нащены ядерными боеголовками, но советские  ракеты  понесут  ядерные
боеголовки с контактными взрывателями. Поэтому результатом каждого успешного
перехвата станет ядерно-водородный взрыв, по  сравнению  с  которым  атомная
бомбардировка Хиросимы покажется пшиком лежалой шутихи. И под каждым взрывом
- а надеяться на то,  что  их  будет  всего  два,  слишком  легкомысленно  -
окажется пять тысяч квадратных миль разрушений и радиоактивности.
   Резко, короткими рублеными фразами он описал эту картину.
   - Как видите, - закончил он, - возможности нашего  выживания  в  качестве
дееспособной нации далеко не блестящи.
   И снова ответом ему  было  молчание.  На  этот  раз  его  прервал  Стюарт
Коустон.
   - Я знал все это. Думаю, мы все знали.  Но  правде  в  глаза  никогда  не
смотришь.., гонишь от себя  эти  мысли..,  отвлекаешься  на  другие  вещи..,
скорее всего потому, что уж очень хочется отвлечься...
   - Это наша общая вина, - заметил Хауден. - Все дело в том, сможем  ли  мы
сейчас посмотреть правде в глаза?
   - Как я понимаю, в том, что вы  говорили,  подразумевается  невысказанное
"если не", не правда  ли?  -  Люсьен  Перро  испытующе  вглядывался  в  лицо
премьер-министра.
   - Да, - подтвердил Хауден. - Есть такое "если не". Он оглядел сидевших за
столом, потом снова перевел взгляд на Перро. Голос его не дрогнул.
   - Все, что я описал, неизбежно произойдет,  если  мы  не  предпочтем  без
промедления   объединить   нашу   государственность    и    суверенитет    с
государственностью Соединенных Штатов.
   Реакция последовала незамедлительно. Адриан Несбитсон с  трудом  поднялся
из кресла.
   - Никогда! Никогда! Никогда!  -  бессвязно  выкрикивал  он  с  налившимся
кровью лицом. Коустон потрясение воскликнул:
   - Страна выбросит нас вон!
   - Премьер-министр, не может быть,  чтобы  вы  серьезно...  -  начал  было
Дуглас Мартенинг, но так и не закончил фразу.
   - Тихо! - грохнул здоровенным кулачищем по столу Люсьен Перро.
   От неожиданности все остальные разом смолкли. Несбитсон тяжело  опустился
на свое место. Лицо  Перро  под  смоляными  кудрями  было  искажено  злобной
гримасой. "Ну вот, - подумалось Хаудену, - Перро я потерял, а вместе с ним и
всякую надежду на национальное единство. Теперь Квебек - Французская  Канада
- будет стоять сам по себе. Так уже бывало. Квебек был тем  еще  камешком  -
зазубренным и несдвигаемым, -  о  который  в  прошлом  спотыкалось  не  одно
правительство".
   Других он уговорить сегодня сможет,  хотя  бы  большинство  из  них  -  в
этом-то он был уверен. В конце концов англосаксонская  логика  и  склад  ума
помогут им разобраться и понять все, как надо, и потом, если уж на то пошло,
одна англоязычная Канада смогла бы обеспечить ему необходимую поддержку.  Но
раскол будет глубоким, с горечью и раздорами, и оставит  незаживающие  раны.
Он ждал, что Люсьен Перро покинет зал в знак протеста.  Вместо  этого  Перро
заявил:
   - Я бы хотел дослушать все остальное, - и мрачно добавил:
   - И, пожалуйста, без вороньего карканья.
   Джеймс Хауден вновь поразился такой его реакции,  но  времени  терять  не
стал.
   - Существует одно предложение, которое  в  случае  войны  может  в  корне
изменить наше положение. Это предложение потрясающе просто.  Состоит  оно  в
передислокации ракетных баз Соединенных Штатов - межконтинентальных ракет  и
ракет ближнего действия - на север  Канады.  Если  оно  будет  осуществлено,
большая часть радиоактивных  осадков,  о  которых  я  упоминал,  выпадет  на
необитаемые земли.
   - А ветры! - возразил Коустон.
   - Правильно, - согласился Хауден. - Если подует северный ветер, какого-то
уровня осадков нам не избежать, но не забывайте,  что  ни  одной  стране  не
удастся выйти из ядерной войны целой и невредимой. Лучшее, на что  мы  можем
надеяться, - это смягчение ее наиболее вредоносных последствий.
   Адриан Несбитсон запротестовал:
   - Но мы и так уже  оказывали  содействие...  Хауден  оборвал  дряхлеющего
министра обороны:
   - То, что мы делаем, -  это  полумеры,  четвертьмеры,  лавирование!  Если
завтра грянет война, вся наша хилая подготовка окажется бессмысленной. -  Он
возвысил голос. - Мы уязвимы и буквально беззащитны. Нас подавят и  пройдут,
как Бельгию во время прошлой войны в Европе. В лучшем случае нас захватят  и
поработят. В худшем -  мы  станем  ареной  ядерного  сражения,  нация  будет
уничтожена, а земля наша останется бесплодной на века.  Однако  этого  можно
избежать. Времени у нас мало. Но если мы будем действовать быстро, честно, а
самое главное, реалистично, мы сможем выжить, обеспечить  продолжение  жизни
и, быть может, даже обрести величие, о котором никто из нас не мечтал.
   Премьер-министр перевел дыхание, взволнованный собственными  словами.  На
мгновение у него захватило дух от сознания  значимости  своего  лидерства  и
грозной картины предстоящих событий. "Может быть, - подумалось ему, - то  же
самое чувствовал Уинстон Черчилль, когда, преодолевая сопротивление  других,
вел их к судьбе и величию". Мимолетно  он  задумался  над  параллелью  между
Черчиллем и собой. Так ли уж она трудноразличима? Другие, полагал он,  могут
ее сейчас и не разглядеть, хотя впоследствии она наверняка бросится в глаза.
   -  Я  изложил  вам  предложение,  выдвинутое  сорок  восемь  часов  назад
президентом  Соединенных  Штатов.  -  Джеймс  Хауден  сделал  паузу.  Затем,
подчеркнуто четко выговаривая слова, продолжил:
   -  Предложение  подписать  официальный  союзный  акт.  По  его   условиям
Соединенные Штаты берут на  себя  всю  полноту  ответственности  за  оборону
Канады; вооруженные силы Канады распускаются и их личный  состав  немедленно
вливается в  вооруженные  силы  США  с  принесением  совместной  присяги  на
верность; вся территория Канады  открывается  для  передвижения  и  маневров
американской армии и, что  самое  важное,  осуществляется  передислокация  с
максимально возможной быстротой всех пусковых ракетных установок на  крайний
север Канады.
   - Боже! - чуть ли не простонал Коустон. - Боже милостивый!
   - Минутку, - попросил Хауден, - это еще не все. Союзный акт  предполагает
также слияние таможенных служб и совместное проведение внешней политики.  За
пределами этих и упомянутых мною ранее сфер наши национальное  существование
и независимость остаются в неприкосновенности.
   Он сделал шаг вперед, разорвав  наконец  сцепленные  за  спиной  руки,  и
уперся кончиками  пальцев  в  овальную  столешницу.  Впервые  в  его  голосе
зазвучало волнение.
   - Как видите, это предложение представляется одновременно  и  ужасным,  и
радикальным. Однако могу сказать вам, что я тщательно  его  взвесил,  оценил
все последствия, и, по-моему, для нас это единственный  курс,  если  мы  как
нация хотим выжить в будущей войне.
   - Но почему именно таким путем? -  голос  Стюарта  Коустона  звенел,  как
натянутая струна.
   Никогда  ранее  министр  финансов  не  казался  более   встревоженным   и
растерянным. Словно вокруг него рушился весь  старый,  устоявшийся  и  такой
привычный мир. "Не только вокруг  него  одного,  -  подумал  Хауден,  -  мир
рушится вокруг нас всех. Так бывает с мирами, хотя каждому человеку кажется,
что целостность его собственного мирка гарантирована".
   - Потому что нет другого пути и нет другого времени! -  Хауден  выстрелил
словами, как автоматной очередью. -  Потому  что  наша  готовность  является
жизненно важной, а на это нам отведено всего триста дней, возможно,  -  если
будет угодно Богу - чуть больше, но не намного.  Потому  что  наши  действия
должны быть молниеносными!  Потому  что  время  робкой  умеренности  прошло!
Потому что доныне на каждом заседании совета  совместной  обороны  над  нами
довлел дух национальной гордости и  парализовывал  принятие  решений.  И  он
станет довлеть над нами и парализовывать нас  до  тех  пор,  пока  мы  будем
пытаться отделываться новыми компромиссами и латанием дыр!
   Спокойным голосом искушенного миротворца вмешался Артур Лексингтон:
   - Как я себе представляю, большинство людей захочет знать,  останемся  ли
мы по такому соглашению существовать как государство или станем  всего  лишь
американским сателлитом - своего рода незарегистрированным пятьдесят  первым
штатом. Как только мы уступим контроль над нашей внешней политикой - а  это,
конечно, так и случится, признаемся мы в этом вслух или нет, - многое  будет
покоиться на доверии.
   - В маловероятном  случае,  если  подобное  соглашение  когда-либо  будет
ратифицировано, - медленно произнес Люсьен Перро, не сводя темных задумчивых
глаз с Хаудена, - в него, несомненно, будет включено особое условие.
   -  Предполагаемый  срок  действия  -  двадцать  пять  лет,   -   объяснил
премьер-министр.   -   Соглашение,   однако,   будет    содержать    статью,
предусматривающую, что  союзный  акт  может  быть  расторгнут  по  взаимному
согласию сторон, но не в одностороннем порядке какой-либо из двух стран. Что
же касается того, что многое придется принимать на веру, - да,  с  этим  нам
придется смириться. Вопрос заключается в том, что вы предпочтете;  верить  в
тщетную надежду на то, что войны не будет, или в клятвенное слово  соседа  и
союзника, чье понятие международной этики совпадает с нашим собственным.
   - А про страну вы забыли? - воскликнул Коустон. - Сможете ли  вы  убедить
страну?
   - Да, - ответил Хауден. - Полагаю, нам это удастся. И он  стал  объяснять
им, почему  он  так  считает;  рассказал  о  выработанных  им  подходах:  об
ожидаемой оппозиции, о необходимости всемерно и энергично бороться за победу
на выборах. Обсуждение продолжалось. Прошел час, два, два  с  половиной.  Им
принесли  кофе,  но  дискуссия,  за  исключением   короткого   момента,   не
прерывалась. Бумажные салфетки на подносе с кофейными чашками были  украшены
изображением  венков  из  ветвей  остролиста  , заметил Хауден. Ему это показалось странным напоминанием о том,
что через несколько часов наступит Рождество. День рождения  Христово.  "То,
чему он учил нас, - подумал Хауден, - так просто; любовь  есть  единственное
достойное чувство - разумное и логичное учение,  вне  зависимости  от  того,
веришь ли ты в Христа, сына Божьего, или в  Иисуса,  святого,  но  смертного
человека. Но такое животное, как человек, никогда не верило  в  любовь  -  в
чистую любовь - и  никогда  не  поверит.  Человек  извратил  слово  Христово
предрассудками и предубеждениями, а  его  церкви  это  учение  затуманили  и
запутали. И вот мы сейчас, в Сочельник, занимаемся здесь такими делами".
   Стюарт Коустон уже в  десятый  раз  принялся  набивать  трубку.  У  Перро
кончились сигары, и он курил сигареты Дугласа Мартенинга. Артур  Лексингтон,
который так же, как и премьер-министр, был  некурящим,  на  некоторое  время
открыл было окно, но из-за сквозняка вскоре вновь захлопнул его. Клубы  дыма
спустились над овальным столом, и, подобно дыму, над  ним  повисло  ощущение
нереальности. То, что здесь происходило, казалось невозможным, не могло быть
правдой. И все же, чувствовал Джеймс Хауден, реальность медленно  входила  в
сознание присутствовавших, ими постепенно овладевала  убежденность  -  точно
так же, как она овладела им самим.
   Лексингтон был с ним; для  министра  иностранных  дел  все  произнесенное
здесь было не внове. Коустон  колебался.  Адриан  Несбитсон  большей  частью
хранил молчание, но старик не в  счет.  Дуглас  Мартенинг  поначалу  казался
потрясенным, но в конце концов он государственный служащий  и  будет  делать
то, что ему скажут.
   Оставался Люсьен Перро - оппозиция с его стороны ожидалась, но пока никак
не проявилась. Председатель Тайного совета сказал:
   - Возникнут некоторые конституционные проблемы, премьер-министр. - В  его
голосе звучали нотки неодобрения, но вполне умеренного, словно  он  возражал
против каких-то процедурных нарушений.
   - Тогда мы их уладим, - решительно заявил  Хауден.  -  Я  лично  не  могу
предложить смириться с уничтожением только потому, что пути спасения закрыты
сводом законов.
   - Квебек, - произнес Коустон. - Квебек нам не дастся.
   Вот и наступил этот момент. Джеймс Хауден тихо проговорил:
   -  Признаюсь,  я  тоже  об  этом  подумал.  Медленно  взгляды   остальных
обратились на Люсьена Перро - избранника, идола и представителя  Французской
Канады. Как и другие до него: Лорье, Ляпуент, Сен-Лоран -  он  один  в  ходе
двух выборов обеспечивал  правительству  Хаудена  поддержку  Квебека.  А  за
спиной Перро - трехсотлетняя история: Новая Франция.  Шамплейн,  королевское
правительство Людовика XIV, британское вторжение - и  ненависть  французских
канадцев к завоевателям. Со временем ненависть прошла, но недоверие - причем
с обеих сторон - осталось. Дважды разногласия и споры  вокруг  двух  войн  в
двадцатом веке, в которые была  вовлечена  Канада,  приводили  к  расколу  в
стране. Компромиссы  и  сдержанность  помогли  спасти  зыбкое  единство.  Но
теперь...
   - Мне, похоже, нет нужды говорить, - язвительно заявил Перро. -  Сдается,
вы, коллеги, способны читать мои мысли.
   - Трудно игнорировать факты, - бросил Коустон. - Или историю.
   - Историю, - тихо протянул Перро и вдруг  обрушил  кулак  на  столешницу.
Стол затрясся. - А вам не доводилось слышать, что история не стоит на месте?
- сердито гремел его голос. - Что в  умах  людей  происходят  перемены,  что
раскол не может длиться вечно? Или вы все проспали -  почивали  себе  мирно,
пока лучшие умы обретали зрелость?
   Атмосфера в  зале  наэлектризовалась.  Неожиданные  слова  обрушились  на
собравшихся подобно грому.
   - Кем вы считаете нас - нас  в  Квебеке?  -  яростно  вопрошал  Перро.  -
Вечными мужиками,  глупцами,  невеждами!  Мы  что,  несведущи,  слепы  и  не
замечаем происходящих в мире изменений? Нет, друзья мои, мы разумнее  вас  и
менее одурманены прошлым. Если надо что-то сделать, мы сделаем это  -  пусть
через боль, муки и страдания. Но муки и страдания Французской  Канаде  не  в
новинку, кстати, и реализм тоже.
   - А правильно  говорят,  -  пробормотал  Стюарт  Коустон,  -  никогда  не
угадаешь, куда кот прыгнет.
   Больше ничего и не требовалось. Сгустившаяся напряженность  словно  чудом
растаяла во взрыве смеха. Заскрипели отодвигаемые стулья. Перро, у  которого
от хохота брызнули слезы, чувствительно хлопнул Коустона по спине. "Странные
мы  люди,  -  подумалось  Хаудену,   -   непредсказуемая   смесь   заурядной
посредственности и гениальности с проблесками величия".
   - А может, это станет моим  концом.  -  Перро  пожал  плечами  -  типично
галльский  жест  бесшабашного  безразличия.  -  Но   я   буду   поддерживать
премьер-министра, и, возможно, мне удастся уговорить и других.
   Это  была  выдающаяся  по  сдержанности   и   скромности   оценка   своих
возможностей, и Хауден ощутил искреннюю благодарность.
   Один только Адриан Несбитсон хранил молчание.  И  вдруг  министр  обороны
заявил с неожиданной силой в голосе:
   - Если вы все так настроены,  то  чего  уж  останавливаться  на  полпути?
Почему бы не продаться Соединенным Штатам целиком со всеми потрохами?
   Все  присутствовавшие  разом  уставились  на  генерала.  Старик   залился
румянцем, но продолжал с несгибаемым упрямством:
   - Я настаиваю на том, что мы должны сохранить  свою  независимость  любой
ценой.
   - Вплоть до  того  момента,  когда  дело  дойдет  до  отражения  ядерного
нападения, - ледяным тоном заметил Джеймс Хауден.
   Слова Несбитсона, последовавшие сразу после выступления Перро,  произвели
отрезвляющее действие, подобно холодному душу.
   С едва сдерживаемым раздражением Хауден добавил:
   - Или, может быть,  у  нашего  министра  обороны  имеются  такие  способы
отразить ядерный налет, о которых мы еще не слышали?
   Хауден мысленно напомнил себе с горечью,  что  перед  ними  образчик  той
самой слепой и тупой глупости, с которой ему  еще  предстоит  столкнуться  в
ближайшие недели.
   На мгновение перед его взором мелькнули эти будущие несбитсоны: оловянные
солдатики, колоннами марширующие под развернутыми линялыми знаменами прямо в
небытие. Ну разве не смешно, подумалось ему, что он должен растрачивать свой
интеллект на то, чтобы убедить таких глупцов, как Несбитсон, в необходимости
спасать саму их жизнь.
   Не  меняя  сурового  выражения  ястребиного   лица,   Хауден   продолжал,
подчеркнуто обращаясь только к Адриану Несбитсону:
   - В прошлом наше  правительство  уделяло  огромное  внимание  обеспечению
национальной независимости страны. И я сам неоднократно демонстрировал  свое
личное отношение к этой проблеме.
   За столом прокатился шепоток одобрения.
   - Решение, к которому я сейчас пришел, было нелегким и, смею  утверждать,
потребовало  кое-какого  мужества.   Легкий   путь   есть   опрометчивый   и
безрассудный путь, кому-то он может показаться смелым, но в  конечном  итоге
такая смелость обернется величайшей трусостью.
   При  слове  "трусость"  лицо  генерала  Несбитсона  побагровело,   однако
премьер-министр еще не закончил.
   - И вот еще что. Какими бы ни были наши дискуссии в ближайшем будущем,  я
не потерплю от членов правительства  таких  политически  грязных  фраз,  как
"продаваться Соединенным Штатам".
   Хауден всегда руководил своим кабинетом железной рукой, не выбирая  порой
выражений в адрес министров, причем не всегда высказываемых с глазу на глаз.
Но никогда ранее его раздражение не было столь явным и подчеркнутым.
   В неловком молчании участники заседания разглядывали Адриана Несбитсона.
   Поначалу казалось, что старый боец готов дать отпор. Он  подался  вперед,
лицо налилось злым румянцем. Генерал начал было говорить. Но вдруг -  словно
внутри у него лопнула самая главная пружина - он обмяк и вновь превратился в
старика, беззащитного и заблудившегося среди проблем, весьма далеких от  его
опыта. Пробормотав что-то вроде: "Вероятно, меня не правильно  поняли..,  не
совсем удачное выражение", -  Несбитсон  расслабленно  откинулся  на  спинку
кресла, явно не желая оставаться в центре внимания.
   Словно сочувствуя ему, Стюарт Коустон поспешно проговорил:
   - С нашей точки зрения, слияние таможенных служб  весьма  привлекательно,
поскольку наибольшую выгоду от него получим мы.
   Под обратившимися на него взглядами коллег министр финансов сделал паузу,
его острый ум прикидывал все открывающиеся возможности.
   - Однако соглашение должно идти еще дальше. В конце концов речь  идет  не
только о нашей обороне, но и об их  собственной  тоже.  Нам  нужны  гарантии
расширения   отечественного   производства   и   дальнейшего   роста   нашей
промышленности...
   - Требования наши не будут для них легкими, и я намерен ясно  заявить  об
этом в Вашингтоне, - заверил их Хауден.  -  Сколько  бы  времени  у  нас  ни
оставалось, мы должны успеть так укрепить нашу  экономику,  чтобы  выйти  из
войны более сильными, чем любой из наших главных соперников.
   Коустон тихо проговорил;
   -  А  что,  может  сработать.  В  конечном  итоге   действительно   может
получиться.
   - И еще одно, - обратился к ним Хауден. - Еще  одно  требование  -  самое
серьезное из всех, которое я намерен предъявить.
   Наступило молчание, которое прервал Люсьен Перро:
   - Мы слушаем вас внимательно, премьер-министр. Вы упомянули еще  какое-то
требование.
   Артур Лексингтон задумчиво вертел в руках карандаш,  храня  непроницаемое
выражение лица.
   "Нет, он не посмеет сказать им, -  решил  Хауден.  -  Во  всяком  случае,
сегодня". Идея была слишком смелой, в каком-то смысле даже  сумасшедшей.  Он
вспомнил реакцию Лексингтона, когда вчера в частной беседе открыл  ему  свои
мысли. Министр иностранных дел сразу запротестовал:
   "Американцы никогда не пойдут на это. Никогда". А Джеймс Хауден  медленно
произнес в ответ:  "Если  окажутся  в  безвыходном  положении,  то  могут  и
согласиться".
   Сейчас он твердо смотрел в глаза коллегам.
   - Я не могу вам ничего сказать, -