манули меня; третья, невинная и прекраснейшая из
всех, должна умереть! Все, что я делал хорошего, неизменно становилось для
меня источником несчастий, и на высоту величия я был возведен лишь для
того, чтобы низвергнуться в ужаснейшую пучину бедствий. Если бы я был
столь жестокосерден, как многие, я был бы счастлив, как они.
Задиг продолжал свое путешествие в Египет, погруженный в эти мрачные
размышления; глаза его были отуманены печалью, лицо мертвенно-бледно, душа
исполнена отчаяния.

        "ИЗБИТАЯ ЖЕНЩИНА"

     Задиг направлял свой путь по звездам. Созвездие Ориона и блистающее
светило Сириус вели его прямо к звезде Каноп. Он любовался этими
громадными светящимися шарами, которые представляются нашим глазам
маленькими искорками, между тем как земля, незаметная пылинка, затерянная
во вселенной, кажется нам, алчным людям, необъятной и величественной.
Задиг видел в ту минуту человеческие существа такими, каковы они на самом
деле, то есть насекомыми, поедающими друг друга на маленьком комке грязи.
Этот верный образ обратил в ничто все его несчастья, напомнив ему и о его
собственном ничтожестве, и о ничтожестве Вавилона. Душа Задига, как бы
отторгнутая от тела, витала в бесконечности и созерцала неизменный порядок
вселенной. Но затем, спустившись на землю и снова почувствовав биение
своего сердца, он вспомнил, что Астарта, быть может, погибла из-за него, и
снова вселенной как не бывало, и во всей природе для него остались только
умирающая Астарта и несчастный Задиг.
     Отданный во власть этим приливам и отливам возвышенной философии и
гнетущей печали, он приблизился к границам Египта; его веоный слуга поехал
вперед на поиски жилища в первом же египетском селении, а Задиг между тем
прогуливался в окрестных садах. Невдалеке от большой дороги Задиг увидел
разъяренного мужчину, преследующего какую-то женщину, которая с воплтмп
призывала на помощь небеса и землю. Настигнутая наконец своим
преследователем, она стала обнимать его колени, но тот приняхся ее бить,
не переставая осыпать упреками. По ее мольбам о прошении и по его
ожесточению Задиг понял, что то были ревнивый любовник и неверная
любовница; увидев, как пленительно красива женщина, и даже заметив в ней
некоторое сходство с несчастной Астартой, он преисполнился сострадания и
вознегодовал на египтянина.
     - Помогите мне! - рыдая, взывала она к Задигу. - Вырвите меня из р"к
этого ужасного варвара, спасите мне жизнь!
     Вняв ее молениям, Задиг бросился между ней и истязателем. Зная
несколько египетский язык, он сказал тому:
     - Если в вас есть хоть капля человеколюбия, заклинаю вас, пощадите
красоту и слабость. Как можете вы так безжалостно обходиться с этим
прекрасным созданием, которое лежит у ваших ног и способно защищаться
только слезами?
     - Ах, так! - воскликнул взбешенный египтянин. - Значит, ты тоже любишь
ее, и это тебе я должен мстить! - Он тут же выпустил женщину, которую
держал одной рукой за волосы, и, схватив копье, собрался пронзить им
чужеземца. С полным хладнокровием Задиг ловко уклонился от неистового
удара и перехватил копье возле железного наконечника. Египтянин тянул
копье к себе, Задиг - к себе, пока оно не сломалось.
Тогда египтянин обнажил меч; Задиг последовал его примеру. Они напали
друг на друга. Один наносил стремительные удары, другой искусно их
отражал. Женщина, сидя на лугу, поправляла прическу и следила за схваткой.
Египтянин превосходил противника силой, Задигловкостью. Последний сражался
как человек, у которого голова управляет рукой, первый же, ослепленный
гневом, сыпал удары кя.к попало. Наконец Задиг берет верх, обезоруживает
египтянина и, в то время как тот в ярости хочет броситься на него,
схватывает противника, заламывает ему руки и повергает на землю, приставив
меч к его груди. Победитель обещает побежденному жизнь, но египтянин, вне
себя, выхватывает кинжал и ранит Задига в ту самую минуту, когда тот
дарует ему пощаду. Задиг в негодовании вонзает меч в его грудь.
Египтянин испускает ужасный крик и умирает в судорогах.
Задиг подходит тогда к женщине и смиренно говорит ей:
     - Он сам вынудил меня убить его. Вы отомщена/, я освободил вас от
самого жестокого человека, какого мне довелось встретить. Что вам теперь
угодно от меня, сударыня?
     - Чтоб ты умер, разбойник, - отвечала она ему, - - чтоб ты умер! Ты
убил моего возлюбленного! Так бы и вырвала твое сердце!
     - Ну, в таком случае, сударыня, у вас был странный возлюбленный, -
возразил Задиг. - Он безжалостно колотил вас и хотел убить меня только за
то, что вы обратились ко мне за помощью.
     - Пускай бы продолжал колотить, я заслужила это, я была ему неверна, -
завопила женщина. - Будь небо ко мне милосердно, он все еще бил бы меня, а
ты лежал бы на его месте.
     Задиг, удивленный и рассерженный, как никогда в жизни, сказал:
     - Сударыня, хотя вы и прекрасны, но заслуживаете, чтобы и я, в свою
очередь, прибил вас за ваше сумасбродство; но я не желаю утруждать себя. -
С этими словами он сел на верблюда и направился в селение. Не успел Задиг
отъехать на несколько шагов, как услышал шум и, обернувшись, увидел
четырех гонцов из Вавилона. Они неслись во весь опор. Один из них, увидев
женщину, вскричал:
     - Это она! Точно так нам ее описали!
Не обращая внимания на труп, они тотчас же схватили женщину, не
перестававшую теперь кричать Задигу:
     - Помогите мне еще раз, великодушный чужеземец!
Забудьте мои упреки! Помогите мне - и я ваша до гроба!
Но Задиг потерял охоту драться за нее.
     - Обманывайте других, - сказал он, - меня вы };ке не проведете.
К тому же он был ранен, из раны текла кровь, он нуждался в помощи, да и
вид четырех вавилонян, посланных, вероятно, царем Моабдаром, сильно его
встревожил. Он поспешил в селение, гадая, чего ради вавилонские гонцы
схватили египтянку, и удивляясь странному нраву этой женщины.

        "РАБСТВО"

     Когда Задиг въехал в египетское селение, его окружила толпа людей,
выкрикивающих:
     - Вот похититель прекрасной Мпсуфы и убийца Клетофиса!
     - Господа, - сказал он, - да избавит меня бог от нашей прекрасной
Мисуфы, она слишком капризна; что же касается Клетофиса, я заколол его,
защищаясь. Он хотел убить меня за то, что я очень учтиво попросил его
простить прекрасную Мисуфу, которую он беспощадно избивал. Я чужеземец,
ищущий в Египте убежища. Вряд ли человек, который хочет заручиться вашим
покровительством, начнет с того, что совершит похищение и убийство.
Египтяне были тогда справедливы и человечны. Задига повели в городское
управление. Там ему перевязали рану и, чтобы выяснить правду, допросили
сперва его самого, потом слугу. Задиг не был признан убийцей, однако он
пролил кровь человека, и закон осуждал его на рабство. Двух верблюдов
продали в пользу селения, привезенное Задигом золото роздали жителям, а
его самого вместе со спутником выставили на площади для продажи. Арабский
купец по имени Сеток купил их с публичного торга; за слугу, как за более
пригодного для тяжелой работы, он заплатил дороже, чем за господина.
Качества этих рабов казались ему несравнимыми, и Задиг был подчинен
своему слуге; их сковали друг с другом ножною цепью, и в таком виде они
следовали за арабом, когда он возвращался домой. Дорогою Задиг утешал
своего слугу и призывал к терпению, но в то же время, по свойственной ему
привычке, не переставал размышлять о человеческой жизни.
     - Я вижу, - говорил он слуге, - что неблагосклонность судьбы ко мне
пер-еносится и на тебя. До сих пор обстоятельства моей жизни складывались
самым странным образом. Меня присудили к штрафу за то, что я видел, как
пробежала собака, чуть не посадили на кол за грифа, приговорили к смертной
казни за стихи в честь царя, чуть не задушили за то, что у королевы были
желтые ленты, и вот теперь мы с тобой рабы потому только, что какой-то
скот прибил свою любовницу. Но не будем терять мужества, - все это, быть
может, кончится благополучно. Нельзя же арабским купцам обходиться без
рабов, так почему мне не быть одним из них? Разве я не такой же человек,
как все прочие? Этот купец не будет безжалостен и не станет дурно
обращаться со своими рабами, если только он хочет, чтобы они хорошо
работали. - Так говорил Задиг, но мысли его были заняты судьбою
вавилонской царицы.
     Два дня спустя Сеток отправился в Пустынную Аравию вместе со своими
рабами и верблюдами. Его племя обитало вблизи пустыни Хорив. Дорога была
долгая и трудная. Слуга Задига, который, в отличие от своего господина,
умел ловко навьючивать верблюдов, был на гораздо лучшем счету у Сетока и
пользовался всякими маленькими преимуществами.
В двух днях пути от Хорива издох один верблюд, и поклажу, которую он
нес, пришлось переложить на спины рабов; Задиг получил свою долю. При виде
невольников, согбенных под тяжестью ноши, Сеток стал смеяться. Задиг
позволил себе объяснить, отчего это происходит, и рассказал о законе
равновесия. Удивленный купец стал смотреть на него другими глазами. Задиг,
увидя, что возбудил в нем любопытство, постарался укрепить это чувство
рассказами о предметах, имевших отношение к торговле Сетока: об удельном
весе металлов и товаров одинакового объема, о свойствах некоторых полезных
животных и о способах извлечь пользу из таких, которые полезными не
считаются. Словом, он показался Сетоку настоящим мудрецом. Сеток стал
оказывать ему предпочтение перед его товарищем, которого до тех пор столь
ценил, и начал гораздо лучше обращаться с ним, о чем впоследствии не
пожалел.
     Вернувшись на родину, Сеток потребовал с одного еврея пятьсот унций
серебра, которые дал тому взаймы в присутствии двух свидетелей. Но
свидетели эти умерли, и еврей, не опасаясь быть изобличенным, отказался от
уплаты долга и при этом благодарил бога за то, что он дал ему возможность
надуть араба. Сеток поведал о бесчестном поступке еврея Задигу, который
успел стать его постоянным советчиком.
     - Б каком месте, - спросил Задиг, - отдали вы этому неверному ваши
пятьсот унций?
     - На большом камне, у подножья горы Хорив, - отвечал купец.
     - Каков характер у вашего должника? - спросил Задиг.
     - Он мошенник, - ответил Сеток.
     - Я спрашиваю у вас, горяч он или флегматичен, осторожен или
неблагоразумен?
     - Сколько я знаю, он самый горячий из всех неисправных должников, -
отвечал Сеток.
     - Хорошо, - сказал Задиг, - позвольте мне защищать дело перед судом.
И действительно, он вызвал еврея в суд и обратился к судье со
следующими словами:
     - Подушка на троне справедливости! От имени моего господина я требую,
чтобы этот человек возвратил ему пятьсот унций серебра, от уплаты которых
он отказывается.
     - Есть у вас свидетели? - спросил судья.
     - Нет, они умерли, но остался большой камень, на котором отсчитаны были
деньги, и если ваше степенство соблаговолит послать за камнем, то, я
надеюсь, он будет свидетельствовать об этом; мы с евреем останемся здесь,
пока принесут камень, а издержки за его доставку заплатит мой господин
Сеток.
     - Хорошо, - отвечал судья. И занялся другими делами.
К концу заседания судья спросил у Задига:
     - Ну что же, вашего камня все еще нет?
Еврей, смеясь, отвечал ему:
     - Даже если вы, ваше степенство, останетесь здесь до завтра, все равно
вам не дождаться камня, ибо он находится более чем в шести милях отсюда, и
нужно пятнадцать человек, чтобы его сдвинуть с места.
     - Я говорил вам, - воскликнул Задиг, - что камень будет
свидетельствовать в нашу пользу: так как этот человек знает, где он
находится, значит, сознается, что деньги отсчитаны были именно на нем.
Растерявшийся еврей принужден был во всем сознаться. Судья приказал
привязать его к кам:шэ и не давать ему ни пить, ни есть до тех пор, пока
он не возвратит пятьсот унций, что тот немедленно и сделал.
С тех пор и раб Задиг и камень стали пользоваться доброй славой в
Аравии.

        "КОСТЕР"

     Восхищенный Сеток стал относиться к своему рабу, как к близкому другу.
Подобно царю вавилонскому, он уже не мог обойтись без него. Задиг от души
радовался, что у Сетока не было жены. Он открыл в своем хозяине хорошие
природные наклонности, много прямоты и здравого смысла. Но Задига
огорчало, что тот, по древнему арабскому обычаю, поклоняется небесному
воинству, то есть солнцу, луне и звездам. Наконец он объяснил хозяину, что
светила эти - такие же тела, как дерево или скала, и столько же
заслуживают обожания, как и последние.
     - Но ведь они - вечные существа, - возразил Сеток, - которые даруют нам
все, из чего мы извлекаем пользу, вдыхают жизнь в природу и управляют
чередованием времен года; к тому же они так далеки от нас, что не
поклоняться им нельзя.
     - Вам куда полезнее Красное море, которое несет ваши корабли с товарами
в Индию. И почему вы думаете, что оно менее древнее, чем звезды? Если же
вы поклоняетесь тому, что далеко от вас, то поклоняйтесь также земле
гангаридов, которая находится на краю света.
     - Нет, - сказал Сеток, - звезды так блестят, что я не могу им не
поклоняться.
     Когда наступил вечер, Задиг засветил множество факелов в палатке, в
которой он должен был ужинать с Сетоком; как только тот появился, Задиг
бросился на колени перед горящими факелами и произнес:
     - Вечные и блистательные светильники, будьте всегда милостивы ко мне!
     - Промолвив это, он сел за стол, не обращая внимания на Сетока.
     - Что это вы делаете? - спросил его изумленный Сеток.
     - То же, что и вы: преклоняюсь перед светильниками и пренебрегаю ими и
моим повелителем.
     Сеток понял глубокий смысл этих слов. Мудрость раба просветила его, и,
перестав курить фимиам творениям, он стал поклоняться творцу.
В то время в Аравии еще существовал ужасный обычаи, который сперва был
принят только у скифов, но затем, с помощью браминов утвердившись в Индии,
стал распространяться по всему Востоку. Когда умирал женатый человек, а
его возлюбленная жена желала прослыть святой, она публично сжигала себя на
трупе своего супруга. День этот был торжественным праздником и назывался
"костер вдовства". Племя, в котором насчитывалось наибольшее количество
предавших себя сожжению вдов, пользовалось наибольшим уважением. После
смерти одного араба из племени Сетока вдова его, по имени Альмона, очень
набожная женщина, назначила день и час, когда при звуках труб и барабанном
бое ока бросится в огонь. Задиг стал доказывать Сетоку, насколько вреден
для блага рода человеческого столь жестокий обычай, из-за которого чуть ли
не ежедневно погибали молодые вдовы, способные дать государству детей или,
по крайней мере, воспитать тех, которые у них уже были. Задиг утверждал,
что следовало бы уничтожить этот варварский обряд. Сеток ответил:
     - Вот л же свыше тысячи лет женщины имеют право всходить на костер. Кто
из нас осмелится изменить закон, освященный временем? Разве есть
что-нибудь более почтенное, чем долговечное заблуждение?
     - Разум долговечнее заблуждения, - возразил Задиг. - Поговорите с
вождями племен, а я пойду к молодой вдове.
     Придя к ней, Задиг сперва снискал ее расположение тем, что расхвалил ее
красоту; сказав ей, до какой степени жаль предать огню такие прелести, он
все же отдал должное ее верности и мужеству.
     - Вы, должно быть, горячо любили своего мужа? - спросил он.
     - Нисколько не любила, - отвечала аравитянка. - Он был грубый,
ревнивый, невыносимый человек, но я твердо решила броситься в его костер.
     - Стало быть, есть особенное удовольствие заживо сгбреть на костре?
     - Ах, одна мысль об этом приводит меня в содроганке" - сказала женщина,
     - но другого выхода нет: я набожна, и если не сожгу себя, то лишусь своей
доброй славы, все будут надо мной смеяться.
     Добившись признания, что ее толкает на костер стрчх перед общественным
мнением и тщеславие, Задиг ДО.АГО еще говорил с ней, стараясь внушить ей
хоть немного любви к жизни, и достиг наконец того, что внушил ей некоторое
расположение и к ее собеседнику.
     - Что вы сделали бы, если бы тщеславие не побуждало вас идти на
самосожжение?
     - Увы, - сказала женщина, - мне кажется, я попросила бы вас жениться на
мне.
     Однако Задиг был слишком полон мыслями об Астарте, чтобы принять ее
предложение. Но он немедля отправился к вождям племени, рассказал им о
своем разговоре с вдовой и посоветовал издать закон, по которому вдовам
разрешалось бы сжигать себя лишь после того, как они не менее часа
поговорят с каким-нибудь молодым человеком. И с тех пор ни одна женщина не
сжигала себя в Аравии. И одному Задигу жители этой страны обязаны тем, что
ужасный обычай, сущестсовавший столько веков, был уничтожен в один день.
Задиг стал, таким образом, благодетелем Аравии.

        "УЖИН"

     Сеток, не желая разлучаться с человеком, в котором обитала сама
мудрость, взял его с собою на большую ярмарку в Бассору, куда должны были
съехаться самые крупные негоцианты со всех концов земли. Для Задига было
большим утешением видеть такое множество людей из различных стран,
собравшихся в одном месте: мир представлялся ему одной большой семьей,
сошедшейся в Бассоре. На второй день после приезда ему пришлось сидеть за
одним столом с египтянином, индийцем с берегов Ганга, жителем Катая,
греком, кельтом и другими чужеземцами, которые во время своих частых
путешествий к Аравийскому заливу выучились арабскому языку настолько, что
могли на нем объясняться. Египтянин был в сильном гневе.
     - Что за отвратительный город эта Бассора! - говорил он. - Мне не дают
здесь тысячи унций золота под вернейший в мире залог.
     - Как так? -спросил Сеток. - Под какой же залог не дают вам этой суммы?
     - Под залог тела моей тетушки, - отвечал египтянин, - женщины, лучше
которой не было во всем Египте. Она всегда сопутствовала мне в моих
путешествиях, и. когда она умерла в дороге, я сделал из нее
превосходнейшую мумию, - в моей стране я получил бы под нее все, что
попросил; непонятно, почему здесь мне отказывают даже в тысяче унций
золота под такой верный залог!
     Излив свой гнев, он принялся было за превосходную вареную курицу, как
вдруг индиец, взяв его за руку, сказал с горестью:
     - Ах, что вы собираетесь сделать?
     - Съесть эту курицу, - ответил владелец мумии.
     - Остановитесь! - воззвал к нему индиец. - Очень может быть, что душа
покойницы переселилась в тело этой курицы, а вы, вероятно, не захотите
съесть вашу собственную тетушк" ? Варить кур - значит наносить оскорбление
природе.
     - Что вы пристали ко мне с вашей природой и с вашими курами? - вспылил
египтянин. - Мы поклоняемся быку, но все-таки едим его мясо.
     - Вы поклоняетесь быку? Возможно ли это? - воскликнул житель берегов
Ганга.
     - Почему же невозможно? - ответил тот. - Вот уже сто тридцать пять
тысяч лет, как мы поклоняемся быкам, и никто из нас не видит в этом ничего
плохого.
     - Как, сто тридцать пять тысяч лет? - воскликнул индиец. - Вы несколько
преувеличиваете! С тех пор как Индия заселена, прошло восемьдесят тысяч
лет, а мы, конечно, древнее вас. И Брама запретил нам есть быков прежде,
чем вам пришло на ум строить им алтари и жарить их на вертеле.
     - Куда же вашему забавнику Браме тягаться с нашим Аписом! - сказал
египтянин. - И что он сделал путного?
     - Он научил людей читать и писать, и ему обязаны они шахматною игрою, -
ответил брамин.
     - Вы ошибаетесь, - сказал халдей, сидевший рядом с ним. - Всеми этими
великими благами мы обязаны рыбе Оаннесу и по всей справедливости должны
почитать только ее. Каждый вам подтвердит, что это было божественное
создание с золотым хвостом и прекрасной человеческой головой, которое
ежедневно выходило на три часа из воды и читало людям проповеди. Всякому
известно, что у рыбы Оаннеса было несколько сыновей, ставших потом царями.
У меня есть ее изображение, и я воздаю ей должные почести. Быков можно
есть сколько угодно, но варить рыбу, разумеется, великое святотатство. К
тому же вы оба недостат