р.
   - И что он сказал об этой возне с Дювалем?
   - Заверил меня, что у благотворителей Дюваля не  осталось  более  никаких
легальных  возможностей  предпринять  что-либо  еще.  Дело   можно   считать
буквально усопшим.
   "Один только Эллиот Прауз, - мелькнуло в голове у Хаудена, -  способен  в
обычном разговоре употребить слова вроде "буквально усопшим".
   - Ладно, - произнес премьер-министр. - Надеюсь, что на  этот  раз  он  не
ошибается. Хотя могу признаться вам, что выносу "усопшего" только порадуюсь.
Когда отплывает судно?
   - Послезавтра вечером.
   В тот самый день, когда он в Оттаве объявит новость о  союзном  договоре,
уточнил про себя Хауден.
   -  Мистер  Крамер  горел   желанием   встретиться   с   вами   лично,   -
проинформировал его помощник.  -  По-моему,  он  хотел  объяснить  вам  свои
действия в связи с этим делом. Я сказал ему, что это совершенно невозможно.
   Хауден кивнул в знак одобрения. Множество чиновников хотели бы  объяснить
свои действия премьер-министру, особенно если они сплоховали в той или  иной
ситуации. И Крамер не составлял исключения.
   - Можете передать ему от  моего  имени,  -  распорядился  Джеймс  Хауден,
решив, что небольшая бодрящая встряска Крамеру не повредит, - что  я  крайне
недоволен тем, как  он  повел  дело  в  кабинете  судьи.  Ему  не  следовало
выскакивать с предложением  о  специальном  расследовании.  Это  всего  лишь
реанимировало проблему, которая была уже почти закрыта.
   - Именно это, как мне кажется, он и хотел объяснить...
   - Сообщите  ему,  что  в  будущем  я  жду  от  него  более  качественного
исполнения служебных обязанностей, - решительно оборвал его Хауден тоном, не
оставляющим сомнений в том, что данная тема исчерпана.
   Помощник, немного поколебавшись, с извиняющимся выражением на лице  вновь
обратился к премьер-министру:
   - Есть еще одно  дело,  также  касающееся  Дюваля.  Его  адвокат,  мистер
Мэйтлэнд, ждет встречи с вами. Если помните, вы дали согласие...
   - Да помилуйте вы меня, ради Бога! - неожиданно взорвался Джеймс  Хауден,
грохнув ладонью по столешнице. - Конец этому когда-нибудь будет?..
   - Я и сам себя спрашивал о том же, сэр. Год, скажем, назад, когда  Эллиот
Прауз был новичком, подобные вспышки могли на многие дни  повергнуть  его  в
уныние. С недавних пор он" научился сносить их с невозмутимым спокойствием.
   Премьер-министр рассерженно поинтересовался:
   - Это ведь идея той самой чертовой газеты, что всюду сует свой нос?
   - Да, ванкуверская "Пост". Они предлагают...
   - Знаю я, что они предлагают... Весьма, кстати,  типичный  случай,  -  не
унимался вспыливший Хауден. - Газеты уже не довольствуются тем, что сообщают
о новостях. Теперь они хотят делать их сами.
   - Но вы согласились...
   - Сам знаю прекрасно,  что  согласился!  Слушайте,  почему  вы  постоянно
твердите и твердите то, что я давным-давно знаю, а?
   - Потому что я не был уверен, что вы помните, - ничуть не  изменившись  в
лице, бесстрастно ответствовал Эллиот Прауз.
   И Хауден засомневался,  на  самом  ли  деле  его  помощник  настолько  уж
совершенно лишен чувства юмора, как казалось на первый взгляд.
   Эту просьбу Джеймсу Хаудену передали вчера  в  Калгари  после  того,  как
ванкуверская  "Пост"  опубликовала  статью,  где  говорилось,  что   адвокат
Мэйтлэнд намерен добиваться встречи с премьер-министром, когда тот  прибудет
на Западное побережье.  Информационные  агентства,  конечно  же,  подхватили
такую новость и распространили ее по своим каналам.
   После  обсуждения  по  телефону  они  с  Брайаном  Ричардсоном  пришли  к
единодушному выводу,  что  ответ  на  подобную  просьбу  может  быть  только
однозначным. И вот Мэйтлэнд пришел и ждет.
   - Ладно, пришлите его сюда, - угрюмо скомандовал Джеймс Хауден.

***

   Элан  Мэйтлэнд  ждал  в  одной  из   комнат   гостиничных   апартаментов,
превращенной в приемную, уже три четверти часа, и по прошествии каждых новых
нескольких  минут  его  нервозность  и  нерешительность  все  возрастали   и
возрастали. И сейчас,  когда  его  пригласили  пройти  в  гостиную,  он  уже
спрашивал себя, что он вообще здесь делает.
   - Доброе утро, - суховато поздоровался премьер-министр.  -  Мне  сказали,
что вы хотите меня видеть?
   Мэйтлэнд и Хауден оценивающе присматривались друг к другу.
   С интересом,  быстро  взявшим  верх  над  робостью,  Элан  вглядывался  в
высокого, слегка сутулившегося человека, утонувшего в удобном, обитом  кожей
кресле.  Тяжелое  лицо  с  орлиным  профилем,  задумчивые   глаза,   длинный
крючковатый нос - все эти черты были хорошо знакомы по  тысячам  изображений
на газетных страницах и телевизионных экранах. И все же лицо на  самом  деле
оказалось более старым и морщинистым, чем на фотографиях. И  очень  усталым,
что для Элана было совсем уж неожиданным.
   - Благодарю, что согласились принять меня,  мистер  Хауден.  Я  бы  хотел
обратиться к вам лично с ходатайством от имени Анри Дюваля.
   "Начинающие адвокаты нынче куда моложе, чем в наши  дни.  -  заметил  про
себя Хауден. - Или это просто так кажется старым адвокатам, которые с каждым
днем стареют еще больше? Вот интересно, - мелькнула у Хаудена мысль, -  а  я
сам сорок лет назад казался таким же юным и полным  сил,  как  этот  коротко
стриженный,  атлетически  сложенный  молодой  человек,   в   нерешительности
переминающийся с ноги на ногу?"
   - Да вы садитесь, - премьер-министр указал на  кресло  напротив  себя,  и
Элан послушно уселся на краешек. - Вам придется быть очень  кратким,  мистер
Мэйтлэнд, потому что я могу уделить лишь несколько минут.
   - Я так и предполагал, сэр. - Элан все время следил  за  тем,  чтобы  его
голос звучал достаточно почтительно. - Поэтому  решил  опустить  фактическую
сторону дела. Думаю, большинство фактов вы уже слышали.
   - Слышал ли я! - Хауден с трудом подавил внезапный приступ  истерического
хохота. - Силы небесные! Да я неделями, кроме них, ничего больше не слышал.
   Элан  улыбнулся  -  мимолетной,  но  необыкновенно  теплой   мальчишеской
улыбкой. Моментально вновь став серьезным, он начал:
   - Однако  существует  множество  обстоятельств,  сэр,  которые  не  нашли
отражения в фактической стороне дела:  ужасающее  состояние  судна,  человек
втиснут в отвратительный чулан, который  ничем  не  лучше  звериной  клетки,
человеческое существо лишено свободы и надежды...
   - А  вам  не  приходило  в  голову,  мистер  Мэйтлэнд,  -  перебил  Элана
премьер-министр, - что упомянутое судно не принадлежит Канаде, что некоторые
из живописуемых вами условий существовали на нем в течение уже значительного
времени и что нашей стране нет до них никакого дела?
   - А кому тогда до них есть дело? Сэр, я  спрашиваю  вас,  -  глаза  Элана
разгорелись, вся его первоначальная робость улетучилась без следа, - неужели
нам нет никакого дела до тех человеческих  существ,  что  не  принадлежат  к
нашему милому тесному кружку?
   - Вот вы говорите о милом тесном кружке,  -  терпеливо  и  снисходительно
ответил Джеймс Хауден. - А вам известно, что  показатели  Канады  в  области
иммиграции одни из лучших в мире?
   Элан порывисто подался вперед.
   - Но и конкурентов у нас здесь не так уж много, не так ли?
   "Вот это он меня приложил, - подумал Хауден, - прямо на обе  лопатки".  А
вслух резко произнес:
   - К данному делу это не имеет отношения. Существуют законы и правила,  и,
если мы хотим, чтобы они имели какой-то смысл, их необходимо соблюдать.
   - Но некоторые из этих законов весьма условны и  деспотичны,  -  возразил
Элан, - особенно в части прав человека.
   - Ну, если вы придерживаетесь подобного мнения,  можете  вполне  легально
обратиться в судебные инстанции.
   - Ваш шеф иммиграционной службы в Ванкувере считает по-другому. Он сказал
мне, что судам нечего вмешиваться в это дело.
   - Тем не менее, -  язвительно  напомнил  премьер-министр,  -  вы  все  же
обращались-таки в суд, но дело свое проиграли.
   - Да, мы проиграли. И именно поэтому я здесь, -  с  беспощадной  прямотой
признался Элан. Потом на лице его вновь мелькнула та же мальчишеская улыбка.
- Пришел вас просить. Умолять. Если нужно, встану на колени.
   - Не нужно, - улыбнулся ему в ответ Хауден. - Мне бы этого не хотелось.
   - Позвольте рассказать вам, сэр, немного об Анри Дювале.  -  Элан  решил,
что, если уж  ему  отведено  так  мало  времени,  надо  использовать  его  с
максимальной пользой. - Это славный человечек, крепкий и усердный  работник.
Я убежден, что он станет достойным гражданином. Он,  правда,  плохо  говорит
по-английски, у него нет образования...
   - Мистер Мэйтлэнд, - решительно и твердо прервал его  премьер-министр,  -
причина, по которой этому человеку не может быть разрешен  въезд  в  Канаду,
очень проста. Мир полон людей, которые на первый взгляд заслуживают помощи и
содействия. Но в оказании подобной помощи должен же быть  какой-то  порядок,
какая-то  программа,  какой-то  план  действий.  Именно  поэтому  у  нас   и
существует закон об иммиграции...
   А кроме того, упрямо подумал Хауден про себя, он не  дрогнет  перед  этой
нелепой и  несоразмерной  существу  дела  шумихой,  поднятой  взбудораженной
публикой. Унижение в аэропорту Оттавы все еще больно ранило его душу. И даже
если бы он решился игнорировать угрозу со стороны Харви Уоррендера,  уступка
сейчас стала бы смехотворным проявлением слабости. Принимаемые им в качестве
премьер-министра решения становятся достоянием гласности и известны всем,  и
с этим нельзя не считаться.
   - Анри Дюваль в Ванкувере, сэр. Не в Венгрии, не в Эфиопии, не в Китае, -
продолжал убеждать премьер-министра Элан Мэйтлэнд. И с горечью добавил:
   - Он здесь. В стране, которая, как утверждается, дает шанс всем  сирым  и
обездоленным.
   Сирые и обездоленные... На  миг  растревоженная  память  вернула  Джеймса
Хаудена в сиротский приют. Да, он получил неожиданный шанс  -  через  одного
доброго человека - его собственного Элана Мэйтлэнда. Но он по  крайней  мере
родился в этой стране. Хауден решил, что их беседа несколько затянулась.
   -  Закон  об  иммиграции  есть  закон  этой  страны,   мистер   Мэйтлэнд.
Несомненно, он не лишен недостатков, но народ Канады решил иметь его  именно
таким. И, к сожалению, закон вынуждает меня ответить вам "нет".
   Обмен прощальными любезностями завершился весьма  быстро.  Встав,  Джеймс
Хауден пожал Элану руку.
   - Позвольте мне пожелать вам больших успехов в вашей профессии. Возможно,
в один прекрасный день вы решите заняться политикой.  У  меня  предчувствие,
что вы преуспеете в этой сфере, - заметил Хауден.
   - Не думаю, сэр, - сдержанно ответил Мэйтлэнд.  -  Уж  слишком  многое  в
политике мне не по душе.
   После ухода Элана Мэйтлэнда премьер-министр развернул  второй  шоколадный
батончик и стал задумчиво грызть его по кусочку, не  замечая  вкуса.  Спустя
некоторое время  он  вызвал  помощника  и  раздраженным  голосом  потребовал
черновик речи, с которой ему предстояло выступать в этот вечер.

Глава 2

   В вестибюле  отеля  "Ванкувер"  Элана  Мэйтлэнда  дожидался  Дан  Орлифф.
Репортер нетерпеливо спросил:
   - Новости есть? Элан покачал головой.
   - Ну и ладно! - бодро воскликнул  Орлифф.  -  Вы  с  этим  делом  держите
публику в напряжении, а это чего-нибудь стоит.
   - Ой ли? Тогда скажите мне, что может ваша  публика,  если  правительство
стоит на своем, как скала? - кисло возразил Элан.
   - А вы что, никогда не слышали? Публика может сменить правительство,  вот
что.
   - Это просто чудесно! - язвительно восхитился Элан. - Тогда  подождем  до
выборов, а потом пошлем Анри открыточку с приятной новостью. Если,  конечно,
сумеем обнаружить, где он мыкается.
   - Ладно, пошли, - примирительно предложил ему  Дан.  -  Я  отвезу  вас  в
контору, а по дороге расскажете, что говорил Хауден.
   Когда Элан вошел в контору, Том Льюис работал  в  своей  клетушке.  После
беседы в автомобиле  Дан  Орлифф  поспешно  укатил,  по  всей  видимости,  в
редакцию "Пост". Элану пришлось еще раз изложить  все,  что  происходило  во
время встречи с премьер-министром, - на этот раз Тому Льюису.
   - Вот что я скажу, - не без зависти отметил Том. - Уж если ты вцепился  в
кость, у тебя ее не отнять.
   Элан рассеянно кивнул. Он раздумывал, не позвонить ли ему Шерон, с другой
стороны, никакого повода для этого у него не было. После короткой беседы  по
телефону два дня назад они больше так и не разговаривали.
   - Да, кстати, - вспомнил Том. - Тебе посылка. Доставлена  шофером  и  все
такое прочее. Лежит у тебя в офисе.
   Снедаемый любопытством, Элан заторопился к  себе  в  клетушку.  В  центре
стола он увидел квадратную коробку, обернутую  бумагой.  Распаковав  ее,  он
открыл  крышку.  Под  несколькими  слоями  папиросной  бумаги  он  обнаружил
глиняный бюст. А рядом записка:
   "Я все старалась, чтобы было похоже на мистера  Крамера,  но  каждый  раз
получалось то, что ты видишь. Поэтому - без булавок, пожалуйста! С  любовью,
Шерон".
   Элан взял бюстик в руки. Это был,  ликующе  отметил  он,  вполне  похожий
портрет его самого.

Глава 3

   Менее чем в  четверти  мили  от  апартаментов  премьер-министра  в  отеле
"Ванкувер" судья Стэнли Уиллис, член Верховного  суда  провинции  Британская
Колумбия, уже около часа беспокойно мерил шагами свой служебный кабинет.
   В душе судьи Уиллиса, внешне суховатого, сурового  и  невозмутимого,  шло
ожесточенное сражение.
   Линия фронта в этой битве  пролегла  с  беспощадной  четкостью.  По  одну
сторону находились его судейская целостность, неподкупность и честность,  по
другую - его собственная совесть. Пересекались они на одном  предмете.  Анри
Дюваль.
   Эдгар Крамер заявил помощнику премьер-министра:
   "У  благотворителей  Дюваля   не   осталось   более   никаких   легальных
возможностей  предпринять  что-либо  еще".  Элан  Мэйтлэнд  после  недельных
поисков юридических прецедентов пришел к такому же выводу.
   Судья Уиллис  располагал  сведениями,  свидетельствующими,  что  они  оба
ошибались. Сведения эти, если их умело использовать, освободят  Анри  Дюваля
из его заточения на  судне  как  минимум  временно,  а  вполне  возможно,  и
навсегда.
   Ключ  к  решению  проблемы  находится  в  тяжелом  фолианте   "Британская
Колумбия. Отчеты. Том 34, 1921 год",  открытом  на  странице,  озаглавленной
"Король против Ахмеда Сингха".
   Бумага, на которой были напечатаны эти слова и последующий текст, выцвела
и пожелтела от времени. Но суждение закона оставалось столь же  обязательным
и непререкаемым, как если бы было вынесено только вчера.
   Канадский судья постановил: "Ахмед Сингх в 1921 году... (а значит, и Анри
Дюваль сегодня) не мог быть депортирован только на судно.
   Любое лицо (как объявил давно скончавшийся судья еще в 1921 году)  должно
быть депортировано в ту страну, откуда оно прибыло, - и ни  в  какое  другое
место".
   Но "Вастервик" не направлялся в Ливан.., в  страну,  откуда  прибыл  Анри
Дюваль.., где он сел на судно. "Вастервик" был океанским бродягой, очередной
заход у него намечался в Белфаст, а  дальнейший  маршрут  пока  еще  не  был
определен.
   Поэтому приказ о депортации Анри Дюваля  является  противозаконным  и  не
имеющим юридической силы.
   Это вытекало из дела "Король против Ахмеда Сингха".
   Все факты, касающиеся "Вастервика", судья Уиллис собирал тайком - так же,
как он скрытно следил за всеми другими подробностями дела Анри Дюваля.
   Ему сообщили, что Элан Мэйтлэнд  и  Том  Льюис  вели  поиски  юридических
прецедентов, которые помогли бы предотвратить депортацию Анри Дюваля.  Узнал
он и об их неудаче, что его совсем не удивило.
   Судья Уиллис не винил двух молодых адвокатов за то,  что  они  не  смогли
докопаться  до  дела  "Король  против  Ахмеда  Сингха".  Оно  было  ошибочно
аннотировано, индексировано и отнесено совершенно к другому разделу, в  чем,
в общем, не было ничего необычного,  такое  в  судебной  практике  случается
довольно часто. Да  и  сам  судья  никогда  бы  о  нем  не  узнал,  если  бы
давным-давно по чистой случайности не натолкнулся на старый  отчет,  который
остался у него в памяти.
   Если бы он был адвокатом Анри Дюваля,  раздумывал  судья  Уиллис,  он  бы
немедленно, сегодня же днем  подал  новую  апелляцию.  А  как  судья  он  бы
немедленно  удовлетворил  подобное  ходатайство.  И  вынес  бы  не  какой-то
половинчатый ордер ниси, как поступил прежде, а полноценный приказ доставить
задержанного в суд, который в тот же момент освободил бы Анри Дюваля из  его
тюрьмы на "Вастервике".
   Но он был судья - и не был адвокатом. Никому на свете не дано быть и тем,
и другим.
   Задача судьи - рассматривать в судебном порядке представленные ему  дела.
В его функции не входило прямо вмешиваться в судебные дела или предпринимать
шаги, дающие преимущество одной тяжущейся стороне над другой.  Нет,  иногда,
конечно, судья может намекнуть  адвокату,  дать  ему  понять,  что,  по  его
мнению, нужно делать, чтобы восторжествовала справедливость. Он  и  сам  так
поступил с Эланом Мэйтлэндом во время  слушания  ходатайства  по  делу  Анри
Дюваля.
   Однако за этими  пределами  вмешательство  судьи  являлось  недопустимым.
Более того, оно рассматривалось как измена высокому предназначению судьи.
   Судья Уиллис снова принялся расхаживать по ковру в промежутке между окном
и столом. Сегодня его широкие костистые плечи были опущены,  словно  на  них
давило тяжелое бремя  ответственности.  На  длинном  угловатом  лице  лежало
напряженное и обеспокоенное выражение трудной работы мысли.
   "Если бы только я не был тем, что есть, - размышлял судья Уиллис,  -  все
было бы так просто. Поднять трубку вот этого телефона на столе  и  попросить
Элана Мэйтлэнда. И просто сказать ему: "Загляните в  "Британскую  Колумбию".
Отчеты. Том 34, 1921 год, страница 191, "Король  против  Ахмеда  Сингха".  А
больше ничего и не нужно. Мэйтлэнд догадливый  молодой  человек,  и  еще  до
закрытия регистратуры объявится здесь с  ходатайством  по  поводу  нарушения
неприкосновенности личности". В таком случае судно уйдет без Анри Дюваля. "И
мне не все равно, будет так или нет, - подумал он. - Элану Мэйтлэнду не  все
равно. И мне тоже. Но только потому, что я есть то, что есть, я  не  могу..,
ни прямо, ни косвенно.., не могу этого сделать".

***

   И  все  же..,  существовала  негласная  большая  посылка  .
   Эту фразу он запомнил  еще  с  давних  времен,  обучаясь  на  юридическом
факультете. Ее и до сих пор полагалось заучивать, хотя теперь в  присутствии
судей упоминалась она крайне редко.
   В основе негласной большой посылки лежала доктрина, что  ни  один  судья,
каковы бы ни были его намерения, не  может  быть  абсолютно  беспристрастен.
Судья  остается  человеком,  поэтому  ему  никогда  не   удается   полностью
уравновесить чаши весов . Вольно
или невольно все его помыслы и поступки подвержены  влиянию  событий  в  его
настоящей и прошлой жизни.
   Судья Стэнли Уиллис признавал этот постулат. Более того, он знал, что его
поведение мотивировалось такой большой посылкой. Определение ее  содержалось
всего в одном слове.
   Белсен.
   Было это в 1945 году.
   Юридическая карьера Стэнли Уиллиса, как и  многих  других  представителей
его поколения, была прервана годами второй мировой войны. В качестве офицера
артиллерии он прослужил в составе канадских войск в Европе с  1940  года  до
окончания войны. Перед самым концом военных действий  майор  Стэнли  Уиллис,
кавалер ордена "Военный крест", офицер связи британской Второй армии, вместе
с 63-м противотанковым полком освобождал нацистский концентрационный  лагерь
Белсен в районе Бергена .
   Он пробыл в Белсене месяц, и то, что там увидел,  стало  самым  кошмарным
впечатлением всей его жизни. В последующие годы и порой даже сейчас ужас тех
тридцати  дней  продолжал  навязчиво  посещать  его  в  удушливо  больных  и
необычайно живых снах. И Ст