ривым,
накануне вечером обвенчалась с Ооканом. Услышав это, Задиг упал без
чувств; отчаяние едва не свело его в могилу; он был долго болен, но
наконец рассудок одержал верх над горем, и Задиг нашел утешение в самой
жестокости испытанного им потрясения.
     "Так как я узнал, - сказал он себе, - как безжалостна и ветрена может
быть девушка, воспитанная при дворе, мне надо жениться на простой
горожанке".
     Он избрал Азору, самую умную девушку и из лучшей семьи в городе,
женился на ней и прожил месяц, наслаждаясь всеми радостями нежнейшего
брачного союза. Однако вскоре он заметил, что жена его несколько
легкомысленна и что у нее непреодолимая склонность считать самыми умными и
добродетельными тех молодых людей, чья внешность казалась ей особенно
привлекательной.

        "HOC"

     Однажды Азора возвратилась с прогулки в сильном гневе, громко выражая
свое негодование.
     - Что с вами, моя милая супруга? - спросил Задиг. - Кто вас так
рассердил?
     - Вы были бы точно так же возмущены, - ответила она, - если бы увидели
то, чему я сейчас была свидетельницей. Я навещала молодую вдову Козру,
похоронившую два дня назад своего юного супруга на берегу ручья,
омывающего луг. Безутешно скорбя, она дала обет богам не уходить оттуда,
пока не иссякнут воды ручья.
     - Что же, - сказал Задиг, - вот достойная уважения женщина, истинно
любившая своего мужа!
     - Ах, - возразила Азора, - знали бы вы, чем она занималась, когда я
пришла к ней!
     - Чем же, прекрасная Азора?
     - Она отводила воды ручья.
     Азора разразилась столь нескончаемыми упреками и так поносила молодую
вдову, что эта чересчур многословная добродетель не понравилась Задигу.
У него был друг по имени Кадор, из числа молодых людей, которых жена
Задига считала особенно добродетельными и достойными. Задиг сделал его
своим поверенным, с помощью ценного подарка заручившись, насколько это
возможно, его верностью.
     Однажды, когда Азорэ, проведя два дня за городом у одной из своих
подруг, возвратилась на третий день домой, слуги с плачем возвестили ей,
что муж ее внезапно умер этой ночью, что ей не решились сообщить столь
печальное известие и что его уже похоронили в семейной усыпальнице в самом
конце сада. Азора рыдала, рвала на себе волосы и клялась, что не переживет
его. Вечером Кадор попросил позволения зайти к ней, и они рыдали вдвоем.
На другой день они рыдали уже меньше и вместе пообедали. Кадор сообщил ей,
что друг его завещал ему большую часть своих богатств, и намекнул, что
почтет за счастье разделить свое состояние с нею. Дама поплакала,
посердилась, но наконец успокоилась; ужин длился дольше обеда, и
разговаривали они откровеннее. Азора хвалила покойного, но призналась, что
у него были недостатки, которых нет у Кадора.
За ужином Кадор стал жаловаться на сильную боль в селезенке.
Встревоженная дама приказала принести благовония, которыми она умащалась,
     - она надеялась, что какое-нибудь из них утолит эту боль. Азора очень
сожалела, что великого Гермеса уже нет в Вавилоне, и даже соблаговолила
дотронуться до того места, где Кадор чувствовал такие сильные боли.
     - Вы подвержены этой ужасной болезни? - спросила она с состраданием.
     - Она иногда приводит меня к самому краю могилы, - отвечал ей Кадор. -
Облегчить мои страдания можно только одним способом: приложить мне к
больному боку нос человека, умершего накануне.
     - Какое странное средство! - сказала Азора.
     - Ну, уж не более странное, - отвечал он, - нежели мешочки господина
Арну [В это время жил один вавилонянин по имени Арну, который, как
сообщалось в газетах, излечивал и предотвращал апоплексию посредством
привешенного к шее мешочка. (Здесь и далее примечания в сносках, кроме
перевода иноязычных слов и выражений, принадлежат Вольтеру. - Ред.)] от
апоплексии.
     Этот довод, в соединении с чрезвычайными достоинствами молодого
человека, заставил даму решиться.
     "Ведь когда мой муж, - подумала она, - отправится из здешнего мира в
иной по мосту Чинавар, не задержит же его ангел Азраил на том основании,
что нос Задига будет во второй жизни несколько короче, нежели в первой?"
Она взяла бритву, пошла к гробнице своего супруга, оросила ее слезами и
наклонилась, собираясь отрезать нос Задигу, который лежал, вытянувшись во
весь свой рост. Задиг встал, одной рукой закрывая нос, а другой отстраняя
бритву.
     - Сударыня, - сказал он ей, - не браните так усердно молодую Козру:
намерение отрезать мне нос ничуть не лучше намерения отвести воды ручья.

        "СОБАКА И ЛОШАДЬ"

     Задиг убедился, что, как сказано в книге Зенд, первый месяц супружества
     - медовый, а второй - полынный. Он вынужден был через некоторое время
развестись с женой, жизнь с которой стала для него невыносима, и начал
искать счастья в изучении природы.
     "Нет никого счастливее, - повторял ок, - чем философ, читающий в той
великой книге, которую бог развернул перед нашими глазами. Открываемые им
истины составляют его достояние. Ими он питает и возвышает своьо душу; его
жизнь спокойна, ему нечего бояться людей, и нежная супруга не придет
отрезать ему нос".
     Под влиянием этих мыслей Задиг удалился в загородный дом на берегу
Евфрата. Он не занимался там вычислением того, сколько дюймов воды
проходит в одну секунду под арками моста, или того, выпадает ли в месяц
Мыши на одну кубическую линию дождя больше, чем в месяц Овна. Он не
помышлял о том, что можно изготовлять шелк из паутины или фарфор из
разбитых бутылок, но занимался главным образом изучением свойств животных
и растений и приобрел вскоре навык находить тысячу различий там, где
другие видят лишь единообразие.
     Однажды, когда Задиг прогуливался по опушке рощицы, к нему подбежал
евнух царицы, которого сопровождали еще несколько дворцовых служителей.
Все они, видимо, находились в сильной тревоге и метались взад и вперед,
словно искали потерянную ими драгоценную вещь.
     - Молодой человек, - сказал ему первый евнух, - не видели ли вы кобеля
царицы?
     - То есть суку, а не кобеля, - скромно отвечал Задиг.
     - Вы правы, - подтвердил первый евнух.
     - Это маленькая болонка, - прибавил Задиг, - она недавно ощенилась,
хромает на левую переднюю лапу, и у нее очень длинные уши.
     - Значит, вы видели ее? - спросил запыхавшийся первый евнух.
     - Нет, - отвечал Задиг, - я никогда не видел ее и даже не знал, что у
царицы есть собака.
     Как раз в это время, по обычному капризу судьбы, лучшая лошадь царских
конюшен вырвалась из рук конюха на лугах Вавилона. Егермейстер и другие
придворные гнались за ней с не меньшим волнением, чем первый евнух за
собакой. Обратившись к Задигу, егермейстер спросил, не видел ли он
царского коня.
     - Это конь, - отвечал Задиг, - у которого превосходнейший галоп; он
пяти футов ростом, копыта у него очень маленькие, хвост трех с половиной
футов длины, бляхи на его удилах из золота в двадцать три карата, подковы
из серебра в одиннадцать денье.
     - Куда он поскакал? По какой дороге? - спросил егермейстер.
     - Я его не видел, - отвечал Задиг, - и даже никогда не слыхал о кем.
Егермейстер и первый евнух, убежденные, что Задиг украл и лошадь царя,
и собаку царицы, притащили его з собрание великого Дестерхама, где
присудили к наказанию кнутом и к пожизненной ссылке в Сибирь. Едва этот
приговор был вынесен, как нашлись и собака и лошадь. Судьи были поставлены
перед печальной необходимостью пересмотреть приговор; но они присудили
Задига к уплате четырехсот унций золота за то, что он сказал, будто не
видел того, что на самом деле видел.
     Задигу пришлось сперва уплатить штраф, а потом ему уже позволили
оправдаться перед советом великого Дестерхама. И он сказал следующее:
     - Звезды правосудия, бездны познания, зерцала истины, вы, имеющие
тяжесть свинца, твердость железа, блеск алмаза и большое сходство с
золотом! Так как мне дозволено говорить перед этим высочайшим собранием- я
клянусь вам Оромаздом, что никогда не нидел ни почтенной собаки царицы, ни
священного коня царя царей. Вст что со мной случилось. Я. прогуливался по
опушке том рощицы, где встретил потом достопочтенного евнуха и
прославленного егермейстера. Я увидел на песке сле/:ы животного и легко
распознал, что их оставила маленькая собачка. По едва приметным длинным
бороздкам на песке между следами лап я определил, что это сука, у которой
соски свисают до земли, из чего следует, что она недавно ощенилась. Следы,
бороздившие песок по бокам от передних лап, говорили о том, что у нее
очень длинные уши, а так как я заметил, что след одной лапы везде менее
глубок, чем следы остальных трех, то догадался, что собака нашей
апгустейшей государыни немного хромает, если я смею так выразиться.
Что же касается коня царя царей, то знайте, что, прогуливаясь по
дорогам этой рощи, я заметил следы лошадиных подков, которые вес были на
равном расстоянии друг от друга. Вот, подумал я, лошадь, у которой
превосходный галоп. Пыль с деревьев вдоль узкой дороги, шириною не более
семи футов, была немного сбита справа и слева, в трех с половиной футах от
середины дороги. У этой лошади, подумал я, хвост трех с половиною футов
длиной: в своем движении направо и налево он смел эту пыль. Я увидел под
деревьями, образующими свод в пять футов высоты, листья, только что
опавшие с ветвей, из чего я заключил, что лошадь касалась их и,
следовательно, была пяти футов ростом. Я исследовал камень кремневой
породы, о который она потерлась удилами, и на этом основании определил,
что бляхи на удилах были из золота в двадцать три карата достоинством.
Наконец, по отпечаткам подков, оставленным на камнях другой породы, я
пришел к заключению, что ее подковы из серебра достоинством в одиннадцать
денье.
     Все судьи восхитились глубиной и точностью суждений Задига, и слух о
нем дошел до царя и царицы. В передних дворца, в опочивальне, в приемной
только и говорили что о Задиге, и хотя некоторые маги высказывали мнение,
что он должен быть сожжен как колдун, царь приказал, однако, возвратить
ему штраф в четыреста унций, к которому он был присужден. Актуариус,
экзекутор и прокуроры пришли к нему в полном параде и вернули ему
четыреста унций, удержав из них только триста девяносто восемь унций
судебных издержек; кроме того, их слуги потребовали еще на чай.
Задиг понял, что быть слишком наблюдательным порою весьма опасно, и
твердо решил при первом же случае промолчать о виденном.
Такой случай скоро представился. Бежал государственный преступник.
Задиг заметил его из окон своего дома, но на допросе не сказал об этом.
Однако его уличили в том, что он смотрел в ту минуту в окно. За это
преступление он был присужден к уплате пятисот унций золота. По
вавилонскому обычаю, Задиг поблагодарил судей за снисходительность.
"Великий боже! - подумал он. - Сколько приходится терпеть за прогулку в
роще, по которой пробежали собака царицы и лошадь царя!
Как опасно подходить к окну и как трудно дастся в этой жизни счастье!"

        "ЗАВИСТНИК"

     Утешения в посланных ему судьбой несчастьях Задиг искал в философии и
дружбе. В одном из предместий Вавилона у него был со вкусом обставленный
дом, где он собирал произведения всех искусств и предавался развлечениям,
достойным порядочного человека. Утром его библиотека была открыта для всех
ученых, а вечером у него обедало избранное общество. Но вскоре он узнал,
как опасны бывают ученые. Однажды поднялся великий спор о законе
Зороастра, запрещавшем есть грифов. "Как можно есть грифов, - говорили
одни, - когда такого животного не существует?" - "Они должны существовать,
     - говорили другие, - ибо Зороастр запрещает их есть". Задиг попытался
примирить их, сказав:
     - Если грифы существуют, мы не станем их есть; если же их нет, тем
более мы их есть не будем. Таким образом мы в точности исполним завет
Зороастра.
     Один ученый, написавший о свойствах грифов тринадцать томов, и к тому
же великий теург, поспешил очернить Задига в глазах архимага по имени
Иебор, глупейшего из халдеев и, следовательно, самого фанатичного из них.
Этот человек охотно посадил бы Задига на кол во славу солнца и потом с
самым удовлетворенным видом стал бы читать требник Зороастра. Друг Задига
Кадор (один друг лучше ста священников) пошел к старому Иебору и сказал
ему:
     - Да здравствует солнце и грифы! Берегитесь наказывать Задига: он
святой и держит в своем птичнике грифов, но никогда их не ест, а его
обвинил еретик, утверждающий, что кролики не принадлежат к нечистым
животным, несмотря на то, что у них раздельнопалые лапы.
     - Хорошо, - сказал Иебор, покачивая лысой головой, - Задига надо
посадить на кол за то, что он дурно думал о грифах, а того - за то, что он
дурно говорил о кроликах.
     Кадор, однако, замял дело через посредство одной фрейлины, которую он
осчастливил ребенком и которая пользовалась большим вниманием магов. Никто
не был посажен на кол, по поводу чего многие ученые роптали, предрекая
гибель Вавилона. Задиг воскликнул:
     - Как хрупко человеческое счастье! Меня преследует в этом мире все -
даже то, что не существует. - Он проклял ученых и решил иметь дело
исключительно со светскими людьми.
     Он собирал у себя самых благовоспитанных мужчин и самых приятных дам,
давал изысканные ужины, нередко предваряемые концертами и живой беседой,
из которой он умел изгонять потуги на остроумие, ибо онито и убивают
остроумие и вносят принужденность в самое блестящее общество. Ни в выборе
друзей, ни в выборе блюд он не руководствовался тщеславием, ибо хотел не
казаться, а быть, и этим приобрел истинное уважение, которого не думал
домогаться.
     Против его дома жил некто Аримаз, человек, чья грубая физиономия носила
отпечаток злой души.
     Желчный и напыщенный, он был к тому же тупоумнейшим из остроумцев. Не
добившись успеха в большом свете, он мстил ему клеветою. Несмотря на
богатство, ему трудно было собрать вокруг себя льстецов. Аримазу досаждал
гул голосов, когда по вечерам гости съезжались к Задигу, но еще более
досаждал гул похвал, возносимых последнему. Он иногда приходил к Задигу,
садился за стол без приглашения и портил веселье собравшихся, подобно
гарпиям, заражающим, как говорят, мясо, до которого они дотрагиваются.
Однажды он пожелал устроить празднество в честь одной дамы, но та, не
приняв приглашения, поехала ужинать к Задигу. В другой раз, беседуя друг с
другом во дворце, они встретили министра, который пригласил на ужин Задига,
не пригласив Аримаза. Самая непримиримая ненависть часто вызывается не
более значительными причинами. Этот человек, которого в Вавилоне называли
"Завистником", вознамерился погубить Задига потому, что того прозвали
"Счастливцем".
     Случай делать зло представляется сто раз на дню, а случай делать добро
     - лишь единожды в год, как говорит Зороастр. Завистник пришел к Задигу,
прогуливавшемуся в своих садах с двумя друзьями и дамой, которой он
говорил комплименты без всякой особенной цели.
Разговор шел о счастливом окончании войны, которую царь недавно вел со
своим вассалом, князем Гирканским.
     Задиг, отличившийся храбростью в этой короткой войне, превозносил царя
и еще более даму. Он взял свои записные дощечки, написал экспромтом
четверостишие и дал его прочитать этой прекрасной особе. Его друзья также
просили позволения прочесть, но Задиг по скромности или скорее по
разумному самолюбию отказал им в этом, ибо знал, что стихи, написанные
экспромтом, хороши лишь для той, кому они посвящены.
Он разломал на две части дощечку, на которой написаны были стихи, и
бросил обе полосинки в розовый куст, где друзья тщетно искали их. Пошел
дождик, и общество возвратилось в дом. Завистник, оставшись в саду, долго
искал и наконец нашел часть дощечки, надломленной таким образом, что
половина каждой строчки стихов имела определенный смысл и сама составляла
стих более короткого размера; но что было еще более странно- в этих
коротеньких стишках заключались самые страшные оскорбления особы царя. Вот
они:

     Исчадье ада злое,
     На троне наш властитель,
     И мира и покоя
     Единственный губитель.

     Завистник впервые в жизни почувствовал себя счастливым: в его руках
было средство погубить добродетельного и любезного человека. Полный
злобной радости, он отправил царю эту сатиру, написанную рукой Задига;
последнего вместе с его друзьями посадили в тюрьму. Дело немедленно
рассмотрели в суде, причем даже не стали слушать оправданий Задига Когда
последнего вели, чтобы объявить ему приговор, стоявший на его пути Аримаз
громко сказал, что стихи его никуда не годны. Задиг не считал себя хорошим
поэтом, но он был в отчаянии, что его осудили как виновного в оскорблении
величества и что из-за этого не совершенного им преступления посадили в
тюрьму двух его друзей и прекрасную даму. Ему не позволили защищаться,
потому что против него заговорила записная дощечка. Таков был закон в
Вавилоне. Задига вели на казнь мимо толпы зевак, из которых ни один не
посмел посочувствовать ему; все теснились, стараясь разглядеть его лицо и
посмотреть, достаточно ли красиво он умрет. Только родственники Задига
были огорчены, потому что его имущество переходило не к ним: три четверти
состояния было конфисковано в пользу царя, а последняя четверть - в пользу
Аримаза.
     В то время, как Задиг готовился к смерти, попугай царя улетел с
дворцового балкона и опустился в саду Задига на розовый куст. Под этим
кустом лежала вторая половина записной дощечки, к которой прилепился
персик, снесенный ветром с соседнего дерева. Птица схватила персик вместе
с дощечкою и принесла их на колени монарха. Государь с любопытством прочел
на дощечке слова, которые сами по себе не имели никакого смысла, но были,
по-видимому, окончаниями каких-то стихов. Он любил поэзию, а от монархов,
любящих стихи, можно многого ждать: находка попугая заставила царя
призадуматься. Царица, вспомнив о том, что было написано на обломке
дощечки Задига, приказала ее принести. Когда сложили обе части, они
совершенно пришлись одна к другой, и все прочли стихи Задига в том виде, в
каком они были написаны:

     Исчадье ада злое, крамола присмирела.
     На троне наш властитель восстановил закон.
     И мира и покоя пора теперь приспела.
     Единственный губитель остался - Купидон.

     Царь приказал тотчас же привести к себе Задига и освободить из тюрьмы
двух его друзей и прекрасную даму. Задиг упал к ногам царя и царицы и
покорнейше попросил у них прощения за столь дурные стихи. Он говорил так
изящно, умно и здраво, что царь с царицей пожелали увидеть его снова. Он
пришел еще раз и понравился еще больше. Ему отдали имущество несправедливо
обвинившего его Завистника, но он все возвратил владельцу; Завистник
обрадовался лишь тому, что не потерял своего состояния. Благоволение царя
к Задигу росло день ото дня. Он приобщал его ко всем своим развлечениям и
советовался с ним обо всех своих делах. Расположение к нему царицы
возрастало так, что могло даже сделаться опасным для нее, для царя, ее
августейшего супруга, для Задига и для государства. Задиг начинал верить,
что не так уж трудно быть счастливым.

        "ВЕЛИКОДУШНЫЕ"

     Приближался день великого праздника, который справлялся каждые пять
лет. В Вавилоне был обычай в конце каждого пятилетия торжественно
провозглашать имя гражданина, совершившего самый великодушный поступок.
Судьями при этом были вельможи и млгч.
     Первый сатрап, он же вавилонский градоначальник, докладывал о самых
благородных поступках, совершенных за время его пребывания у власти.
Собирали голоса, после чего царь выносил решение. На это торжество
стекались со всех концов земли. Победитель получал из рук монарха золотую
чашу, украшенную драгоценными камнями, и царь говорил ему: "Примите это в
награду за ваше великодушие, и да даруют мне боги побольше подданных
подобных вам!"
     Достопамятный день наступил. Царь занял место на троне, окруженный
вельможами,