магами и представителями всех племен, сошедшимися на эти игры,
на которых слава приобреталась не быстрым бегом лошадей, не крепкими
мышцами, а добродетелью. Первый сатрап перечислил громким голосом
поступки, которые могли доставить людям, совершившим их, бесценную
награду. Он не упомянул при этом о величии души, которое побудило Задига
возвратить Завистнику его состояние: то не был поступок, достойный высокой
награды.
     Он прежде всего указал на одного судью. Этот судья, видя, что из-за его
ошибки, в которой он даже не был виновен, некий вавилонянин проиграл
важный процесс, отдал ему все свое имущество, равное по ценности
потерянному.
     Потом первый сатрап представил молодого человека, который был без
памяти влюблен в девушку и собирался на ней жениться. Но он уступил ее
своему другу, умиравшему от любви к ней, и вдобавок дал ей приданое.
Наконец он назвал воина, который во время Гирканской войны проявил еще
большее великодушие. Он защищал свою возлюбленную от нескольких
неприятльских солдат, пытавшихся ее похитить. Вдруг ему сообщили, что в
нескольких шагах от него другие гирканиы уводят с собой его мать; он со
слезами оставил возлюбленную и бросился спасать мать. Возвратившись затем
к той, которую любил, он застал ее уже умирающей. Воин хотел покончить с
собой, но мать напомнила ему, что он - ее единственная опора, и у него
хватило мужества примириться с необходимостью жить.
Судьи склонялись в пользу воина. Царь взял слово и сказал:
     - И он, и двое других поступили прекрасно, но их поступки не удивляют
меня. А вот вчера Задиг совершил нечто поистине удивительное. Я разжаловал
несколько дней назад моего министра и фаворита Кареба. Я с негодованием
говорил о нем, и все придворные уверяли меня, что я еще слишком кроток,
все наперебой старались очернить Кареба. Я спросил Задига, что он думает о
бывшем министре, и он осмелился хорошо о нем отозваться. Я встречал в
нашей истории примеры, когда люди имуществом платили за свои ошибки,
уступали невест и предпочитали матерей возлюбленным, но, признаюсь,
никогда не приходилось мне слышать, чтобы придворный одобрительно
отозвался о разжалованном министре, на которого разгневался его государь.
Я дарю двадцать тысяч золотых каждому из тех, о чьих великодушных
поступках здесь было доложено, но чашу отдаю Задигу.
     - Ваше величество, - сказал Задиг парю, - вы один заслуживаете чаши,
ибо совершили самый неслыханный поступок: будучи царем, не рассердились на
своего раба, когда он осмелился противоречить вам в минуту вашего
раздражения.
     Все восторгались царем и Задигом. Судья, отдавший свое имущество,
влюбленный, уступивший невесту другому, воин, спасший мать, а не невесту,
получили подарки монарха, и имена их были записаны в книгу великодушных,
но чаша досталась Задигу. Царь приобрел славу доброго государя, которой
он, однако, пользовался недолго. День этот был ознаменован празднествами,
продолжавшимися дольше, чем предписывалось законом.
Память об этом дне еще сохраняется в Азии. Задиг говорил: "Я наконец
счастлив!" Но он ошибался.

        "МИНИСТР"

     Царь, лишившись своего первого министра, назначил на его место Задига.
Все вавилонские красавицы одобрили этот выбор, потому что с самого
основания государства не бывало еще такого молодого министра. Все
придворные злились; Завистник стал даже харкать кровью, и нос у него
чудовищно распух. Задиг, поблагодарив царя и царицу, пошел также
поблагодарить и попугая.
     - Прекрасная птица, - сказал он, - ты спасла мне жизнь и сделала меня
первым министром; собака и лошадь их величеств причинили мне много зла, а
ты сделала добро. Вот от чего иногда зависят судьбы людей! Но, - прибавил
он, - такое необыкновенное счастье, быть может, недолговечно.
Попугай ответил: "Да". Это слово поразило Задига, но, будучи хорошим
натуралистом и не веря в пророческие способности попугаев, он вскоре
успокоился и начал самым усердным образом заниматься своими обязанностями
министра.
     Он дал почувствовать всю священную власть законов, не выставляя на вид
важности своего сана. Он не стеснял членов Дивана, и каждый визирь мог
высказывать свое мнение, не навлекая на себя его немилости.
Когда ему приходилось решать какое-нибудь дело, судьей был закон, а не
его личная воля. Когда закон был слишком строг, он смягчал его, а если
соответствующего закона вообще не было, он сам создавал новые законы, не
менее справедливые, чем Зороастровы.
     Это от него унаследовали народы великое правило, что лучше рискнуть и
оправдать виновного, нежели осудить невинного. Он считал, что законы нужны
не только для того, чтобы устрашать граждан, но и для того, чтобы помогать
им. Его отличительная способность состояла в том, что он легко раскрывал
истину, тогда как обычно люди стараются ее затемнить.
С первых же дней своего управления он стал применять эту способность. В
Индии умер известный вавилонский купец; состояние свое он разделил поровну
между двумя сыновьями, предварительно выдав замуж дочь.
Кроме того, он назначил тридцать тысяч золотых тому из сыновей, о ком
станет известно, что он больше другого любит отца. Старший сын поставил
ему памятник, а младший частью своего наследства увеличил приданое сестры.
Все говорили: "Старший больше любит отца, а младший - сестру, старшему и
должны достаться тридцать тысяч".
     Задиг призвал обоих сыновей, одного за другим. Он сказал старшему:
     - Ваш отец вовсе не умер, он выздоровел и возвращается в Вавилон.
     - Слава богу, - ответил молодой человек, - только напрасно я так
потратился на памятник.
     Задиг сказал то же самое младшему.
     - Слава богу, - отвечал тот, - я отдам моему отцу все, что получил в
наследство, но желал бы, чтобы он не отбирал у сестры того, что я ей
выделил.
     - Вы не отдадите ничего, - сказал Задиг, - а получите еще тридцать
тысяч золотых, вы больше любите своего отца, чем ваш брат.
Одна очень богатая девица одновременно дала согласие выйти замуж за
двух магов и после нескольких месяцев их поучений забеременела. И тот и
другой хотели на ней жениться.
     - Моим мужем станет тот из вас, - сказала она, - кто дал мне
возможность подарить государству гражданина.
     - Я совершил это благое дело, - сказал один.
     - Эта заслуга принадлежит мне, - возразил другой.
     - Хорошо, - сказала она, - я признаю отцом моего ребенка того из вас,
кто сможет ему дать лучшее воспитание.
     Она родила сына. Каждый из магов хотел его воспитывать. Дело дошло до
Задига. Он призвал обоих магов.
     - Чему ты будешь учить своего воспитанника? - спросил он у первого.
     - Я научу его, - отвечал ученый, - восьми частям речи, диалектике,
астрологии, демономании, я разъясню ему, что такое субстанция и
акциденция, абстрактное и конкретное, монады и предустановленная гармония.
     - Я, - сказал второй, - постараюсь сделать его справедливым и достойным
дружбы.
     Задиг произнес:
     - Отец ты ему или нет, но ты женишься на его матери.

        "ДИСПУТЫ И АУДИЕНЦИИ"

     Так Задиг ежедневно выказывал тонкий ум и добрую душу. Им восторгались
и тем не менее его любили Его считали счастливейшим из людей. Имя его
гремелс по всему государству, все женщины на него заглядывалисъ, все
мужчины восхваляли его справедливость, ученые считали Задига своим
оракулом, и даже жрецы признавали, что он знает больше архимага Иебора.
Никому не приходило в голову спорить теперь с ним о грифах. Верили только
тому, что он считал достойным веры.
     Полторы тысячи лет длился в Вавилоне великий спор, разделивший всех
граждан на две непримиримые секты.
     Члены одной утверждали, что в храм Митры должно вступать непременно с
левой ноги, а члены другой считали этот обычай гнусным и входили туда
только с правой ноги. Все ждали торжественного праздника священного огня,
дабы узнать наконец, какой секте покровительствует Задиг. Взоры граждан
были прикованы к его ногам, люди замерли от волнения и тревоги. Сжав
пятки, Задиг не вошел, а прыгнул в храм, после чего красноречиво доказал
собравшимся, что бог неба и земли чужд пристрастия и равно относится и к
правой ноге и к левой.
     Завистник и его жена утверждали, что речь Задига была бедна образами и
что он не заставил пуститься в пляс горы и холмы.
     - Он слишком сух и лишен воображения, - говорили они. - У него и море
не отступает от берегов, и звезды не падают, и солнце не тает, как воск.
Ему недостает хорошего восточного слога.
     Задиг довольствовался тем, что обладал разумным слогом. Все были на его
стороне, но не потому, что он был прав, не потому, что был разумен, не
потому, что был любезен, а лишь потому, что он был первым визирем.
Так же удачно закончил он великую распрю между белыми и черными магами.
Белые утверждали, что нечестиво, молясь богу, обращаться на северо-восток;
черные уверяли, что бог гнушается молитвами людей, обращающихся к
юго-западу. Задиг приказал обращаться в ту сторону, в какую каждый хочет.
Он нашел способ управляться со всеми частными и государственными делами
утром, а дневное время посвящал заботам об украшении Вавилона. Он
распорядился представлять в театрах трагедии, которые заставляют плакать,
и комедии, которые вызывают смех; такие пиесы давно уже вышли из моды, но
он эту моду возродил, так как был человеком со вкусом. Он не был убежден в
том, что понимает в театральном искусстве больше, нежели актеры, осыпал их
дарами и отличиями и не завидовал втайне их талантам. По вечерам Задиг
очень развлекал царя и особенно царицу. Царь говорил: "Превосходный
министр!" Царица говорила: "Пленительный министр!" И оба добавляли: "Как
было бы жаль, если бы его тогда повесили!"
     Еще ни одному сановнику в мире не приходилось давать столько аудиенций
дамам, как ему. Большинство приходило по делам, которых у них не было,
только для того, чтобы иметь дело с ним. Жена Завистника явилась олной из
первых; она поклялась Митрой, Зекдавсстою и священным огнем, что поведение
ее мужа было ей омерзительно; затем она призналась Задигу, что муж ее
ревнив и груб, и намекнула, что боги покарали его, отказав в том
проявлении священного огня, которое одно только и уподобляет человека
небожителям. В заключенно она уронила свою подвязку. Задиг поднял ее с
обычной своей учтивостью, но не завязал над коленом дамы. И его оплошность
(если только это была оплошность) явилась причиной ужасных бедствий. Задиг
забыл и думать об STOM случае, но жена Завистника о нем не забыла.
Дамы являлись к нему ежедневно. В секретных анналах Вавилона есть
сведения, что один раз он все же не выдержал характера, но при этом с
крайним изумлением заметил, что в объятиях женщины не испытал наслаждения
и целовал свою любовницу весьма рассеянно. Женщина, которой он подарил,
сам того почти не заметив, знаки своего расположения, была одна из
придворных дам царицы. Эта нежная вавилонянка говорила себе в утешение:
"Должно быть, у этого человека ужасно много дел в голове, если он думает о
них даже тогда, когда предается любви". В одно из тех мгновений, когда
одни не говорят ни слова, а другие произносят только слова, для них
священные, Задиг вдруг воскликнул: "Царица!"
Вавилонянка подумала, что наконец-то он вернулся на землю и в увлечении
сказал ей: "Моя царица!" Но Задиг, все еще в рассеянии, произнес имя
Астарты. Дама, которая в этих счастливых обстоятельствах толковала все к
выгоде для себя, вообразила, будто он хотел сказать: "Вы прекраснее царицы
Астэрты". Она вышла из сераля Задига с великолепными подарками и
немедленно рассказала о случившемся Завистнице, ближайшей своей подруге,
Последняя была жестоко оскорблена этим предпочтением.
     - А мне он даже не пожелал завязать вот эту подвязку, и я не хочу ее
больше носить.
     - О, у вас такие же подвязки, как у царицы, - сказала Завистнице ее
счастливая соперница. - Должно быть, вы заказываете их одной и той же
мастерице?
     Завистница так глубоко задумалась, что ничего не ответила, а затем
пошла советоваться к своему мужу Завистнику.
Между тем Задиг стал замечать, что он постоянно рассеян - и в суде и на
аудиенциях. Он не понимал, в чем дело, и это было единственное, что
омрачало его жизнь.
     Однажды ему привиделся сон. Сперва ему приснилось, что он лежит на
сухой траве и его беспокоят колючки, а потом - что он сладко отдыхает на
ложе кз роз. И вдруг из этих роз выползает змея, которая вонзает ему в
сердце острое и ядовитое жало. "Увы! - подумал он, - я долго лежал на
сухой и колючей траве, теперь я на ложе из роз, но кто же будет змеей?"

        "РЕВНОСТЬ"

     Несчастье Задига было порождено самим его счастьем и еще более - его
достоинствами. Каждый день он беседовал с царем и Астартой, его
августейшей супругой. Желание нравиться, которое для ума все равно, что
наряд для красоты, придавало особый блеск его остроумию. Задиг был молод,
привлекателен - и Астарта, сама того не подозревая, поддалась его чарам.
Страсть ее возрастала в лоне невинности. Астарта без колебаний и боязни
предавалась удовольствию видеть и слышать человека, любимого ее мужем и
всем государством. Она не переставала восхвалять Задига в присутствии
царя, говорила о нем с придворными дамами, превозносившими его до небес.
Все это укрепляло в ее сердце чувство, которого она еще не сознавала.
Она делала Задигу подарки и вкладывала в них больше нежности, чем сама
предполагала. Ей казалось, что она говорит с ним, как царица, довольная
своим подданным, но порою слова ее звучали, как слова влюбленной женщины.
Астарта была гораздо красивее Земиры, так ненавидевшей кривых, и той
женщины, которая собиралась отрезать нос своему супругу. Дружеское
обращение Астарты, ее нежные речи, от которых она сама невольно краснела,
ее взоры, против воли устремлявшиеся на Задига, зажгли в нем пламя,
удивлявшее его самого. Он старался превозмочь свое чувство, призывал на
помощь философию, так часто ему помогавшую, но на этот раз она лишь
открыла ему глаза на его положение, а помочь не смогла. Сознание долга,
чувство признательности, мысль об оскорблении величия государя представали
перед ним словно боги-мстители. Он боролся с собой и побеждал, но эта
победа, которую нужно было одерживать беспрестанно, стоила ему многих
стенаний и слез. Он уже не смел беседовать с царицей с той приятной
непринужденностью, в которой было так много прелести для них обоих. Взоры
его туманились, речь была затруднена и бессвязна, глаза устремлены в
землю; когда же он невольно поднимал их на Астарту, то встречал ее глаза,
чудно блестевшие сквозь слезы. Оба влюбленных, казалось, говорили: "Мы
обожаем друг друга, но боимся любить. Мы оба пылаем огнем, который считаем
прсс.упным".
     Задиг выходил от нее смущенный, растерянный, с невыносимой тяжестью на
сердце. Наконец, будучи не в силах долее терпеть душевную муку, он доверил
свою тайну Кадору, как человек, долго и терпеливо переносивший жестокие
страдания, вдруг выдает себя и криком, вырванным у него приступом особенно
острой боли, и холодным потом, выступившим на лбу.
Кадор сказал ему:
     - Я уже разгадал чувство, которое вы скрывали даже от самого себя, -
есть признаки, по которым нельзя не узнать страсти. Но, мой дорогой Задиг,
если в вашем сердце смог читать я, то рано или поздно царь тоже обнаружит
в нем столь оскорбительное для него чувство.
Единственный его недостаток состоит в том, что он ргпнивейший из людей.
Вы сопротивляетесь страсти с большей твердостью, чем царица, потому что вы
философ и потому что вы Задиг. Астарта - женщина. Не сознавал своей вины,
она не думает об осторожности, и взоры ее говорят слишком мгого. К
несчастью, уверенность в своей безгрешности заставляет ее пренебрегать
требованиями этикета. Я буду дрожать за нее до тех пор, пока ей не в чем
будет себя упрекать. А вот если бы вы сблизились с нею, вы сумели бы
отвести глаза всем: страсть зарождающаяся и подавляемая прорывается в
каждом жесте, тогда как удовлетворенную любовь не составляет труда утаить.
Предложение изменить царю, своему благодетелю, привело Задига в ужас;
никогда он не был так верен государю, как в то время, когда сознавал себя
виновным в невольном преступлении. Между тем царица так часто произносила
имя Задига, лицо ее при этом так заливалось румянцем, она до такой степени
одушевлялась или робела, когда говорила с ним в присутствии царя, и
впадала в столь глубокую задумчивость, когда он уходил, что царь стал
наконец беспокоиться. Он верил всему, что видел, и дополнял воображением
то, чего не видел. В особенности его поразило то, что у царицы были
голубыe туфли и у Задига тоже, что у царицы были желтые лепты, а у Задига
- желтая шапка: неопровержимые улики, с точки зрения щепетильного монарха.
В его раздраженном уме подозрения превратились в достоверность.
Все рабы царей и цариц шпионят за их сердцами.
     Придворные быстро обнаружили, что Астарта влюблена, а Моабдар ревнует.
Завистница по наущению Завистника послала царю свою подвязку, похожую на
псдвязку царицы. К довершению несчастья эта подвязка была голубая. С этого
мгновения повелитель стал думать только о том, как отомстить за себя. Он
решил ночью отравить царицу, а на рассвете - удавить Задига. Сделать это
должен был безжалостный евнух, исполнитель мстительных замыслов монарха. В
это время в комнате находился немой, но не лишенный слуха карлик.
Его всюду допускали, он, как домашнее животное, бывал свидетелем самого
тайного, что происходило во дворце.
     Карлик был очень привязан к царице и к Задигу и с удивлением и ужасом
услышал приказ об убийстве. Но как предупредить о страшном приговоре,
который должен быть приведен в исполнение через несколько часов?
Писать карлик не умел, зато он научился рисовать, и у рисунков его было
большое сходство с изображаемыми предметами. Он провел часть ночи, малюя
то, о чем хотел сообщить царице. В одном углу его рисунка был изображен
разгневанный царь, отдающий приказание евнуху; затем - стол и на нем ваза,
голубой шнурок, голубые подвязки и желтые ленты; в центре картины -
царица, умирающая на руках своих дам, а у ног ее удушенный Задиг. На
горизонте видно было восходящее солнце - этим карлик хотел сказать, что
ужасная казнь совершится на рассвете. Положив последние штрихи, карлик
побежал к одной из дам Астарты, разбудил ее и дал ей понять, что рисунок
надо тотчас же отнести к царице.
     В полночь стучат в дверь к Задигу, будят его и отдают записку царицы;
он думает, не сон ли это, и дрожащей рукой развертывает письмо. Как
изобразить его удивление, замешательство и отчаяние, когда он прочел
следующие слова:
     "Бегите немедля, или вас лишат жизни! Бегите, Задиг, я вам приказываю
это во имя нашей любви и моих желтых лент. Я ни в чем не виновна, но
чувствую, что умру как преступница".
     Задиг едва был в силах говорить. Он послал за Кадором и молча передал
ему записку.
     Кадор убедил его повиноваться и немедленно отправиться в Мемфис.
     - Если вы решитесь пойти к царице, то ускорите ее смерть, если
попытаетесь объясниться с царем, вы также погубите ее. Я позабочусь о ней,
а вы позаботьтесь о себе. Я распущу слух, что вы отправились в Индию.
В скором времени я разыщу вас и расскажу, как обстоят дела в Вавилоне.
В ту же минуту Кадор велел привести к потайным дверям дворца двух самых
быстроногих дромадеров; он посадил на одного из них Задига, которого
пришлось вынести на руках, так как он был почти без чувств. Сопровождал
Задига один-единственный слуга, и вскоре Кадор, полный недоумения и
скорби, потерял друга из виду.
     Именитый беглец, поднявшись на вершину холма, откуда виден был Вавилон,
обратил взоры на дворец царицы и тут же потерял сознание; очнувшись, он
долго заливался слезами и призывал к себе смерть. Наконец, горько оплакав
судьбу самой очаровательной женщины и самой великой царицы, он на
мгновение вернулся к мыслям о собственной судьбе и воскликнул:
     - Вот она, жизнь человеческая! О добродетель! Чем ты помогла мне? Две
женщины недостойно об