ако видел многих достойных людей весьма несчастными  -  это меня
смущает и огорчает. Но эпикурейцы стоят перед  той  же  трудностью, что и я.
Они должны испытывать то  же,  что  я, и  так же, как  я, стонать  при  виде
довольно  частого торжества преступления и добродетели, повергнутой к стопам
порочного человека. И может ли быть столь утешительным для порядочных людей,
какими являются истинные эпикурейцы, полное отсутствие надежды?
     Калликрат. У этих эпикурейцев перед вами  заметное преимущество: они не
должны  упрекать  верховное  существо,  справедливого бога,  за  то,  что он
оставляет  добродетель  без помощи. Они  признают  богов только  из  чувства
приличия, дабы не возмутить  афинскую чернь;  но  они не делают  их творцами
людей, их судьями и палачами.
     Эвгемер. Однако когда ваши эпикурейцы признают  лишь бесполезных богов,
занятых попойками и едой, разве они  оказываются  бо'льшими  друзьями людей?
Разве  они  этим  подводят более  прочный фундамент под добродетель  и лучше
утешают  нас  в  наших  несчастьях?  Увы! Что  толку, что в небольшом уголке
Сицилии  живет маленькое сообщество  двуногих существ,  худо  ли, хорошо  ли
рассуждающих о Провидении?
     Для того чтобы понять, будем ли мы  счастливы или несчастны после своей
смерти, следовало бы знать, может ли остаться от нас что-нибудь чувствующее,
после того, как все наши органы чувств разрушены, что-нибудь мыслящее, после
того как мозг, в котором рождаются  мысли,  источен червями и вместе с  ними
обращен в прах; может ли какая-либо способность или свойство живого существа
продолжать жить, когда этого существа уже нет в  живых? Эту проблему  до сих
пор не могла разрешить ни одна секта;  более того, ни один  человек не может
понять ее смысл. Ведь  если бы во время обеда кто-нибудь спросил: "Сохраняет
ли заяц, поданный нам на блюде, способность бегать? А этот голубь - может ли
он и теперь летать?" -- вопросы эти были бы совершенно нелепы и возбудили бы
хохот. Почему?  Да потому, что противоречие, невероятность бросается здесь в
глаза.  А мы  уже  довольно видели,  что бог не  может  творить  немыслимое,
противоречивое.
     Но  если  бы  в  мыслящее существо,  именуемое  человеком,  бог  вложил
незримую и неосвязаемую искорку, некий  элемент  или нечто более неощутимое,
чем атом элемента, - то, что греческие философы именуют монадой, если бы эта
монада была неразрушимой; если  бы именно  она  в нас мыслила и чувствовала,
тогда  я  не  вижу,  почему  было  бы  нелепым  сказать:  эта  монада  может
существовать и обладать идеями и ощущениями после того, как тело, чьей душой
она является, уже разложилось.
     Калликрат. Вы  согласитесь,  что,  если  изобретение этой  монады и  не
совсем  нелепо,  оно  все  же  очень рискованно;  не  стоит  основывать свою
философию на вероятностях. Если дозволено сделать из атома бессмертную душу,
это право должно принадлежать эпикурейцам: именно они - изобретатели атомов.
     Эвгемер. Действительно, я не выдаю вам свою монаду за доказательство; я
предложил  вам ее как  греческую  фантазию,  позволяющую  понять, хоть и  не
полностью,  каким  образом незримая и  существенная  частица нас самих может
быть после нашей смерти наказана  или вознаграждена, как она может  парить в
блаженстве  или  страдать  от кар; правда,  я не  знаю, могу ли  я  с  моими
рассуждениями и допущениями найти  справедливость в  наказаниях, которые бог
налагает на  людей после  их смерти, потому  что в конце  концов  мне  могут
сказать: разве не он сам, создав людей, обрек их на зло? А если  так, за что
их наказывать?  Быть может, существуют иные способы оправдать Провидение, но
нам не дано их знать.
     Калликрат. Значит, вы признаете: вы точно не знаете ни что такое  душа,
о которой вы мне толкуете, ни что за бог, коего вы проповедуете?
     Эвгемер. Да, я очень  смиренно и с большим огорчением это признаю. Я не
могу познать их субстанцию, я не понимаю, как образуется моя  мысль, не могу
представить себе, как устроен бог: я - невежда.
     Калликрат. И я также. Утешим же друг друга: все люди нам в товарищи.

Диалог пятый
     НЕСЧАСТНЫЕ ЛЮДИ -ОНИ СТОЯТ НА КРАЮ ПРОПАСТИ.
     ИНСТИНКТ - ПРИНЦИП ЛЮБОГО ДЕЙСТВИЯ У РОДА ЖИВЫХ СУЩЕСТВ

     Калликрат. Коль скоро вы ничего не  знаете, я заклинаю вас поведать мне
ваши  предположения.  Вы  не  объяснились со  мной  полностью.  Сдержанность
вызывает недоверие:  философ, не обладающий  чистосердечием, -- не более чем
политик.
     Эвгемер. Я не доверяю лишь самому себе.
     Калликрат. Говорите  же, говорите!  Иногда в случайных догадках кроется
истина.
     Эвгемер. Ну, что ж. Я догадываюсь, что люди всех времен и стран никогда
не высказывали и не  могли высказать  ничего, кроме банальностей,  по поводу
всего того, о чем вы меня сейчас спрашиваете, и особенно ясно я догадываюсь,
что нам абсолютно бесполезно быть осведомленными в этих вещах.
     Калликрат.  Как бесполезно?! Разве, напротив, не  абсолютно  необходимо
знать, есть ли у нас душа и из чего она состоит? Разве не было бы величайшим
наслаждением ясно узреть, что потенция души отлична от ее сущности, что душа
- это все и что  она полностью обладает качеством  ощущения, будучи формой и
энтелехией, как прекрасно сказал Аристотель? И особенно, что синэреза -- это
не обычная потенция!
     Эвгемер. Все это, действительно, прекрасно. Но столь возвышенное знание
для нас, очевидно, запретно. Видимо, у нас нет в нем необходимости, ибо  бог
нам  его  не дал. Мы, без сомнения, обязаны ему всем тем, что может  служить
нам  проводником в этой  жизни, -  разумом, инстинктом,  способностью давать
начало  движению, способностью  давать жизнь существу нашего вида. Первый из
этих даров  отличает нас  от  всех прочих живых существ;  но бог  нам никоим
образом не  открыл  принципа этого дара,  значит,  он не желал, чтобы мы его
знали*.  Мы  не  можем догадываться даже  о том, почему мы  шевелим кончиком
пальца, когда того хотим, и каково отношение между этим маленьким  движением
одного  из  наших   членов  и  нашей  волей.   Между   тем  и  другим  лежит
бесконечность. Стремиться вырвать у бога его секрет, считать, будто мы знаем
то, что он от нас утаил, -- это, на мой взгляд, смехотворное кощунство.
     Калликрат.  Как! Я никогда не  смогу узнать, что  такое душа? И мне  не
будет даже доказано, что я таковой обладаю?
     *)  Святой Фома  великолепно  объясняет  все это  в вопросах 5-82 части
первой  своей  "Суммы",  но  Эвгемер  не  мог  этого  предвидеть. -  Примеч.
Вольтера.

     Эвгемер. Нет, мой друг.
     Калликрат.  Скажите  же мне,  что представляет  собой наш  инстинкт,  о
котором  вы  мне  только  что  говорили.  Вы  сказали,  что  бог дал  нам  в
распоряжение не только разум, но еще и  инстинкт; мне кажется,  это свойство
обычно  приписывают только  животным  и, по существу, даже не слишком хорошо
понимают, что подразумевается под этой особенностью.  Одни говорят: инстинкт
- душа  иного  вида, нежели наша: другие  верят,  что это та же душа,  но  с
другими органами;  отдельные фантазеры утверждают,  будто  это  всего только
механизм; а что придумали на этот счет вы?
     Эвгемер. Мне видится, что  бог  дал нам  все  - и нам,  и  животным,  и
последние  много  счастливее наших философов: они не  терзают  себя желанием
знать то, что по воле бога им неизвестно; их инстинкт более  верен, чем наш;
они не  создают себе систем  по поводу того, во  что превратятся их свойства
после их смерти; никогда ни одна пчела не имела глупости преподавать в своем
улье, что  жужжание ее  вступит  однажды  в  лодку  Харона и тень  ее  будет
откладывать воск и  мед на полях блаженных; только наш извращенный разум мог
придумать подобные басни.
     Наш инстинкт в своем  неведении гораздо мудрее: именно в силу инстинкта
младенец  сосет  грудь  своей  кормилицы,  не ведая,  что своим  ротиком  он
образует вакуум и именно этот вакуум заставляет  грудное молоко стекать вниз
в его желудок. Все эти действия инстинктивны.  С того момента как  у ребенка
появляется немного силы, он вытягивает руки перед лицом при падении. Если он
хочет  перепрыгнуть  через  небольшую  канаву,  он  бегом  развивает в  себе
добавочную  силу,  хотя никто  его не  обучил  тому,  каков  будет результат
умножения его  массы на  его  скорость.  Если он  находит плывущий по  ручью
большой кусок дерева, как бы мало он ни был  отважен, он усаживается на  эту
дощечку, дабы  переплыть  на другой берег, не задаваясь вопросом,  весит  ли
объем  этого  дерева вместе  с объемом его тела меньше, чем  соответствующий
объем воды. Если он хочет  поднять камень, он пользуется палкой как рычагом,
не зная при этом, разумеется, теории движущих сил.
     Даже  те   действия,  что  кажутся  у  него  следствием   воспитания  и
образованности  разума,  являются на самом деле следствиями инстинкта. Он не
знает, что значит льстить,  но  между тем не упускает случая польстить тому,
кто может дать ему  желанную вещь. Если он видит, как бьют  другого ребенка,
как течет его кровь, он плачет, кричит, зовет на помощь, совершенно не думая
при этом о себе.
     Калликрат. Определите  же мне  этот инстинкт,  коего  вы привели только
примеров.
     Эвгемер.   Инстинкт  -   всякое  ощущение  и  действие,  предшествующее
раздумью.
     Калликрат. Но ведь вы не толкуете о неком скрытом (occulte) качестве, а
ведь  вам  известно, что в наше время  смеются  над этими  качествами, столь
дорогими сердцам многих греческих философов.
     Эвгемер.  Тем хуже. Следует уважать скрытые качества, ибо  от травинки,
притягиваемой  янтарем, и  вплоть до пути,  коим  следую?  столькие звезды в
пространстве,  от червячка,  образующегося в сыре, и до галактики - все, что
вы видите вокруг себя - будь то  падение камня или бег  кометы  в небесах, -
представляет собой скрытое качество.
     Слово это -- достойное свидетельство  нашего  неведения. Великий зодчий
мира  позволил нам  измерять,  подсчитывать,  взвешивать  некоторые  из  его
творений, но  он не  разрешил нам  открыть их первичные пружины.  Уже халдеи
подозревали,  что  не Солнце вращается  вокруг планет, а,  наоборот, планеты
вращаются вокруг  него по различным  орбитам.  Но я сомневаюсь, чтобы  можно
было когда-то  открыть,  какая именно тайная сила  увлекает  их с  запада на
восток. Можно  вычислить [скорость] падения тел; однако сумеем ли мы открыть
первопричину силы,  вызывающей  их падение?  Люди уже довольно давно  заняты
деторождением; однако они не знают, каким образом их  жены  за это  берутся;
наш Гиппократ по  поводу  этой великой тайны сумел выложить лишь соображения
акушерки.  Можно  целую вечность спорить  по  вопросам  физики  и морали, но
инстинкт всегда будет править всей Землей, ибо страсти порождены инстинктом,
а ведь они всегда будут нами владеть.
     Калликрат. Если это так, значит, ваш бог - бог зла. Он дал нам родиться
только затем,  чтобы бросить  нас в объятия  мрачных страстей:  это означает
творить людей для того, чтобы вручить их дьяволам.
     Эвгемер.  Отнюдь нет. Существуют весьма  благие  страсти и бог  нам дал
разум, дабы их направлять.
     Калликрат. Но  что он представляет  собой -- этот бренный разум? Вы еще
скажете мне, будто это другой вид инстинкта?
     Эвгемер. Почти: он -- необъяснимый дар сравнения прошлого с настоящим и
заботы о будущем. Таково  происхождение любого  общества, любого  института,
любой  государственности. Драгоценный этот дар -следствие другого дара бога,
столь же непостижимого, -- я говорю о памяти: то -- другой инстинкт, общий у
нас с животными, которым мы, однако, располагаем в несравненно более высокой
степени;  животные могли  бы  поэтому принимать  нас за  богов,  если бы они
иногда нас не пожирали.
     Калликрат. Понимаю, понимаю: бог заботится  о том, чтобы молодые лисята
сохраняли в памяти случай с их отцом, попавшим в капкан; благодаря инстинкту
эти  лисята  будут избегать  ловушки,  ставшей  причиной смерти их отца. Бог
внимательно  являет  памяти  наших  сиракузян,  что оба  наших Дионисия были
скверными  правителями,  и он  внушает нашему  разуму идею  республиканского
правления. Он гонится  за овчаркой, чтобы велеть ей собрать овец, потому что
грозит опасность со стороны волка,  сотворенного им как раз для того,  чтобы
тот  пожирал  овец.   Все  делает   он,   он  все  устрояет,  ниспровергает,
восстанавливает и разрушает; он постоянно нарушает все свои  законы и весьма
бесполезно уготавливает себе всевозможные затруднения. Это и есть физическое
преддвижение, предопределяющий указ, воздействие бога на его творения.
     Эвгемер.  Либо  вы  меня очень  плохо  поняли,  либо  весьма  превратно
толкуете мои слова. Я  вовсе не  утверждаю, будто творец природы вмешивается
во все  мелочи, хотя и думаю, что  никакая  мелочь  его бы не утомила  и  не
унизила. Я считаю, что  он учредил  всеобщие законы,  незыблемые,  вечные, в
соответствии с коими всегда  будут вести себя люди и животные; я вам это уже
достаточно ясно сказал.
     Диагор,   автор  "Системы   природы"2,   говорит   в   своем
пространном напыщенном сочинении  почти то же, что вы. Вот его слова в главе
IV   тома  II:  "Ваш   бог   без  конца   занят  созиданием  и  разрушением,
следовательно, его образ существования не может быть назван незыблемым".
     Диагор  утверждает,  что  таким  образом  мы  образуем  своего бога  из
противоречивых  качеств; он  называет  его смешной  и  страшной иллюзией. Но
пусть  он  разрешит  мне  ему  сказать:   весьма  дерзко  так  легкомысленно
разделываться со столь серьезным  вопросом. Поочередно создавать и разрушать
на протяжении всех  времен на  основе постоянных и вечных  законов - это  не
значит  производить  случайные  перемены;  напротив,  это значит всегда быть
подобным самому себе. Бог дает жизнь  и смерть, но он дает их всему миру: он
сделал  жизнь и  смерть  необходимостью; он непреложно и постоянно выполняет
этот свой план  творения и осуществляет свое правление  всегда единообразно.
Вот если бы он дал  возможность некоторым людям жить вечно, тогда, наверное,
можно было  бы сказать, что незыблемость ему не присуща.  Но коль скоро  все
рождаются,  чтобы  потом  умереть,  его  непреложность  тем  самым  нерушимо
засвидетельствована.
     Калликрат.  Я  признаю: Диагор  в этом ошибается; но разве он не прав в
высшей степени,  когда упрекает некоторых греков  в том, что они  изображают
бога до смешного суетным существом, создавшим  мир во имя собственной славы,
дабы им  восхищались?  В  том, что  они  рисуют его жестоким  и  мстительным
господином, карающим за малейшее неповиновение вечными  муками? В  том,  что
делают его  несправедливым  и  слепым отцом, покровительствующим  из чистого
каприза  одним  своим  Детям  и  обрекающим всех  остальных  на  бесконечное
злополучие?   Действительно  он  сделал   нескольких   старших  своих  детей
добродетельными,   Дабы   вознаградить  их   за  доблесть,  бывшую  для  них
неизбежной,  и  породил целое скопище  младших,  преступных, для того  чтобы
покарать  их  за преступления, навязанные им роком. В том,  наконец, что они
сделали из бога нелепый фантом, жестокого тирана?
     Эвгемер.  Но то  не бог  мудрецов; то бог  некоторых  жрецов  сирийской
богини3, являющихся позором и ужасом человечества.
     Калликрат.  Ну, ладно: определите же мне,  наконец,  вашего бога  чтобы
уничтожить наши сомнения.
     Эвгемер.  Мне думается, я вам  доказал,  что бог существует, с  помощью
одного  лишь неопровержимого аргумента: мир -  восхитительное  творение,  а,
следовательно, существует  еще  более восхитительный творец. Разум вынуждает
нас его признать, и лишь безумие стремится к его определению.
     Калликрат. Но  ведь это  полное невежество, и мы  ничего не доказываем,
без  конца восклицая: "Существует нечто  превосходное, но я не знаю, что это
такое!"
     Эвгемер.  Припоминаете  ли вы путешественников, которые, высадившись на
острове, обнаруживают начертанные на прибрежном песке геометрические фигуры?
"Смелее! -  говорят они. -  Вот следы человека!" Мы,  стоики,  глядя на этот
мир, говорим: "Вот следы бога".
     Калликрат. Покажите нам эти следы, прошу вас.
     Эвгемер.  Разве  вы  не видите  их повсюду? И наш  разум,  и  инстинкт,
находящиеся  в  нашем  распоряжении, разве не  очевидные дары этого великого
неведомого существа? Ведь их  источником не являемся ни мы сами, ни та тина,
на которой мы обитаем.
     Калликрат. Прекрасно! Поразмыслив над  всем  тем, что вы  мне сказали и
вопреки всем сомнениям,  возбуждаемым в  моем уме  распространенным на Земле
злом, я все  же укрепляюсь в мнении:  бог  управляет  нашей  планетой. Но не
думаете  ли вы, как  греки,  будто каждая  планета имеет своего бога?  Будто
Юпитер, Сатурн и Марс правят на планетах, носящих их имя, подобно египетским
фараонам или персидским и индийским царям - каждый в отведенной ему области?
     Эвгемер. Я уже дал вам понять, что  ни во что подобное я не верю, и вот
на каком  основании:  вращается ли Солнце вокруг наших планет и нашей Земли,
как это считает толпа,  верящая лишь своим глазам, или, наоборот, сами Земля
и планеты вращаются вокруг Солнца,  как предположили современные нам халдеи4
(и это гораздо более вероятно), неизменно остается верным, что  одни и те же
потоки  света,  постоянно изливающиеся с  Солнца  и  доходящие  до  Сатурна,
достигают всех этих  планет в течение времени, пропорционального удаленности
последних.  Достоверно,  что  эти световые  лучи отражаются  от  поверхности
Сатурна  и направляются  к нам, а  от нас -- к нему всегда с одной и той  же
скоростью  Но  столь  огромное  устройство,  столь  быстрое  и  однообразное
движение,  столь  постоянное сообщение между невероятно удаленными  друг  от
друга  планетами могут быть  созданы,  по-видимому,  лишь  одним  и  тем  же
провидением. Если бы существовало  множество одинаково могущественных богов,
они  либо  имели бы различные намерения, либо одно  и то же;  если бы они не
были между собой согласны, царил бы хаос; а если  бы они питали одни и те же
замыслы,  это  все  равно как если  бы существовал один  бог. Не следует без
нужды умножать существа, особенно же богов.
     Калликрат. Но неужели вы находите таким смехотворным этот вид иерархии,
если великий Демиург -- верховное существо - породил подчиненных богов, дабы
они правили под  его водительством? Если  он доверил Солнце своему возничему
Аполлону,  одну из планет - прекрасной Венере, другую -  Марсу, наши моря --
Нептуну, а атмосферу - Юноне?
     Эвгемер.  Я согласен:  в  этом  нет ничего  несуразного.  Без сомнения,
возможно,  что  великое  бытие населило небеса и стихии существами, стоящими
выше нас. Это столь обширная область и  столь прекрасное  зрелище для нашего
воображения, что все известные народы носились с подобной идеей. Но поверьте
мне, этих воображаемых полубогов мы  можем признать лишь в том  случае, если
нам докажут, что они существуют. По моим понятиям, мне известен во вселенной
лишь один бог, существование которого доказал мне мой разум, и его творения,
коим  я  свидетель.  Я  знаю,  что  он  есть,  хотя не знаю, что  он  такое;
ограничимся же исследованием его творений.

Диалог шестой
     ПРОСВЕТИЛИ ЛИ НАС ПЛАТОН И АРИСТОТЕЛЬ ОТНОСИТЕЛЬНО  БОГА  И  СОТВОРЕНИЯ
МИРА?
     Калликрат. Ну,  хорошо! Скажите мне сперва,  каким образом бог принялся
за сотворение мира. Какова ваша система на этот счет?
     Эвгемер. Моя система относительно творений бога - неведение.
     Калликрат. Но если  у  вас  довольно искренности,  чтобы  признаться  в
неведении относительно  тайны  бога,  то  у  вас хватит,  по  крайней  мере,
чистосердечия  и  на  то,  чтобы  сказать  нам, что  вы  думаете о  тех, кто
претендует на такое знание этой тайны, как если бы они сами присутствовали в
божественной лаборатории. Научили ли вас чему-нибудь Платон и Аристотель?
     Эвгемер. Они научили меня не доверять ничему