал Кандид, -- и вручим себя Провидению.
     Они проплыли несколько миль меж берегов, то цветущих,  то пустынных, то
пологих, то крутых. Река  становилась все шире;  наконец она  потерялась под
сводом страшных скал,  вздымавшихся  до  самого  неба.  Наши путешественники
решились, вверив себя волнам, пуститься под скалистый свод. Река, стесненная
в  этом  месте, понесла их с  ужасающим шумом и быстротой. Через  сутки  они
вновь увидели дневной свет, но  их лодка разбилась о подводные камни;  целую
милю  пришлось  им перебираться  со  скалы  на  скалу;  наконец  перед  ними
открылась  огромная  равнина,  окруженная  неприступными горами. Земля  была
возделана так,  чтобы  радовать глаз и вместе  с  тем  приносить  плоды; все
полезное  сочеталось  с приятным; дороги  были  заполнены, вернее,  украшены
изящными экипажами из какого-то блестящего материала; в них сидели мужчины и
женщины  редкостной  красоты;  большие красные бараны влекли  эти  экипажи с
такой  резвостью, которая превосходила прыть лучших коней Андалузии, Тетуана
и Мекнеса.
     -- Вот, -- сказал Кандид, -- страна получше Вестфалии.
     Они  с  Какамбо остановились  у первой попавшейся  им на пути  деревни.
Деревенские детишки  в лохмотьях из  золотой парчи  играли у околицы в шары.
Пришельцы  из другой  части света  с любопытством глядели на них; игральными
шарами  детям  служили  крупные, округлой  формы  камешки, желтые,  красные,
зеленые, излучавшие странный блеск. Путешественникам пришло в голову поднять
с  земли несколько  таких кругляшей;  это были  самородки  золота, изумруды,
рубины, из которых меньший был бы драгоценнейшим украшением трона Могола.
     -- Без сомнения, -- сказал Какамбо, -- это дети здешнего короля.
     В эту минуту появился сельский учитель и позвал детей в школу.
     -- Вот, -- сказал Кандид, -- наставник королевской семьи.
     Маленькие шалуны тотчас прервали игру, оставив на земле шарики и другие
свои  игрушки.  Кандид  поднимает  их, бежит  за  наставником  и почтительно
протягивает ему, объясняя знаками, что их королевекие высочества забыли свои
драгоценные камни  и  золото. Сельский  учитель, улыбаясь, бросил  камни  на
землю, с большим удивлением взглянул на Кандида и продолжил свой путь.
     Путешественники подобрали золото, рубины и изумруды.
     -- Где мы? -- вскричал Кандид. -- Должно быть, королевским детям дали в
этой стране  на диво хорошее  воспитание,  потому что они приучены презирать
золото и драгоценные камни.
     Какамбо был удивлен не менее, чем Кандид. Наконец они подошли к первому
деревенскому дому; он напоминал европейский  дворец. Толпа людей суетилась в
дверях и особенно в  доме; слышалась  приятная  музыка,  из кухни доносились
нежные запахи. Какамбо подошел к дверям и услышал, что говорят по-перуански;
это  был его родной язык, ибо, как известно,  Какамбо  родился в Тукумане, в
деревне, где другого языка не знали.
     --  Я буду вашим переводчиком, -- сказал  он Кандиду, --  войдем, здесь
кабачок.
     Тотчас же двое юношей и две девушки, служившие  при гостинице, одетые в
золотые платья, с золотыми  лентами в волосах, пригласили  их сесть за общий
стол. На  обед  подали  четыре супа, из них каждый был приготовлен  из  двух
попугаев, вареного кондора,  весившего двести фунтов,  двух жареных обезьян,
превосходных на  вкус; триста колибри покрупнее  на одном  блюде и  шестьсот
помельче на другом; восхитительные рагу, воздушные пирожные -- все на блюдах
из  горного хрусталя.  Слуги и служанки наливали  гостям различные ликеры из
сахарного тростника.
     Посетители  большею частью были купцы  и  возчики  --  все  чрезвычайно
учтивые; они  с утонченной скромностью задали  Какамбо несколько  вопросов и
очень охотно удовлетворяли любопытство гостей.
     Когда обед  был окончен, Какамбо и Кандид решили,  что щедро  заплатят,
бросив  хозяину  на стол два крупных кусочка  золота, подобранных на  земле;
хозяин и хозяйка гостиницы расхохотались и  долго держались за бока. Наконец
они успокоились.
     -- Господа, -- сказал хозяин гостиницы, -- конечно, вы иностранцы, а мы
к  иностранцам не привыкли.  Простите, что  мы так смеялись,  когда  вы  нам
предложили в уплату камни с большой дороги. У вас, без сомнения, нет местных
денег,  но  этого  и  не  надобно,  чтобы  пообедать здесь.  Все  гостиницы,
устроенные  для  проезжих  купцов, содержатся  за счет государства. Вы здесь
неважно пообедали, потому что это  бедная деревня,  но в других  местах  вас
примут как подобает.
     Какамбо перевел Кандиду слова хозяина гостиницы. Кандид слушал их с тем
же удивлением и недоумением, с каким его друг Какамбо переводил.
     -- Что же, однако, это за  край, --  говорили они один другому,  --  не
известный  всему  остальному миру  и природой  столь  не похожий на  Европу?
Вероятно,  это та самая страна, где все обстоит хорошо, ибо  должна же такая
страна хоть где-нибудь да существовать. А что бы ни говорил учитель Панглос,
мне часто бросалось в глаза, что в Вестфалии все обстоит довольно плохо.



ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ
     Что они видели в стране Эльдорадо

     Какамбо засыпал вопросами хозяина гостиницы; тот ему сказал:
     -- Я человек неученый и тем доволен; но есть у нас здесь старец, бывший
придворный,  --  он  самый  образованный  человек  в   государстве  и  очень
разговорчивый.
     Тотчас  он проводил  Какамбо к старцу.  Кандид  же  оказался теперь  на
вторых ролях  и  молча сопровождал  своего слугу.  Они  вошли  в  дом, очень
простой,  так  как  дверь была всего-навсего  из серебра,  а  обшивка комнат
всего-навсего из  золота;  но  все было  сработано  с  таким  вкусом, что не
проиграло бы и при сравнении с самыми богатыми дверями и обшивкой. Приемная,
правда,  была украшена  только рубинами  и изумрудами, но порядок, в котором
все содержалось, искупал с избытком эту чрезвычайную простоту.
     Старец  принял  двух иностранцев, сидя  на софе, набитой пухом колибри,
угостил их ликерами в алмазных чашах, потом в следующих словах  удовлетворил
их любопытство:
     -- Мне  сто семьдесят  два  года, и  я узнал от  моего покойного  отца,
королевского  конюшего,  об  удивительных  переворотах  в  Перу,  свидетелем
которых он был. Наше  государство  -- это  древнее отечество  инков, которые
поступили очень  неблагоразумно, когда отправились завоевывать другие земли:
в конце концов они сами были уничтожены испанцами.
     Те государи  из этой династии,  которые  остались на  родине, были куда
благоразумнее; с народного  согласия они издали  закон,  следуя которому  ни
один житель  не имел права покинуть пределы своей маленькой  страны; этим мы
сберегли нашу  простоту и  наше благоденствие. У испанцев было  лишь смутное
представление  о нашем  государстве;  они  назвали  его  Эльдорадо,  а  один
англичанин, некий кавалер Ролей, даже приблизился к нашим границам около ста
лет  назад, но  так как мы окружены  неприступными скалами и  пропастями, то
вплоть  до  настоящего  времени  нам  нечего  было   бояться   посягательств
европейских народов, которыми владеет непостижимая страсть  к грязи и камням
нашей земли и которые, дабы завладеть ими, готовы были бы перебить  нас всех
до единого.
     Разговор длился долго: говорили о государственном устройстве, о нравах,
о женщинах,  о  зрелищах, об искусствах. Наконец  Кандид,  у которого всегда
была склонность к метафизике, велел Какамбо спросить, есть ли в этой  стране
религия.
     Старец слегка покраснел.
     -- Как  вы можете  в  этом сомневаться? --  сказал  он.  --  Неужели вы
считаете нас такими неблагодарными людьми?
     Какамбо почтительно  спросил, какая  религия  в Эльдорадо. Старец опять
покраснел.
     -- Разве могут существовать на свете две  религии? -- сказал  он.  -- У
нас, я думаю, та же религия, что и у вас; мы неустанно поклоняемся богу.
     -- Только  одному богу? -- спросил Какамбо, который все время переводил
вопросы Кандида.
     --  Конечно,  --  сказал  старец,  --  их не два,  не  три, не  четыре.
Признаться, люди из вашего мира задают очень странные вопросы.
     Кандид продолжал  расспрашивать этого доброго старика; он хотел  знать,
как молятся богу в Эльдорадо.
     -- Мы ничего не просим у него, --  сказал добрый и почтенный мудрец, --
нам нечего  просить:  он  дал нам все, что  нам нужно;  мы  непрестанно  его
благодарим.
     Кандиду  было любопытно увидеть священнослужителей, он  велел спросить,
где они. Добрый старец засмеялся.
     --  Друзья  мои,  --  сказал он,  --  мы  все  священнослужители; и наш
государь, и все отцы семейств каждое утро торжественно поют благодарственные
гимны; им аккомпанируют пять-шесть тысяч музыкантов.
     --  Как!  У  вас нет  монахов,  которые всех поучают, ссорятся  друг  с
другом, управляют, строят козни и сжигают инакомыслящих?
     -- Смею надеяться, мы здесь не сумасшедшие, -- сказал старец, -- все мы
придерживаемся одинаковых взглядов и не понимаем, что такое ваши монахи.
     При этих словах Кандид пришел в восторг. Он  говорил себе: "Это  совсем
не то, что в Вестфалии  и в замке господина барона; если бы наш друг Панглос
побывал в Эльдорадо, он не утверждал бы более, что замок Тундер-тен-Тронк --
лучшее место на земле. Вот как полезно путешествовать!"
     После  этой длинной беседы добрый старец велел запрячь в  карету  шесть
баранов и приказал двенадцати слугам проводить путешественников ко двору.
     -- Простите  меня, --  сказал он им, -- за то,  что мой  возраст лишает
меня счастья сопровождать вас. Государь примет вас так, что вы не останетесь
недовольны и, без сомнения, отнесетесь снисходительно к  тем обычаям страны,
которые вам, возможно, не понравятся.
     Кандид  и Какамбо садятся в карету; шесть баранов летят во всю прыть, и
менее чем в четыре часа они приезжают в королевский дворец, расположенный на
окраине столицы. Портал дворца был двухсот двадцати пяти футов высотой и ста
-- шириной; невозможно было определить,  из чего он сделан,  но бросалось  в
глаза,  что  дивный  материал этого здания  не  идет  и в сравнение  с  теми
булыжниками и песком, которые мы именуем золотом и драгоценными камнями.
     Двадцать прекрасных девушек  из охраны  встретили  Кандида  и  Какамбо,
когда те вышли из кареты, проводили их в баню, надели на них  одежды из пуха
колибри; после этого придворные кавалеры и дамы, согласно принятому  обычаю,
ввели их в покои его величества, причем им пришлось идти  между двумя рядами
музыкантов, число которых достигало двух тысяч. Когда они подошли к тронному
залу, Какамбо спросил  у камергера, как здесь полагается  приветствовать его
величество. Встать ли на колени или  распластаться на полу? Положить ли руки
на голову или  скрестить за спиной? Лизать пыль с пола? Одним словом, какова
церемония?
     -- Обычай таков,  -- сказал  камергер, -- что каждый  обнимает короля и
целует в обе щеки.
     Кандид и Какамбо бросаются  на шею его величеству, который принимает их
столь  милостиво, что  это не поддается описанию,  и  любезно приглашает  на
ужин.
     В ожидании ужина  им показали город,  общественные здания, вздымавшиеся
до  облаков, рынки, украшенные тысячью  колонн, фонтаны чистой воды, фонтаны
розовой воды,  фонтаны  ликеров  из сахарного  тростника, которые  неустанно
текли в большие водоемы, выложенные каким-то  драгоценным камнем, издававшим
запах,  подобный запаху гвоздики и корицы. Кандид попросил показать ему, где
у  них  заседает  суд; ему ответили, что этого  учреждения у них  нет, что в
Эльдорадо  никого не  судят. Он осведомился,  есть ли  у  них тюрьмы,  и ему
сказали, что и  тюрем у них  нет. Более  всего  удивил и  порадовал  Кандида
дворец  науки с галереей в две  тысячи шагов, уставленной математическими  и
физическими инструментами.
     Они  успели осмотреть лишь  тысячную часть города, как уже пришло время
ехать к королю. Кандида посадили  за стол  вместе с  его величеством, слугою
Какамбо и несколькими  дамами.  Никогда он  не ужинал  вкуснее  и не бывал в
обществе  столь  остроумного  собеседника,  каким  оказался  его величество.
Какамбо переводил Кандиду остроты  короля, и даже  в переводе  они сохраняли
свою соль. Это удивляло Кандида не меньше, чем все остальное.
     Они  провели  месяц  в этой  гостеприимной стране.  Кандид  без  устали
повторял Какамбо:
     -- Воистину, мой друг, замок, где я родился, хуже страны, где мы теперь
находимся. А  все-таки  здесь  нет  Кунигунды,  да и  у  вас, без  сомнения,
осталась  любовница в Европе.  Если мы поселимся здесь,  мы  ничем  не будем
отличаться  от местных жителей. А вот если вернемся в наш  мир и  привезем с
собой только двенадцать баранов, нагруженных эльдорадскими камнями, мы будем
богаче,  чем  все  короли,  вместе  взятые.  Мы  больше  не  будем   бояться
инквизиторов и без труда освободим Кунигунду.
     Эти рассуждения были по душе Какамбо; люди так любят блуждать по свету,
чваниться  перед  соотечественниками   и  похваляться   увиденным  во  время
странствий,  что двое  счастливцев решили  отказаться  от своего  счастья  и
попросить у его величества, чтобы он позволил им уехать.
     -- Вы делаете глупость, -- сказал им  король. -- Я знаю, страна моя  не
бог  весть  что;  но  где можно  прожить недурно, там  и надо оставаться. Я,
разумеется  не  имею  права  удерживать иностранцев;  это  тирания,  которая
противна  и нашим  обычаям,  и  нашим законам;  все люди свободны; вы уедете
когда  захотите, но  помните,  что выбраться отсюда очень трудно. Невозможно
подняться по быстрой реке, по которой вы каким-то чудом спустились и которая
течет под  сводом скал. Горы, окружающие  мое государство,  достигают десяти
тысяч  футов в вышину  и отвесны, как  стены;  в ширину они достигают  более
десяти  миль  и обрываются в бездонные пропасти. Впрочем, если вы непременно
хотите уехать,  я  прикажу механикам  построить  машину,  чтобы  вас  удобно
переправить через горы. Но уж дальше на провожатых не рассчитывайте, ибо мои
подданные дали клятву никогда не переступать границ королевства и не нарушат
ее -- они достаточно разумные люди. Не считая этого, просите у меня все, что
вам заблагорассудится.
     --  Мы  просим  у  вашего  величества, --  сказал  Какамбо,  --  только
нескольких баранов, нагруженных  съестными припасами, камнями и грязью вашей
страны. Король засмеялся.
     --  Не понимаю, -- сказал он, --  что хорошего находят жители  Европы в
нашей желтой грязи,  но берите ее сколько  хотите, и пусть она пойдет вам на
пользу.
     Он  немедленно   отдал   приказ   механикам  соорудить  машину,   чтобы
переправить этих  странных людей за  пределы королевства. Три  тысячи ученых
физиков работали над нею; через две  недели она  была готова  и стоила всего
двадцать миллионов стерлингов в ходячей монете той  страны. Кандид и Какамбо
сели в машину; с собой у них были два больших красных барана,  оседланных  и
взнузданных, чтобы ехать на них, когда путники уже преодолеют горы; двадцать
вьючных баранов, нагруженных  съестными припасами; тридцать  -- с  образцами
того, что  было  в  стране  наиболее  любопытного;  пятьдесят  --  груженных
золотом,  самоцветными  камнями  и  алмазами. Король  нежно  обнял  залетных
гостей.
     Прекрасное зрелище  представлял  их отъезд, и занятно  было смотреть, с
каким искусством были подняты они со  своими баранами на вершину гор. Физики
доставили их в безопасное место и вернулись. У Кандида теперь  не было иного
желания и иной мысли, как подарить этих баранов Кунигунде.
     --  У   нас  есть,  --  говорил  он,   --   чем  заплатить  губернатору
Буэнос-Айреса, если только Кунигунду вообще можно оценить  в деньгах. Едем в
Кайенну, сядем на судно, а потом посмотрим, какое королевство нам купить.



ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ
     Что произошло в Суринаме, и как Кандид
     познакомился с Мартеном

     Первый  день  прошел для наших  путешественников довольно  приятно.  Их
ободряла мысль, что они обладают сокровищами, превосходящими богатства Азии,
Европы и Африки.  Кандид в восторге писал имя Кунигунды на каждом дереве. На
другой день два барана увязли в болоте и погибли  со всем грузом; два других
околели от усталости  несколько  дней  спустя;  семь или  восемь  подохли от
голода в  пустыне; несколько баранов сорвались в  пропасть. Прошло сто  дней
пути -- и вот у них осталось только два барана.
     Кандид сказал Какамбо:
     -- Мой друг, ты видишь, как преходящи богатства мира сего; нет на свете
ничего прочного, кроме добродетели и счастья новой встречи с Кунигундой.
     -- Согласен, -- сказали Какамбо, -- но у нас осталось  еще два барана с
сокровищами,  каких не было и  не  будет даже  у короля Испании. Вот я  вижу
вдали город, -- думаю,  что это Суринам, принадлежащий голландцам. Наши беды
приходят к концу, скоро начнется благоденствие.
     По  дороге  к  городу  они  увидели  негра,  распростертого  на  земле,
полуголого, --  на нем были только синие полотняные панталоны; у  бедняги не
хватало левой ноги и правой руки.
     -- О  боже мой! -- воскликнул Кандид и обратился к негру по-голландски.
-- Что с тобою и почему ты в таком ужасном состоянии?
     -- Я жду  моего хозяина  господина  Вандердендура, известного купца, --
отвечал негр.
     -- Так  это  господин Вандердендур так обошелся  с  тобою?  --  спросил
Кандид.
     -- Да, господин, -- сказал негр, --  таков  обычай. Два раза  в год нам
дают  только вот такие  полотняные панталоны, и это вся наша одежда. Если на
сахароварне у негра попадает палец в жернов, ему отрезают  всю руку; если он
вздумает убежать, ему  отрубают ногу. Со  мной случилось и то  и другое. Вот
цена, которую мы платим за то, чтобы у вас в  Европе был сахар. А между тем,
когда  моя  мать продала  меня  на Гвинейском берегу за  десять  патагонских
монет, она мне сказала: "Дорогое мое дитя, благословляй наши фетиши, почитай
их всегда, они принесут тебе счастье; ты удостоился чести стать рабом  наших
белых господ и  вместе с  тем одарил богатством своих родителей". Увы! Я  не
знаю,  одарил ли  я их  богатством, но сам-то я  счастья  не  нажил. Собаки,
обезьяны,  попугаи  в  тысячу раз  счастливее,  чем  мы;  голландск