ден, - у этой должности есть и свои недостатки.
Слишком много, по-моему, всяких  церемоний.  Всякий  раз  почетные  караулы,
толпы  встречающих,  артиллерийские  салюты  и  все  такое  прочее.  Кстати,
генерал-губернатору по рангу  положен  двадцать  один  залп  -  столько  же,
сколько и королеве.
   - Знаю, - тихо проговорил Несбитсон.
   - Естественно, - продолжал Хауден, словно  размышляя  вслух,  -  подобные
вещи требуют особого опыта и умения. Обычно лучше всего справляются люди,  у
которых за плечами долгие годы армейской службы.
   Вдруг пересохшие губы  старого  воина  слегка  раскрылись,  Он  торопливо
провел по ним кончиком языка.
   - Да, - произнес он. - Это вы правильно сказали.
   - Откровенно говоря, я всегда надеялся, что вы согласитесь взяться за это
дело.
   Старик широко распахнул глаза.
   - Я? - переспросил он едва слышным голосом. - Я?
   - Ну, да ладно, - сокрушенно проговорил Хауден, словно отметая саму идею.
- Видимо, разговор не ко времени. Вы не хотите выходить из состава кабинета,
а уж я тем более не захочу расстаться с вами.
   Несбитсон сделал движение, будто пытаясь подняться из кресла, но  сдержал
себя. Державшая стакан рука дрожала. Он сглотнул, прилагая  усилия  к  тому,
чтобы голос его звучал ровно, и частично в этом преуспел.
   - Если по правде, то я подумывал уйти из политики. В моем возрасте иногда
бывает тяжеловато.
   - Да что вы говорите, Адриан?  -  премьер-министр  вложил  в  свои  слова
нескрываемое удивление. -  А  я-то  рассчитывал,  что  мы  еще  долго  будем
работать вместе.  -  Хауден  умолк,  задумавшись.  -  Конечно,  если  бы  вы
согласились, это сразу решило бы множество проблем. Могу сказать  вам,  что,
как я понимаю, после подписания союзного акта для страны  настанут  нелегкие
времена. Нам потребуется чувство единства и  национального  самосознания.  Я
лично считаю,  что  генерал-губернатор,  если  этот  пост  займет  достойный
человек, сможет внести огромный вклад в достижение такой цели.
   На мгновение он усомнился, не слишком  ли  далеко  зашел.  Старик  поднял
взгляд,  уставившись  ему  прямо  в  глаза.  Понять,  что   выражал   взгляд
Несбитсона, сейчас было трудно. Недоверие или презрение?  Или  то  и  другое
вместе в сочетании с безудержным честолюбием? На одно  тем  не  менее  можно
рассчитывать  твердо.  Хотя  во  многих  отношениях  Адриан  Несбитсон   был
глуповат, но все же не настолько  туп,  чтобы  не  понять,  что  ему  сейчас
предлагали - сделку, в которой за  его  политическую  поддержку  назначалась
максимально возможная плата.
   Джеймс Хауден играл на том значении, которое имела эта плата  именно  для
сидевшего перед ним старика. Он знал, что многие бы никогда и  ни  на  каких
условиях не согласились на генерал-губернаторство - для них этот пост был бы
скорее наказанием, чем наградой. Но для такого вояки до мозга костей  с  его
обожанием пышных церемоний подобный пост представлялся немеркнущим  конечным
идеалом.
   Джеймс Хауден никогда не разделял циничной убежденности в том, что каждый
человек имеет свою цену. В своей долгой жизни  он  встречал  людей,  которых
нельзя было купить ни богатством, ни почестями, ни даже  соблазном  -  перед
которым так многие не смогли устоять - получить  возможность  творить  добро
своим соотечественникам. Но большинство из  тех,  кто  занимался  политикой,
такую свою цену имели - это было непременным условием  выживания.  Некоторые
предпочитали употреблять  эвфемизмы  вроде  "практические  соображения"  или
"компромиссы", но смысл от этого не менялся. Вопрос заключался лишь  в  том,
правильно ли он назначил цену за политическую поддержку Несбитсона.
   На лице старика ясно отразилась происходившая в нем внутренняя борьба, на
нем стремительно, как в детском калейдоскопе, сменялись самые противоречивые
выражения: сомнения, гордость, стыд и вожделение...
   Он снова, словно наяву, слышал артиллерийскую канонаду.,  Отрывистый  рев
немецких  88-миллиметровок...  Ответные  залпы..,  солнечное  утро.   Позади
остался Антверпен, перед ними  -  полноводная  Шельда..,  канадская  дивизия
упорно продвигается вперед,  цепляясь  за  каждый  фут  земли  -  медленнее,
медленнее.., вот цепи дрогнули, готовые удариться в бегство.
   Наступил решающий момент боя, и он приказал подать джип, усадил волынщика
на заднее сиденье и отдал водителю команду трогать вперед. Выпрямившись  под
звуки волынки во весь рост под немецкими снарядами, он повел, увлек за собой
дрогнувшие было, но теперь приходившие в себя цепи  солдат.  Он  звал  их  в
атаку, изрыгая чудовищную брань, стрелки, отвечая ему тем  же,  поднялись  и
пошли.
   Грохот, пыль, звук моторов, запах пороха и масла, вопли раненых.., но они
шли вперед, медленно поначалу, но потом все быстрее и быстрее..,  восхищение
в глазах солдат - восхищение им, их генералом гордо стоявшим живой  мишенъю,
по которой враг не мог промахнуться...
   Это был момент его наивысшей славы. Они вырвали победу  в,  казалось  бы,
безнадежном сражении.  Его  поступок  был  равносилен  самоубийству,  но  он
остался жив...
   Его прозвали Псих-генералом и Дурак-воякой, а потом в Букингемском дворце
тщедушный заикающийся человечек неуклюже пришпилил ему на грудь медаль...
   Теперь же прошли годы, а с ними потускнела и людская память.
   Немногие вспоминали сейчас тот момент его славы,  еще  меньше  находилось
тех, кто мог  оценить  его  по  достоинству.  Никто  более  не  называл  его
"Дурак-воякой". А если кто и вспоминал это прозвище, то вторую часть  теперь
обязательно опускал.
   Время  от  времени,  пусть  даже  мимолетно,  он  жаждал  вновь   ощутить
неповторимый восхитительный вкус славы.
   С оттенком нерешительности Адриан Несбитсон произнес:
   - Вы,  похоже,  очень  уверены  насчет  союзного  акта,  премьер-министр.
Думаете, получится?
   - Обязательно. Другого  выхода  у  нас  нет.  -  Хауден  старался,  чтобы
выражение его лица и интонации в голосе оставались совершенно серьезными.
   - Оппозиции акту не избежать, - старик задумался, наморщив лоб.
   - Это уж точно. Но в конечном итоге, когда всем станет ясна необходимость
и неотложность такого шага, это уже не будет иметь никакого  значения,  -  в
голосе Хаудена опять зазвучали вкрадчивые нотки. - Я знаю, что первым  вашим
порывом, Адриан, было выступить против этого плана, и мы  все  испытываем  к
вам за это уважение. Но мне также думается, что если вы считаете необходимым
оставаться в оппозиции, то нам придется расстаться - в политическом смысле.
   - Не вижу в этом никакой надобности, - высокомерно ответил Несбитсон.
   - Я тоже, - согласился Хауден. - Особенно с учетом  того,  что  на  посту
генерал-губернатора вы  сможете  куда  больше  сделать  для  страны,  чем  в
политических джунглях.
   - Ну, - протянул Несбитсон,  с  пристальным  вниманием  разглядывая  свои
руки, - если смотреть с такой точки зрения...
   "Как все просто, - подумал Хауден. - Имей только власть раздавать посулы,
одаривать  должностями  -  и  получишь  почти  все,  что  лежит  в  пределах
досягаемости". Вслух же он сказал:
   - Так что, если вы согласны,  я  бы  хотел  как  можно  скорее  уведомить
королеву. Уверен, что такая новость ее величество порадует.
   Адриан Несбитсон склонил голову в преисполненном достоинства поклоне:
   - Как пожелаете, премьер-министр. Они  поднялись  на  ноги  и  обменялись
торжественным рукопожатием.
   - Рад, очень рад, - заявил Джеймс Хауден.  И  добавил  уже  неофициальным
тоном:
   - О вашем назначении генерал-губернатором будет объявлено в  июне.  А  до
тех пор по крайней мере вы останетесь в составе  кабинета,  ваше  участие  в
предвыборной кампании вместе с нами будет иметь огромное значение.
   Премьер-министр  подводил  итоги  их  беседы,  не  оставляя   места   для
каких-либо неясностей по поводу того, о чем  они  договорились.  Так  что  у
Адриана  Несбитсона  не  будет  ни  шансов  бежать  из   правительства,   ни
возможности критиковать  союзный  акт.  Нет,  Несбитсон  будет  бороться  на
выборах заодно со всей  партией  -  поддерживая  ее,  одобряя  ее  действия,
разделяя за них всю ответственность...
   Джеймс Хауден помолчал, ожидая возражений. Таковых не последовало.
   Уже минуту-другую гул двигателей звучал по-другому. Лайнер начал  плавное
снижение, и снежный покров  далеко  под  ними  сменился  бурыми  и  зелеными
лоскутами земли. Телефонный аппарат  мелодично  звякнул,  и  премьер-министр
поднял трубку.
   Командир корабля Гэлбрейт объявил:
   - Через десять минут совершим посадку в  Вашингтоне,  сэр.  Меня  просили
передать вам, что президент находится на пути в аэропорт.

Глава 4

   После взлета  лайнера  с  премьер-министром  на  борту  Брайан  Ричардсон
предложил Милли подвезти ее на своем "ягуаре".  На  протяжении  почти  всего
пути из аэропорта Аплэндс в Оттаву  он  хранил  молчание,  на  лице  застыло
мрачное выражение, все тело было напряжено от злости. "Ягуар", с которым  он
обычно обращался с нежной любовью, сейчас Брайан вел так, словно  автомобиль
был повинен в импровизированной пресс-конференции на взлетной  полосе.  Ему,
может  быть,  даже  более,  чем  другим,  уже  в  эти  минуты   была   видна
неискренность и слабость заявления Джеймса Хаудена по  поводу  иммиграции  и
Анри Дюваля - каким оно появится в печати. "Хуже того, -  раздраженно  думал
Ричардсон, - правительство в лице премьер-министра заняло позицию, с которой
ему будет крайне трудно отступать".
   Милли раз-другой бросала искоса взгляды на своего спутника, но,  понимая,
что сейчас творится у него на душе, заговаривать не стала. Но  уже  почти  у
городской черты после одного особенно варварского поворота  она  дотронулась
до рукава Ричардсона. Слова были не нужны.
   Он сбросил скорость, обернулся к ней и неожиданно улыбнулся.
   - Простите, Милли. Срываю злость.
   - Да, я понимаю. - Вопросы репортеров в аэропорту также подействовали  ей
на нервы, особенно потому, что ей было известно,  в  какие  невидимые  тиски
попал Джеймс Хауден.
   - А я бы сейчас выпил рюмочку, - сказал Ричардсон. -  Может,  заглянем  к
вам?
   - Давайте, - согласилась она.
   Близился полдень, и Милли час-другой могла не возвращаться на службу.  По
мосту Данбэр они пересекли реку Ридо и повернули на запад по шоссе  королевы
Елизаветы в направлении города. Ярко светившее  утром  солнце  спряталось  в
низких зловещих облаках, и день постепенно окрашивался в скучный серый цвет,
сливаясь с унылой окраской каменных зданий. Ветер завывал резкими  порывами,
вздымая волны жидкой грязи, опавших листьев  и  клочков  бумаги,  свистел  в
сточных канавах и меж выросших за неделю снежных сугробов,  сейчас  оплывших
безобразной слякотью, черной от  сажи.  Пешеходы  спешили,  пряча  головы  в
поднятые воротники пальто, цепляясь за шляпы  и  держась  поближе  к  стенам
домов. Хотя в "ягуаре" было тепло, Милли пробирал озноб. Для  нее  наступило
то время года, когда она не могла дождаться  весны,  а  зиме,  казалось,  не
будет конца.
   Оставив "ягуар" на стоянке у дома, где жила Милли, они  вместе  поднялись
на лифте в ее квартиру. Милли  по  привычке  сразу  же  принялась  смешивать
коктейли. Брайан Ричардсон легко обнял  ее  за  плечи  и  скользнул  быстрым
поцелуем по щеке. Какое-то мгновение он смотрел  ей  прямо  в  глаза,  потом
внезапно отвернулся. Его собственные чувства в этот момент напугали  Брайана
- словно он очутился в ином макрокосмосе, бескрайнем фантастическом просторе
из сновидений... Нарочито деловитым тоном он предложил:
   - Давайте-ка я займусь напитками. Бар - все же мужское дело.
   Он взял у нее стаканы и плеснул в них джина, разрезал лимон  и  выжал  по
половинке в каждый стакан. Добавил кубики льда, ловко открыл бутылку  тоника
и точно поровну разлил ее содержимое. Все у него получалось просто и  умело,
и Милли подумала: "Как же чудесно делать даже такие нехитрые вещи  вместе  с
тем, кто для тебя действительно что-то значит".
   Милли села на кушетку, отхлебнула из стакана и уютно откинула  голову  на
подушки,  наслаждаясь  желанной  роскошью  отдыха  среди  рабочего  дня.  Ей
казалось,  что  она  сумела  похитить  у  времени  эти  чудесные  мгновения.
Распрямляя тело, она протянула обтянутые тончайшим  нейлоном  ноги,  сбросив
туфли и скользя подошвами по ковру.
   Ричардсон с замкнутым, насупленным лицом мерил  шагами  небольшую  уютную
гостиную, яростно тиская стакан в ладони.
   - Ничего не понимаю, Милли, - вырвалось у него.  -  Я  просто  ничего  не
понимаю. Почему шеф ведет себя так, как никогда прежде? Почему он - подумать
только! - вступается за Харви Уоррендера? Шеф же сам  не  верит  в  то,  что
творит, и сегодня все это видели. В чем же причина? Почему он так поступает?
Почему? Почему?
   - О Брайан, - взмолилась Милли, - забудем про все это хотя бы на минуту!
   - Черта с два  мы  забудем!  -  отрывисто  произнесенные  слова  выдавали
бушевавший в нем гнев. - Мы, доложу я вам,  просто  тупоголовые  идиоты.  Ну
чего нам там упираться и не пустить этого ублюдка с судна на берег?  А  ведь
все это дело станет нарастать снежным комом и будет стоить нам поражения  на
выборах!
   Ну и что, чуть было не произнесла Милли. Нет, так даже думать нельзя, она
понимала это, да и сама Милли совсем  недавно  была  встревожена  не  меньше
Ричардсона. Но вдруг  ей  сразу  опротивели  все  эти  политические  заботы:
тактические ходы, маневрирование, мелкие счеты  с  противниками,  самозваная
уверенность в собственной правоте. И к чему это  все  сводилось  в  конечном
итоге? То, что сегодня представляется  кризисом,  через  неделю,  через  год
станет недостойной внимания мелочью.
   Через десять лет или через сто лет все эти жалкие цели и  все  эти  люди,
которые  их  так  добивались,  безвозвратно  канут  в  безвестность.   Люди,
личности, а не политика - вот что имеет наивысшее значение и ценность. И  не
просто какие-то абстрактные  люди,  а  вот  они  двое,  они  сами,  Милли  и
Брайан...
   - Брайан, - позвала Милли тихим ровным голосом,  -  иди  скорее  ко  мне.
Обними меня, Брайан, скорее. Шаги замерли. Наступила тишина.
   - Только молчи, - прошептала Милли. Она закрыла глаза. Ей  казалось,  что
это говорит не она, а чей-то чужой голос, вселившийся в ее тело. Так, верно,
и случилось, потому что сама она  никогда  бы  не  смогла  произнести  слов,
вырвавшихся у нее минуту назад.  "Надо  возразить  этому  чужому  голосу,  -
мелькнула у нее мысль, - опровергнуть все,  что  он  произнес,  стать  снова
самой собой...". Но побороть  охватившей  ее  сладостной,  истомы  Милли  не
смогла.
   Она услышала звяканье поставленного стакана,  шорох  задергиваемых  штор,
тихие шаги, и Брайан оказался рядом с ней.  Руки  их  переплелись  в  жарком
объятии, жадно соприкоснулись губы, тела прильнули друг к другу.
   - О Боже, Милли! - выдохнул он. Голос его дрожал. - Милли, я хочу тебя...
Я люблю тебя, Милли.

Глава 5

   В тишине  квартиры  едва  слышно  замурлыкал  телефон.  Брайан  Ричардсон
приподнялся на локте.
   - Чертовски рад, что он не зазвонил десять минут назад, - пробормотал он.
   Он ощущал потребность говорить -  просто  ради  того,  чтобы  произносить
какие-то  слова,  словно  они  могли  защитить   его   в   его   собственной
неуверенности.
   - Давай не будем отвечать, -  сказала  Милли.  Истомной  вялости  как  не
бывало. Ее охватило возбуждение и ожидание. Сегодня все было по-другому, чем
в прошлый раз, совсем по-другому, не так, как ей вспоминалось...
   Брайан Ричардсон поцеловал ее в лоб. Как же непохожа  та  Милли,  которую
знали за этими стенами, на ту Милли, какую он познал здесь, мелькнула у него
мысль. Сейчас  она  выглядела  сонной,  волосы  растрепаны,  столько  в  ней
теплоты...
   - Нет, лучше я все же подойду, - решила Милли. Босиком она  прошлепала  к
телефону. Звонили из офиса премьер-министра, одна из младших стенографисток.
   - Я подумала,  что  мне  следует  позвонить  вам,  мисс  Фридмэн.  Пришло
множество телеграмм.  Начали  поступать  сегодня  утром,  и  сейчас  их  уже
семьдесят две. Все адресованы мистеру Хаудену. Милли взъерошила волосы.
   - Что там в телефаммах? - спросила она.
   -  Все  по  поводу  этого  человека  на  судне,  ну,  того  самого,  кому
иммиграционная служба не дает разрешения на въезд.  В  сегодняшних  утренних
выпусках газет о нем еще кое-что напечатано. Вы разве не видели?
   -  Видела,  конечно,  -  ответила  Милли.  -  Так  что  в  телеграммах-то
говорится?
   - В разных выражениях, но в основном одно и то же, мисс Фридмэн. Что  его
нужно впустить и дать ему шанс. Мне подумалось, вам следует знать об этом.
   - Правильно сделали, что  позвонили,  -  одобрила  ее  Милли.  -  Начните
регистрировать, откуда пришли телеграммы, и сжато резюмируйте их содержание.
Я скоро буду.
   Милли  положила  трубку.  Ей  придется  информировать   Эллиота   Прауза,
помощника премьер-министра, он к этому времени уже должен быть в Вашингтоне.
И пусть он сам  решает,  докладывать  премьер-министру  или  нет.  Вероятнее
всего,  доложит:  Джеймс  Хауден  очень  серьезно  относился  к  письмам   и
телеграммам, требуя ежедневного  и  помесячного  составления  их  списков  с
кратким изложением содержания  и  указанием  источников.  Списки  эти  затем
тщательно изучались им самим и организатором партии.
   - Что там? - спросил Брайан Ричардсон, и Милли передала ему свой разговор
со стенографисткой.
   Мысли его моментально  переключились  на  деловые  заботы.  Он  сразу  же
встревожился, чего, впрочем, Милли и ожидала.
   - Это все кем-то подстроено, иначе не было бы  столько  телеграмм  сразу.
Как бы то ни было, мне это очень не нравится, - угрюмо заявил он. - Хотел бы
я знать, что тут можно предпринять.
   - Очень может быть, что ничего нельзя предпринять, - ответила Милли.
   Ричардсон резко вскинул голову. Осторожно сжал ее плечи руками  и,  глядя
прямо в глаза, спросил:
   - Милли, дорогая, тут что-то творится мне  неведомое,  но  ты,  по-моему,
знаешь что.
   Она молча затрясла головой, отводя глаза.
   - Слушай, Милли, - настаивал он, - мы же с тобой по одну сторону. Если от
меня ждут каких-то действий, я должен быть в курсе.
   Их взгляды встретились.
   - Ты ведь мне можешь  довериться,  разве  нет?  -  тихо  произнес  он.  -
Особенно сейчас.
   Милли ощущала, как ее чувства борются  в  ней  с  лояльностью.  Ей  нужно
оградить Джеймса Хаудена, защитить его...
   Но ведь ее отношения с Брайаном вдруг так переменились. Он же сказал, что
любит ее. Какие уж могут быть теперь секреты между ними! Да и для нее  самой
открыться ему будет облегчением...
   Ричардсон крепче сжал ее плечи.
   - Милли, я должен знать.
   - Ладно. - Выскользнув из  его  рук,  она  достала  из  сумочки  ключи  и
отомкнула нижний ящик маленького бюро,  стоявшего  у  двери  спальни.  Милли
вскрыла запечатанный конверт, в котором находилась фотокопия, и протянула ее
Брайану Ричардсону. И когда  он  начал  читать,  она  поняла,  что  душевный
настрой последних нескольких минут бесследно растаял, как утренняя дымка под
порывами ветра.
   Вновь  все,  как  обычно.  Дело.  Политика.  Брайан  Ричардсон,  прочитав
фотокопию, тихо присвистнул.  Он  смотрел  на  Милли  с  изумлением,  словно
отказываясь верить своим глазам.
   - Боже! - выдохнул он. - Иисус Христос, Боже наш!

ПРИКАЗ СУДА

Глава 1

   Верховный суд провинции Британская Колумбия  закрывал  массивные  дубовые
двери своей ванкуверской регистратуры каждый день ровно в четыре часа.
   Без десяти минут четыре на следующий день после своей  второй  беседы  на
судне с капитаном Яабеком и Анри Дювалем (и примерно в то  же  время  -  без
десяти семь по-вашингтонски,  -  когда  премьер-министр  и  Маргарет  Хауден
переодевались к званому обеду в Белом доме)  Элан  Мэйтлэнд  с  портфелем  в
руках вошел в судебную регистратуру.
   Там  Элан  заколебался,  в  нерешительности  оглядывая  длинное