да. В основном. Главное различие в том, что у  нас  президент
избирается, а ваш премьер-министр - нет.
   - Да, как премьер-министр он не избирается, - согласился Дейтц. -  Однако
чтобы попасть в  палату  общин,  он  должен  выставить  свою  кандидатуру  и
добиваться избрания членом парламента наравне с  другими  депутатами.  После
выборов лидер партии парламентского большинства становится премьер-министром
и формирует кабинет из числа своих сторонников, - Лекторским  голосом  Дейтц
продолжал объяснять:
   - Канадская система представляет собой парламентскую  монархию  с  единой
непрерывной вертикальной линией  власти,  идущей  снизу  вверх  от  рядового
избирателя  через  правительство  до   короны.   Ваша   система   отличается
разделением власти: часть принадлежит президенту, другая - конгрессу.
   - Система "сдержек и противовесов", - уточнил  студент.  -  Только  порой
"сдержек" бывает столько, что просто ничего не делается.
   Бонар Дейтц усмехнулся.
   - От комментариев по  этому  поводу  я  воздержусь.  Чтобы  не  подорвать
двусторонние отношения.
   Они вошли в вестибюль палаты общин. Бонар Дейтц распахнул одну из тяжелых
двустворчатых дверей и провел  юношу  в  зал  заседаний.  Они  остановились,
обволакиваемые глубокой - почти физически ощущаемой - тишиной. В зале горело
всего несколько ламп, и его дальние углы  и  убегающие  вверх  ярусы  кресел
терялись в темноте.
   - Когда палата заседает, здесь гораздо оживленнее, - сухо заметил Дейтц.
   - А я рад, что увидел ее именно такой, - почти шепотом признался юноша. -
В этом есть что-то от храма, своеобразное благолепие...
   Дейтц улыбнулся:
   - У палаты очень давние традиции.
   Они пошли в глубину зала, и Дейтц стал объяснять, как  премьер-министр  и
лидер оппозиции - в данном случае он сам - ежедневно встречаются здесь лицом
к лицу.
   - Понимаете, - сказал он, - мы считаем, что  в  отсутствии  промежуточных
звеньев есть много преимуществ. При нашей системе  правления  исполнительная
власть непосредственно подотчетна прямо парламенту за все свои действия.
   Студент с любопытством взглянул на своего гида.
   - Значит, если бы от вашей партии было избрано больше депутатов, сэр,  вы
бы сейчас были премьер-министром, а не лидером оппозиции?
   - Да, - коротко ответил Дейтц.
   С простодушной прямотой юноша спросил:
   - И как вы думаете, вам это когда-нибудь удастся?
   - Иногда я сам себя спрашиваю о том же, -  с  кривой  усмешкой  признался
Дейтц.
   Поначалу он намеревался  уделить  экскурсии  всего  несколько  минут,  но
поймал себя на том, что паренек нравится ему все больше и больше,  и,  когда
осмотр закончился, оказалось, что он занял гораздо больше времени. Опять  он
позволил себе увлечься, подумалось Дейтцу. С ним  это  частенько  случалось.
Порой он задавал себе вопрос, а не в этом ли кроется подлинная причина того,
что он не добился больших успехов в политике. Другие - и Джеймс  Хауден  был
одним из них - видели перед собой прямую дорогу и шли по ней, не уклоняясь в
сторону. Дейтцу это никогда не удавалось, ни в политике, ни в чем ином.
   В Ридо-клуб он прибыл с  опозданием  на  час.  Снимая  пальто,  он  вдруг
удрученно вспомнил, что обещал жене  большую  часть  дня  провести  дома.  В
гостиной сенатор Деверо тихонько похрапывал в блаженном сне.
   - Сенатор! - вполголоса окликнул его Бонар Дейтц. - Сенатор!
   Старик открыл бессмысленные со сна глаза.
   - Боже! - он выпрямился в кресле. - Похоже, я уснул.
   - Вам, наверное, показалось, что вы в сенате, - предположил Бонар  Дейтц.
Он угловато сложился пополам, усаживаясь в кресло рядом с сенатором.
   - Тогда бы вам  не  удалось  так  легко  меня  разбудить,  -  со  смешком
парировал Ричард Деверо. Поерзав в  кресле,  он  достал  из  кармана  клочок
газеты, который вырвал в читальном зале. -  Почитайте-ка  вот  это,  мальчик
мой.
   Дейтц  пристроил  на  носу  очки  без  оправы  и   внимательно   прочитал
предложенный текст. Сенатор же в это время обрезал кончик сигары и начал  ее
раскуривать.
   Подняв глаза от газетной вырезки, Дейтц сдержанно сказал:
   - У меня два вопроса, сенатор.
   - Так не стесняйтесь, мальчик мой, задавайте ваши вопросы.
   - Вопрос первый. Поскольку мне уже шестьдесят два года, вы  не  посчитали
бы возможным перестать говорить мне "мальчик мой"?
   Сенатор насмешливо хмыкнул.
   - Вот от  этого  у  вас,  у  молодежи,  половина  неприятностей.  Вы  все
торопитесь стать стариками. Да не тревожьтесь и не  спешите  так  -  возраст
возьмет свое, и скорее, чем вы думаете. Теперь, мальчик мой, что у  вас  еще
за вопрос?
   Бонар Дейтц отрешенно вздохнул. Уж он-то знал, что  спорить  со  стариком
бесполезно,  тем  более  что,  как  он  подозревал,   сенатор   просто   его
поддразнивает. Он закурил сигарету и спросил:
   - Так что там с этим парнем в  Ванкувере,  как  его  -  Анри  Дюваль?  Вы
что-нибудь знаете?
   Сенатор Деверо энергично помахал сигарой.
   - Абсолютно ничего. Кроме того, что в ту же секунду,  как  я  прочитал  о
несчастном юноше и его отвергнутом обращении за разрешением на въезд в  нашу
страну, я сказал себе: "Вот возможность копнуть как следует грязи и досадить
нашим оппонентам".
   В  гостиной  появилось  еще  несколько  завсегдатаев,   которые,   входя,
здоровались с Дейтцем и сенатором  Деверо.  Сенатор  заговорщически  понизил
голос.
   - Слышали, что произошло вчера в государственной резиденции? Драка  между
членами кабинета! Бонар Дейтц кивнул.
   - И отметьте себе - прямо на глазах у законно назначенного  представителя
нашего милостивого суверена!
   -  Бывает,  -  обронил  Дейтц.  -  Помнится,  однажды  и   наши   затеяли
потасовку...
   -  Остановитесь,  мальчик  мой!  -  Сенатор  Деверо  казался   совершенно
потрясенным. - Вы совершаете непростительный для политика грех  -  пытаетесь
быть честным!
   - Послушайте, - посерьезнел Бонар Дейтц, - я обещал жене...
   - Буду предельно краток, - перекатив сигару в  левый  угол  рта,  сенатор
поднял пухлую ладонь и стал загибать на ней толстые пальцы. - Пункт первый -
мы  знаем,  что  среди  наших  оппонентов  возникли   разногласия,   о   чем
свидетельствует вчерашний инцидент. Пункт второй - из того, что мне  донесли
мои осведомители, явствует, что искра, приведшая к взрыву, имела отношение к
иммиграции и Харви  Уоррендеру,  этому  нашему  интеллектуалу  с  протухшими
мозгами. Вы следите за моей мыслью?
   - Я слушаю, - кивнул Дейтц.
   - Прекрасно. Пункт третий - что касается иммиграции, то отдельные случаи,
попавшие за последнее время в поле зрения общественности - мы можем  назвать
их волнующими и трогательными, - продемонстрировали ужасающее  небрежение..,
ужасающее, конечно, со  стороны  наших  оппонентов,  отнюдь  не  с  нашей..,
ужасающее  небрежение  практическими  аспектами  политики   и   воздействием
подобных случаев на общественное сознание. Согласны?
   - Согласен, - вновь кивнул Дейтц.
   - Великолепно! - просиял сенатор Деверо. - А  вот  теперь  мы  подошли  к
пункту четвертому. Очень вероятно, что  наш  бесталанный  министр  по  делам
иммиграции проявит в случае с этим несчастным  юношей  Анри  Дювалем  то  же
самое пагубное  неумение,  что  и  в  остальных.  Во  всяком  случае,  будем
надеяться.
   Бонар Дейтц ухмыльнулся.
   - Поэтому, - сенатор вещал все еще таинственно  приглушенным  голосом,  -
поэтому, говорю я вам, давайте  мы  -  оппозиционная  партия  -  выступим  в
поддержку этого молодого человека. Давайте обратим его дело  в  общественную
проблему и нанесем удар неуступчивому правительству Хаудена. Давайте...
   - Я вас понял, - прервал его Бонар Дейтц. - А заодно  и  наберем  немного
голосов. Что ж, неплохая идея.
   Лидер оппозиции задумчиво разглядывал через стекла очков сенатора Деверо.
"Слов нет, - мелькнула у него  мысль,  -  сенатор  сильно  сдает  во  многих
отношениях, но, если не обращать  внимания  на  его  надоедливый  микоберизм
, сенатор все  еще  обладает
по-прежнему замечательной политической прозорливостью и  хитроумием".  Вслух
же Дейтц произнес:
   - Меня все же больше заботит утреннее сообщение об этой встрече Хаудена с
президентом в Вашингтоне. Говорят, что ее целью будут  торговые  переговоры,
но я-то  чувствую,  что  здесь  нечто  куда  более  серьезное.  Я  подумываю
потребовать исчерпывающих разъяснений  по  поводу  того,  что  они  намерены
обсуждать.
   - Настоятельнейше вас прошу не делать этого, -  сенатор  Деверо  отчаянно
затряс головой. - Симпатий общественности нам такой  шаг  не  добавит,  а  в
глазах  определенных  кругов  вы  можете  показаться   просто   вечно   всем
недовольным склочником. Ну, что вам  жалко,  что  Хауден  время  от  времени
немного проветрится в увеселительной поездке на казенный счет? Это  одна  из
прерогатив власти. Когда-нибудь сами будете так поступать.
   - Если и взаправду для торговых переговоров, - медленно проговорил  Бонар
Дейтц, - то почему  именно  в  это  время?  Никаких  неотложных  проблем  не
существует; нет ничего нового, что вызывало бы споры и разногласия.
   - Совершенно верно! - в голосе сенатора зазвучали триумфальные  нотки.  -
Более подходящего времени - когда в его собственном логове  все  спокойно  -
Хаудену и не найти, чтобы заработать пару-другую газетных заголовков крупным
шрифтом да попасть на фото в такой  почетной  компании.  Нет,  мальчик  мой,
атака в этом направлении вам ничего не даст. Кроме того, если они собираются
обсуждать   торговлю,   то   кого    это    волнует,    помимо    нескольких
импортеров-экспортеров?
   - Меня это волнует, - возразил Бонар Дейтц. - Всех это должно волновать.
   - Ах-ах! Между тем, что люди должны делать, и тем, что  делают  на  самом
деле,  большая  разница.  Нам  приходится   думать   об   обычных,   средних
избирателях, а средние избиратели не разбираются в международной торговле и,
более того, не имеют никакого к этому желания. Их волнует то, что  поддается
их пониманию, - человеческие проблемы, которые будоражат их  чувства,  чтобы
они могли всплакнуть или посмеяться. Что-нибудь вроде  вот  этого  одинокого
юноши Анри Дюваля, который так  нуждается  в  друге.  Вы  ведь  станете  ему
другом, мальчик мой?
   - А что, - задумчиво проговорил Бонар Дейтц, - может быть, в этом  что-то
есть.
   Он помолчал, размышляя. Старик Деверо прав в одном:  оппозиции  необходим
хороший, доходчивый для массового сознания повод, чтобы дать крепкого тумака
правительству,  поскольку  в  последнее  время  такие  возможности  выпадали
слишком редко.
   Существовала и еще одна причина. Бонар Дейтц остро осознавал, что и среди
сторонников с недавнего времени начала  усиливаться  критика  в  его  адрес.
Слишком он умерен, заявляли они, как лидер оппозиции в своих  атаках  против
правительства. Ладно, здесь, возможно, критики правы: он действительно порой
проявлял сдержанность и умеренность, которые, по его мнению, были следствием
его способности всегда понять точку зрения оппонента. В политических стычках
подобное благоразумие может оказаться помехой.
   Но ярко выраженная проблема из области прав  человека  -  если,  конечно,
этот эпизод вписывается в нее, а, похоже, он вписывается - совершенно другое
дело. Тут он может сражаться жестоко, нанося правительству удары в  уязвимые
и болезненные места, и, возможно, поправить свою репутацию.  Что  еще  более
важно: схватка такого рода обязательно захватит внимание и вызовет одобрение
прессы и публики.
   Но поможет ли это его партии на следующих выборах? Они  станут  подлинным
испытанием, прежде всего  для  него  самого.  Он  вспомнил  вопрос,  который
сегодня днем  ему  задал  юноша-американец.  "И  как  вы  думаете,  вам  это
когда-нибудь удастся?" Правдивый ответ на него заключался  в  том,  что  все
решит следующая избирательная кампания. Бонар Дейтц уже возглавлял оппозицию
в ходе одних выборов, которые закончились для нее поражением. Новое ощутимое
поражение будет означать конец его пребыванию в лидерах и его амбициям стать
премьер-министром.
   Так выгодно ли ему ввязываться в бой,  как  предлагает  сенатор?  "Да,  -
решил он, - вероятнее всего, выгодно".
   - Благодарю, сенатор, - произнес  вслух  Бонар  Дейтц.  -  Весьма  ценное
предложение. Если только есть шанс, мы раздуем из инцидента с  этим  Дювалем
целую проблему; к тому же одновременно мы  можем  поднять  множество  других
неприятных вопросов, связанных с иммиграцией.
   - Вот теперь вы дело говорите. - расцвел сенатор.
   - Придется подумать о кое-каких  мерах  предосторожности,  -  предупредил
Дейтц. Он оглядел гостиную, убеждаясь, что его никто не услышит. - Мы должны
быть уверены, что этот малый в Ванкувере на самом деле  тот,  за  кого  себя
выдает, и что у него действительно неплохая репутация. Это, надеюсь, ясно?
   - Естественно, мальчик мой, естественно.
   - С чего, по-вашему, следует начать?
   - В первую очередь нужно найти этому  молодому  человеку  адвоката.  Этим
завтра в Ванкувере я займусь сам. Затем мы предпримем ряд юридических шагов,
которые, будем надеяться, иммиграционное ведомство встретит со своим обычным
и губительным бессердечием. А потом... Все остальное за вами.
   Лидер оппозиции кивнул в знак согласия.
   - Что ж, пока все звучит логично.  Хотя  по  поводу  адвоката  есть  одно
соображение.
   - Я  найду  подходящего  человека  -  такого,  чтобы  мы  могли  на  него
положиться. Будьте уверены.
   - Лучше всего, чтобы адвокат не принадлежал к нашей партии, - Бонар Дейтц
медленно ронял слова, словно размышляя вслух. - В  таком  случае,  когда  мы
выйдем на сцену, не будет столь очевидно, что  все  это  подстроено.  Вообще
говоря, желательно, чтобы адвокат не принадлежал ни к какой партии.
   -  Разумно.  Проблема,  однако,  в   том,   что   большинство   адвокатов
поддерживает ту или иную партию.
   - Но не все, - осторожно возразил Бонар Дейтц. - Новички,  например.  Те,
кто только-только начинает практиковать, прямо со студенческой скамьи.
   - Блестяще! - Лицо сенатора Деверо расплылось в широкой улыбке. - Вот это
вы молодец! Мы отыщем непорочного девственника. Этакого ягненочка - и  будем
водить его на веревочке.

Глава 4

   Когда Брайан Ричардсон, натянув боты, плотно обмотав шею шарфом и  подняв
воротник пальто, вышел из своего офиса на Спаркс-стрит и направился пешком к
Парламентскому  холму,  по-прежнему  шел  снег,  теперь,  правда,  он  падал
тяжелыми мокрыми  хлопьями.  Премьер-министр  все-таки  позвонил  наконец  и
пригласил: "Вам лучше бы зайти. Есть о чем поговорить". Проталкиваясь сквозь
толпы алчущих рождественских покупок, Ричардсон дрожал от  холода,  который,
казалось, еще усиливался свинцово-серыми сумерками, опускавшимися на город.
   Ричардсон в равной степени не любил ни зиму, ни Рождество - первую  из-за
природной физической тяги к теплу, второе по причине агностицизма,  который,
по его убеждению, разделяло большинство других людей, не желающих, однако, в
этом признаться. Однажды он даже  заявил  Джеймсу  Хаудену:  "В  этом  вашем
Рождестве в десять раз больше  фальши,  нежели  в  политике  -  в  любом  из
известных вам ее проявлений, только об этом никто не  смеет  сказать  вслух.
Знай себе бубнят: "Рождество слишком коммерциализировано". Какого черта! Как
раз лишь коммерческая сторона и имеет во всем этом хоть какой-то смысл".
   Эта мысль не случайно пришла сейчас на ум Ричардсону - он оказался  рядом
с ослепительно освещенными витринами, убранство  которых  было  выдержано  в
традиционном рождественском духе. Вспомнив попавшееся ему на глаза сочетание
рекламных  объявлений,  он  улыбнулся.  В  витрине  магазина  электротоваров
ярко-зелеными неоновыми буквами горело: "Мир земле, добро людям".  Ниже  его
не менее ярко сияло: "Купите сейчас - заплатите потом".
   Кроме нескольких подарков, в том числе и для Милли Фридмэн,  которые  ему
предстояло приобрести  сегодня  вечером,  ничто  более,  к  великой  радости
Брайана Ричардсона, не обязывало его принимать участие в этом рождественском
действе. Не в пример, скажем, Джеймсу Хаудену, который должен завтра утром -
впрочем, как и почти каждое воскресенье - непременно  показаться  в  церкви,
несмотря на едва ли  не  столь  же  полное  отсутствие  у  него  религиозных
убеждений, как и у самого Ричардсона.
   Когда-то, несколько лет назад,  еще  в  бытность  Ричардсона  сотрудником
рекламного агентства, один из крупных  клиентов-промышленников  заказал  ему
проведение кампании  под  лозунгом  "Идите  в  церкви".  В  какой-то  момент
заказчик настоятельно предложил,  чтобы  Ричардсон  сам  последовал  призыву
собственной блестяще составленной  рекламы  и  начал  посещать  церковь.  Он
уступил - рисковать потерять такого важного клиента он  не  решился.  Потом,
когда деловые  связи  агентства  с  промышленником  прекратились,  Ричардсон
почувствовал тайное  облегчение  от  того,  что  ему  не  требовалось  более
ублажать этого привередливого клиента.
   Поэтому-то Ричардсону так нравилась его нынешняя  работа.  Ему  лично  не
приходилось никого ублажать, а если возникала такая необходимость,  то  этим
по его указанию занимались другие. Не вставала  перед  ним  и  необходимость
постоянно заботиться о том, как он выглядит в глазах  публики,  -  это  дело
политиков. У избавленного от подобных хлопот  партийного  лидера  оставалась
одна обязанность - держаться в тени, и под ее покровом он  вполне  мог  жить
так, как ему нравилось.
   По этой именно причине Ричардсон в отличие от Милли Фридмэн  не  особенно
опасался, что их телефонная беседа, когда  они  договаривались  о  свидании,
могла быть подслушана; хотя, наверное, подумалось ему, в следующий раз  надо
будет проявить большую осторожность. Если, конечно, у них будет  этот  самый
следующий раз.
   Раз уж на то пошло, об этом следует  хорошенько  подумать,  и,  вероятно,
разумнее всего после сегодняшнего вечера  положить  конец  эпизоду  с  Милли
Фридмэн.
   "Бери и бросай", - мелькнула у него мысль. В конце концов всегда найдется
множество женщин, которые могут составить ему приятную компанию - в  постели
или вне ее.
   Милли ему, конечно,  нравилась;  в  ней  чувствовались  индивидуальность,
душевная теплота и глубина характера, которые его привлекали.  Да  и  в  тот
единственный раз в постели она была неплоха, хотя на  его  вкус  и  чересчур
сдержанна. Но как бы то ни было, если они будут продолжать встречаться,  это
грозит эмоциональной привязанностью  -  нет,  не  ему,  поскольку  Ричардсон
твердо решил как можно дольше избегать подобного рода вещей.  Но  вот  Милли
может пострадать - женщины склонны куда более серьезно воспринимать то,  что
мужчины считают простой и обычной любовной забавой. И  Ричардсону  очень  не
хотелось, чтобы с Милли это случилось.
   Простоватая девушка в форме Армии  спасения  затрясла  колокольчиком  под
самым его носом. Рядом с ней на подставке стоял стеклянный сосуд, в  котором
виднелись монеты: медь и мелкое серебро.
   - Уделите толику от щедрот ваших, сэр, - обратилась она к  Ричардсону.  -
На радость бедным в Рождество.
   Голос ее  звучал  пронзительно,  словно  истончился  от  усталости,  лицо
покраснело от холода. Ричардсон сунул руку в карман и нащупал  среди  мелочи
банкноту. Это оказалась десятидолларовая бумажка,  и,  повинуясь  внезапному
порыву, он опустил ее в стеклянный сосуд.
   -  Господь  не  оставит  вас,  -  благодарно  произнесла  девушка.  -  Да
благословит он вашу семью!
   Ричардсон  улыбнулся.  Начни  он  объяснять,  подумалось   ему,   и   вся
душещипательная сцена будет испорчена; начни он объяснять, что той  семьи  -
жена, дети, - как он некогда ее себе воображал  в  моменты,  которые  сейчас
считал приступами слюнявой сентиментальности, у него никогда не было.  Зачем
объяснять, что между ним и его женой Элоизой достигнуто рабочее  соглашение,
по которому они жили каждый  своей  жизнью,  каждый  своими  интересами,  но
сохраняли внешнюю оболочку супр