как  ее  уже  слышал  Элан
Мэйтлэнд: рождение в Джибути, раннее детство - в нищете и скитаниях, но хотя
бы согретое материнской любовью.., смерть матери, когда ему было всего шесть
лет. А потом - страшное одиночество, животное существование в грязи туземных
кварталов; старик сомалиец, взявший его под свой кров. Опять бродяжничество,
но на этот раз в одиночку. Из  Эфиопии  в  Британское  Сомали..,  обратно  в
Эфиопию... верблюжий караван., работа за еду..,  переход  границ  с  другими
детьми...
   Но вот его, более уже не ребенка, останавливают на  границе  Французского
Сомали,  которое  он  считал  своим  домом,  своей  родиной.  Потрясшее  его
осознание того, что ему нигде  нет  места..,  что  без  документов  его  для
властей просто не существует.., возвращение  в  Массауа,  добыча  пропитания
воровством.., облава на рынке.., бегство.., ужас.., погоня.., и  итальянское
судно.
   Гнев  итальянского  капитана,  издевательства  боцмана,  жизнь  на  грани
голодной смерти  и  снова  бегство...  Доки  Бейрута,  охрана,  вновь  ужас,
отчаяние - и вновь безлюдное в ночи судно.
   "Вастервик" и  капитан  Яабек,  первое  знакомство  с  добротой,  попытки
ссадить его на берег,  отказы,  "Вастервик"  превращается  в  тюрьму...  Два
длинных года, безысходность, отверженный.., повсюду наглухо закрытые  двери:
Европа, Ближний Восток и Соединенные Штаты с их хваленой свободой...  Канада
- его последняя надежда.
   "Да может ли  кого-нибудь  не  растрогать  это  повествование?"  -  думал
Мэйтлэнд. Он наблюдал за лицом  Тэмкинхила.  Оно  выражало  сочувствие,  вне
всяких  сомнений.  Дважды  дознаватель,   задавая   вопросы,   запнулся,   в
нерешительности теребя свои усы. Не из-за душевного ли волнения?
   А. Р. Батлер  не  растягивал  более  губы  в  высокомерно-снисходительной
улыбке. Вот уже некоторое время он  упорно  не  поднимал  глаз,  внимательно
разглядывая свои руки.
   Но принесет ли сочувствие какую-нибудь пользу - это совсем другое дело.
   Прошло почти два часа. Расследование близилось к концу.
   Тэмкинхил спросил:
   - Если бы вам разрешили остаться в Канаде, что бы вы стали делать?
   С живым энтузиазмом  -  даже  после  продолжительного  допроса  -  Дюваль
ответил:
   - Первое идти школа, потом работать, - и добавил:
   - Я работать очень хорошо.
   - У вас есть деньги?
   - Я иметь семь доллар тридцать цент, - с гордостью похвалился Анри.
   Деньги эти, как было известно Элану, в канун Рождества собрали для Дюваля
водители автобусов.
   - У вас есть какое-нибудь личное имущество?
   - Да, сэр, очень много. Вот этот одежда, радио, часы. Это  мне  присылать
люди, и фрукты присылать. Они давать мне все. Я благодарить очень много  эти
хорошие люди.
   В  наступившей  внезапно  гнетущей  тишине   стенографистка   перевернула
страницу.
   Наконец Тэмкинхил задал очередной вопрос:
   - Кто-нибудь предлагал вам работу?
   - Если позволите, я отвечу... - вмешался Элан Мэйтлэнд.
   - Да, мистер Мэйтлэнд.
   Покопавшись среди бумаг  в  своем  портфеле,  Элан  нашел  и  достал  две
требуемые.
   - За последние несколько дней получено множество писем, - сообщил он.
   На миг снисходительная улыбка вновь вернулась к А. Р. Батлеру.
   - Да, уж в этом я нисколько не сомневаюсь. - заявил он.
   - Вот два конкретных предложения предоставить работу, - объяснил Элан.  -
Одно от компании "Ветерэнз фаундри" и второе - от "Коламбиа тоуинг", которая
готова нанять Дюваля палубным матросом.
   - Благодарю. - Тэмкинхил прочитал письма, предложенные Эланом, и  передал
их стенографистке. - Запишите, пожалуйста, названия и имена.
   Дождавшись, когда та вернет письма адвокату, дознаватель спросил:
   - Мистер Мэйтлэнд, желаете ли вы подвергнуть мистера Дюваля перекрестному
допросу?
   - Нет, - отказался Элан.
   Что бы сейчас ни произошло, процедура  была  проведена  так  тщательно  и
корректно, как можно было только желать.
   Тэмкинхил вновь потеребил усы, потряс головой. Открыл  было  рот,  словно
собираясь  что-то  сказать,  но  передумал.  Вместо  этого   он   просмотрел
содержимое лежавшей перед  ним  папки  и  достал  отпечатанный  типографским
способом  бланк.  Под  выжидательными  взглядами  присутствующих   Тэмкинхил
заполнил чернилами бланк в нескольких местах.
   "Ну, вот оно", - подумал Элан.
   Тэмкинхил поднял взгляд на Анри Дюваля и посмотрел прямо в глаза.
   - Мистер Анри Дюваль, -  произнес  он,  затем  продолжал  читать  уже  по
типографскому бланку. - На основании показаний, полученных  в  ходе  данного
расследования, я пришел к решению,  что  вам  не  разрешается  въезжать  или
оставаться в Канаде, и, что было доказано, что вы относитесь  к  запрещенной
категории, упомянутой  в  параграфе  "т"  статьи  5  закона  об  иммиграции,
поскольку не выполняете  или  не  соответствуете  условиям  или  требованиям
частей 1, 3 и 8 статьи 18 свода иммиграционных правил.
   Сделав паузу, Тэмкинхил вновь взглянул на Дюваля. Потом продолжил ровным,
твердым голосом:
   - Настоящим я приказываю задержать и депортировать вас в место, откуда вы
прибыли в Канаду, или в страну, уроженцем или гражданином которой являетесь,
или в такую страну, каковая может быть одобрена министром...
   "Задержать и депортировать.., параграф "т" статьи 5.., части  1,  3  и  8
статьи 18... Мы рядим свое варварство в покровы  учтивости  и  называем  это
цивилизованностью, - подумал Элан. - Да мы же Понтии Пилаты , обманывающие себя,  будто  мы  христианская  нация.  Мы  милостиво
впускаем какую-то сотню туберкулезных иммигрантов и самозабвенно бьем себя в
грудь  в  упоении   показной   праведностью,   игнорируя   миллионы   других
искалеченных  войной,   на   которой   разбогатела   Канада.   Избирательной
иммиграцией, отказами в визах мы приговариваем детей и целые семьи к нищете,
а порой и смерти, а потом брезгливо отводим глаза и воротим нос,  чтобы,  не
дай Бог, не увидеть этого или не учуять. Мы ломаем,  отвергаем  человеческое
существо, а потом ищем разумных оправданий своему позору. И на все,  что  бы
мы ни творили, на каждый образчик нашего лицемерия и фарисейства у нас  есть
закон или правило.., параграф "т" статьи 5.., части I, 3 и 8 статьи 18..."
   Элан отодвинул стул и встал. Его мучило желание броситься  вон  из  этого
кабинета, ощутить свежий вкус холодного ветра и чистого воздуха...
   Анри Дюваль с испуганным лицом взглянул ему в глаза.  Дрогнувшим  голосом
выговорил одно только слово:
   - Нет?
   - Нет, Анри. - Элан медленно покачал головой и положил руку на его  худое
плечо под грубой матросской фуфайкой. - Очень сожалею...  Но,  по-моему,  вы
постучались не в ту дверь.

ПАЛАТА ОБЩИН

Глава 1

   - Значит, кабинет вы информировали, - сказал Брайан Ричардсон.  -  И  как
они восприняли?
   Он провел ладонью по покрасневшим от утомления глазам. Со вчерашнего дня,
с момента возвращения премьер-министра из Вашингтона,  Ричардсон  почти  все
время провел за рабочим столом в своем офисе, откуда десять  минут  назад  и
отправился в такси на Парламентский холм.
   Глубоко засунув руки в карманы пиджака, Джеймс Хауден стоял у окна своего
кабинета в Центральном блоке, разглядывая неиссякаемый в разгар рабочего дня
поток посетителей парламентского комплекса.  За  какие-то  считанные  минуты
перед  его  глазами  прошли:  судя  по  всему,  посол  некой  державы;  трио
сенаторов, очень похожих на высохших от древности индусских жрецов-пандитов;
облаченная в траурно-черные одеяния  духовная  особа,  шествовавшая  грозным
напоминанием о  неотвратимости  судного  дня;  казенные  курьеры,  лелеявшие
украшенные  монограммами  почтовые  сумки  как  символ   своей   сиюминутной
значимости; шумливая стайка парламентских репортеров; чувствовавшие  себя  в
привычной обстановке, как рыбы в воде, депутаты парламента, откушавшие  ленч
или  совершившие  вместо  него  оздоровительную  прогулку;  ну  и,  конечно,
неизбежные туристы,  многие  из  которых  останавливались  позировать  своим
друзьям с фотокамерами рядом с застенчиво-глуповато улыбавшимися полисменами
Королевской конной полиции.
   "Какой во всем этом смысл, - думал Хауден. - Чего все это будет стоить  в
конечном итоге? Все окружающее нас представляется  столь  постоянным:  жизнь
человеческая - долгий длинный путь через годы и годы;  многоэтажные  дома  и
ваяния  скульпторов;  наши  системы   правления;   наша   просвещенность   и
цивилизованность - или то, что мы за них выдаем. И  все  же  все  это  столь
преходяще, а мы сами - самая  хрупкая,  самая  недолговечная  частичка  этой
эфемерности. Так почему же мы так упорно  боремся,  стремимся  и  достигаем,
если все эти наши неимоверные усилия со временем  не  будут  иметь  никакого
смысла?"
   На этот  вопрос  нет  ответа,  пришел  к  выводу  Хауден,  и  никогда  не
существовало. Голос партийного организатора вернул его к действительности.
   - Так как они восприняли? - повторил  Ричардсон,  имея  в  виду  утреннее
заседание кабинета министров в полном составе.
   Обернувшись от окна, Хауден переспросил:
   - Восприняли что?
   - Союзный акт,  конечно.  А  что  же  еще?  Джеймс  Хауден  не  торопился
отвечать. Они находились  сейчас  в  парламентском  офисе  премьер-министра.
Комната 307-С -  помещение  не  столь  официальное  и  просторное,  как  его
постоянный офис в Восточном блоке, но расположенное зато в  непосредственной
близости от палаты общин.
   - Странно, что вы удивляетесь, что же еще. Что касается союзного акта, то
большинство членов кабинета восприняло его  на  удивление  хорошо.  Конечно,
какое-то несогласие - возможно, даже весьма резкое - обязательно  возникнет,
когда мы вновь возьмемся за его обсуждение.
   - Могу себе представить! - сухо обронил Брайан Ричардсон.
   - Это только мое предположение, - Хауден прошелся по кабинету. - Однако я
могу и ошибаться. Очень часто большие  идеи  принимают  легче  и  с  гораздо
большей охотой, нежели менее крупномасштабные.
   - А это потому, что большинство людей мыслит очень узко.
   - Не обязательно, - бывали моменты, когда  цинизм  Ричардсона  действовал
Хаудену на нервы. - Помнится, именно вы подчеркивали, что мы  уже  с  давних
пор шли к союзному  акту.  Более  того,  обговоренные  мною  условия  крайне
выгодны для Канады.
   Премьер-министр сделал паузу, задумчиво потер нос и продолжал:
   - Но вот что совершенно необычно в сегодняшнем заседании - некоторых куда
больше заботило это жалкое и никудышное иммиграционное дело.
   - Оно всех заботит. Надеюсь, вы видели сегодняшние газеты?
   Премьер-министр кивнул и сел, указав Ричардсону на кресло напротив.
   - Этот адвокат Мэйтлэнд  в  Ванкувере,  кажется,  доставляет  нам  немало
неприятностей. Что мы о нем знаем?
   - Я проверял. Похоже,  просто  молодой  парень,  довольно  умен,  никаких
известных нам политических связей.
   - Ну, это пока скорее всего.  Дело  такого  рода  -  хороший  способ  ими
обзавестись. А нет ли какого окольного пути подобраться к этому Мэйтлэнду  -
предложить ему место на промежуточных выборах, если он поубавит пыл?
   Ричардсон решительно покачал головой:
   - Слишком  рискованно.  Я  навел  кое-какие  справки,  и  все  единодушно
советуют с ним не связываться. Если мы только обмолвимся в  таком  духе,  он
обязательно использует это против нас. Он из таких.
   "В молодости, - подумал Хауден, - я тоже был из таких".
   -  Ладно,  -  сказал  он  вслух.  -  А  вы  что  предлагаете?   Ричардсон
заколебался. Три дня и три ночи, с той самой  минуты,  когда  Милли  Фридмэн
протянула ему фотокопию,  свидетельство  сделки  между  премьер-министром  и
Харви Уоррендером, он без устали обдумывал возможные действия.
   Где-то, был убежден Брайан  Ричардсон,  существовало  противоядие  против
Харви Уоррендера. Какое-то противоядие можно отыскать во всех случаях - даже
у шантажистов есть свои тайны, разоблачения которых они боятся. Но неизменно
возникает одна проблема: как  докопаться  до  такой  тайны.  В  политических
кругах - как в партии, так и  вне  ее  -  насчитывалось  немало  людей,  чьи
секреты стали известны Ричардсону - он либо узнавал их от третьих лиц,  либо
по случайности наталкивался  на  них  сам.  Все  эти  сведения  хранились  в
тоненькой коричневой записной книжке, запертой в сейфе в его офисе.
   Однако в этой книжке, заполняемой стенографическим  письмом  собственного
изобретения,  которое  только  он  сам  мог   расшифровать,   под   фамилией
"Уоррендер" не содержалось никаких данных,  кроме  одной  записи,  сделанной
день-два назад.
   И все же.., каким-то способом.., противоядие должно быть найдено. Но если
кто-то его и найдет, понимал Ричардсон, то это будет только он сам.
   В течение этих трех дней и ночей он  вывернул  свою  память  наизнанку..,
обшарил все ее тайники.., вспоминал ненароком оброненные словечки, случайные
происшествия, на первый взгляд незначительные  факты..,  мысленно  перебирал
лица, обрывки фраз, события и места их действия... Такой процесс  в  прошлом
обычно оказывался плодотворным, но только не в этот раз.
   Тем не менее в последние сутки его охватило мучительное предчувствие, что
он почти у цели. Что-то такое было, и это что-то вертелось у него в  голове.
Одно какое-то лицо, одна какая-то реминисценция, одно только слово  -  и  он
тут же вспомнит. Вопрос только в том, сколько на это уйдет времени.
   Его так и  подмывало  открыть  Хаудену,  что  он  знает  об  этой  сделке
девятилетней давности, поговорить с ним до конца откровенно.  Это  могло  бы
прояснить ситуацию, а возможно, и помочь им выработать план контрмер  против
Харви Уоррендера. Более  того,  подобный  разговор  мог  подстегнуть  память
Ричардсона извлечь  из  какого-то  ее  самого  потаенного  уголка  то  самое
терзавшее его и ускользавшее воспоминание. Но поступить так - значит предать
Милли, которая в данный момент в приемной бдительно  охраняет  их  покой.  А
Милли  впутывать  никак  нельзя,  ни  сейчас,  ни  после.  Что  там  спросил
премьер-министр: "А вы что предлагаете?"
   - Есть одно очень простое  средство,  шеф,  которое  я  уже  настоятельно
рекомендовал.
   - Если вы имеете в виду впустить этого Дюваля в качестве  иммигранта,  то
сейчас об этом не может быть и речи, - резко возразил Хауден.  -  Мы  заняли
позицию и должны стоять на своем. Отступить - значит признать свою слабость.
   - А если Мэйтлэнд добьется своего, в судебных инстанциях с вами  могут  и
не согласиться.
   - Нет! Никогда,  если  повести  дело  с  умом.  Я  намерен  поговорить  с
Уоррендером насчет того чиновника, что отвечает за Ванкувер.
   - Крамер,  -  напомнил  Ричардсон.  -  Один  из  заместителей  директора,
командирован туда временно.
   - Вероятно, его придется отозвать. Опытный человек никогда бы не допустил
специального расследования.  А  в  газетах  пишут,  что  он  сам,  по  своей
инициативе предложил его провести после того, как ходатайство Мэйтлэнда было
отклонено. - Уже не скрывая гнева, Хауден добавил:
   - Из-за этакой глупости все заново и закрутилось.
   - А может, вам лучше подождать,  пока  сами  не  прибудете  на  место?  -
предложил Ричардсон. - Тогда самолично и устроите Крамеру хороший нагоняй. С
программой познакомились?
   - Да. - Хауден встал и подошел к заваленному бумагами столу у окна.  Упав
в кресло, потянулся к открытой папке и одобрительно заметил:
   - Учитывая, как мало у вас было времени, работа просто отличная.
   Хауден пробежал глазами отпечатанный на машинке  текст.  Поскольку  через
десять  дней  ему  предстояло  выступать  в  палате   общин   с   заявлением
относительно союзного акта, на ураганную поездку  по  стране  было  отведено
пять дней - тот самый "тренировочный" период, который  они  запланировали  с
целью подготовить население страны к  потрясающей  новости.  Свое  турне  он
начнет послезавтра в Торонто, а завершит в Квебеке и Монреале. В  промежутке
посетит Форт-Уильям, Виннипег, Эдмонтон, Ванкувер, Калгари и Риджайну.
   - Смотрю, вы также включили обычную порцию почетных степеней? -  суховато
бросил Хауден.
   - Так я думал, что вы их коллекционируете, - ответил Ричардсон.
   - Ну, можно это и так называть.  А  дипломы  храню  в  подвале  вместе  с
индейскими головными уборами из перьев. Польза  от  тех  и  других  примерно
одинаковая.
   - Только не повторяйте больше нигде таких заявлений, не  то  мы  потеряем
голоса  сразу  и  индейцев,  и  интеллектуалов,  -  предупредил  с  усмешкой
Ричардсон и добавил:
   - Вы сказали, что, помимо союзного акта, кабинет обсуждал и дело  Дюваля.
Возникли какие-нибудь новые соображения?
   - Нет, пожалуй. Кроме одного. Если оппозиция вынудит нас сегодня  днем  к
дебатам по этому поводу, от имени правительства выступит Харви Уоррендер,  а
в случае необходимости вмешаюсь я.
   - Надеюсь, более сдержанно, чем вчера, - ухмыльнулся Ричардсон.
   Премьер-министр густо покраснел. Ответил сердито:
   - Ваше  замечание  совершенно  излишне.  Я  признаю,  что  мое  вчерашнее
заявление в аэропорту было ошибкой. Любой может случайно  споткнуться.  Даже
вы время от времени допускали кое-какие промахи.
   - Знаю. - Ричардсон свирепо потер кончик носа. - И только  что,  сдается,
сделал еще один. Извините. Несколько смягчившись, Хауден предположил:
   - А возможно, Харви Уоррендер и сам справится. "На самом деле, -  подумал
Хауден, - если Харви выступит в палате общин так же складно  и  убедительно,
как и на заседании кабинета, он сможет в определенной  степени  восстановить
утраченные правительством и партией позиции. Отвечая сегодня утром на резкие
выпады других министров, Харви успешно отстаивал  действия  министерства  по
делам иммиграции, сумев придать им разумный и  логический  характер.  Ничего
сумасбродного  не  было  и  в  его  манерах,  держал  он  себя  сдержанно  и
рассудительно. Хотя беда с Харви заключалась в том, что никогда нельзя  быть
уверенным в том, что его настроение внезапно не переменится".
   Премьер-министр встал и вновь  подошел  к  окну,  повернувшись  спиной  к
Брайану Ричардсону.  Народу  внизу  поубавилось,  заметил  он.  Большинство,
догадался Хауден, уже находилось в Центральном блоке,  где  через  несколько
минут откроется заседание палаты общин.
   - А регламент допускает дебаты в палате? - поинтересовался Ричардсон.
   - В обычном смысле нет, - не оборачиваясь, ответил Хауден.  -  Но  у  нас
есть пункт  "Разное",  и  оппозиция  может  поднять  любой  вопрос,  который
пожелает. До меня дошли слухи, что Бонар Дейтц собирается затронуть проблему
иммиграции.
   Ричардсон тяжко вздохнул. Он уже мог представить себе  передачи  радио  и
телевидения, сообщения газет завтра утром.
   Послышался легкий стук в дверь,  затем  она  открылась,  и  вошла  Милли.
Хауден обернулся на звук ее шагов.
   - Уже почти половина, - объявила  Милли.  -  Если  собираетесь  успеть  к
молитве...
   Милли улыбнулась партийному  организатору  и  едва  заметно  кивнула.  По
дороге в кабинет Ричардсон  сунул  ей  в  руку  свернутую  в  несколько  раз
записку: "Ждите сегодня в семь вечера. Важно".
   И в этот же миг раздался мелодичный звон курантов на Пис-тауэр.

Глава 2

   Когда Джеймс Хауден вошел в правительственный холл, спикер  палаты  общин
заканчивал читать  молитву.  Как  всегда,  подумал  премьер-министр,  спикер
устроил впечатляющее представление. Через ближайшую дверь  из  зала  неслись
знакомые слова: "...молю  Тебя,  Господи..,  генерал-губернатору,  сенату  и
палате общин..,  наставления  и  помощи  Твоей  во  всех  деяниях  их..,  да
воцарится среди нас на все поколения мир и счастье, правда и справедливость,
вера и благочестие..."
   "Какие возвышенные чувства, - мелькнуло в голове  у  Хаудена,  -  что  за
проникновенные слова возносятся  каждодневно  на  французском  и  английском
языках по очереди нашему, видимо, двуязычному  Богу.  Как  жаль,  что  всего
через несколько минут все они забудутся в пылу мелких политических  стычек".
Из за