еной раме.
   - Чайку немного не осталось? - жизнерадостно спросил он. Увидев  Хаудена,
воскликнул:
   - Как! Вы нас уже покидаете?
   - Добрый день, ваше королевское высочество, - склонился в поклоне Хауден.
Он был достаточно  искушен,  чтобы  не  поддаться  на  фамильярность.  Принц
вообще-то  крепко  пошатнул  чванливую  напыщенность,  окружавшую  трон,  но
по-прежнему требовал должного к себе почтения, и его глаза умели сверкать, а
тон - обретать ледяную холодность, когда он ощущал в нем недостаток.
   - Ну, если вам действительно так уж нужно уходить, пройдусь-ка я с  вами,
- объявил принц.
   Хауден склонился к протянутой руке королевы и церемонно, как  и  требовал
данный момент, направился спиной к выходу.
   - Осторожно! - окликнул его принц. - Кресло по корме слева.
   Сам принц также предпринял шутливую попытку попятиться, и  лицо  королевы
окаменело.  Хауден  подумал,  что  иногда  она,   наверное,   считает,   что
жизнерадостность ее супруга заходит слишком далеко.
   В изысканно орнаментированной  прихожей,  где  Хаудена  ожидал  ливрейный
лакей,  чтобы  сопроводить  его  к  автомобилю,  премьер-министр   и   принц
обменялись на прощание рукопожатием.
   - Ну, тогда привет вам,  -  с  непоколебимой  невозмутимостью  воскликнул
принц. - До отъезда в Канаду попробуйте заскочить к нам еще разок.
   Десять минут спустя, направляясь из Букингемского дворца  в  Дом  Канады,
Джеймс Хауден с улыбкой  перебирал  в  памяти  эти  эпизоды.  Он  восхищался
решительностью принца неизменно избегать всяческих  формальностей,  несмотря
на то что, когда обладаешь таким постоянным  рангом,  как  супруг  королевы,
можно было бы эту самую непринужденность то напускать на себя, то нет  -  по
собственной прихоти. Именно постоянство  такого  рода  вызывает  к  человеку
уважение, а вот политики - как, например, сам Хауден -  всегда  помнят,  что
сроку их пребывания на посту в один не столь уж далекий день  придет  конец.
Безусловно, в Англии большинство выходящих  в  отставку  министров  кабинета
награждаются титулами в память об их добросовестном служении стране.  Однако
в наши дни система эта так старомодна.., абсурдная головоломка. В Канаде все
это будет выглядеть еще смешнее.., граф Оттавский, ни больше ни меньше.  Вот
позабавились бы его коллеги!
   И все же, если  признаться  честно,  он  полагал,  что  обязан  тщательно
изучить предложение королевы, прежде чем отвергать его окончательно. В  том,
что леди говорила о необходимости отличия Канады от Соединенных Штатов,  был
смысл. Возможно, он все-таки должен прозондировать свой кабинет, как обещал.
Если это на благо страны...
   Граф Оттавский...

***

   Однако он не только не стал прощупывать членов кабинета по этому  поводу,
но и вообще вплоть до сей минуты в Вашингтоне никому ни словом не обмолвился
о  предложении  королевы.  Сейчас,  умолчав  об  упоминании  королевой   его
собственной персоны,  Хауден  в  окрашенных  юмористическими  нотками  тонах
передал Артуру Лексинггону содержание  состоявшейся  в  Букингемском  дворце
беседы.
   Закончив, он вновь взглянул на часы и  убедился,  что  до  того  момента,
когда им предстоит пересечь Пенсильвания-авеню и направиться к Белому  дому,
осталось всего пятнадцать минут. Поднявшись, он опять прошагал  к  открытому
окну гостиной.
   - Ну и что вы думаете обо всем этом? - спросил он, не оборачиваясь.
   Министр иностранных дел сбросил ноги со скамеечки и, встав, потянулся. На
лице его отражалось веселое недоумение.
   - Это, конечно, будет отличать нас от Соединенных Штатов, спору нет.  Вот
только, по-моему, не в том и не так, как хотелось бы.
   - Мне тоже так подумалось, - ответил Хауден. - Но должен признаться, что,
на мой взгляд, вот это соображение ее величества насчет отличия  может  быть
хорошо воспринято публикой. В будущем, знаете ли, любая  вещь,  что  поможет
Канаде  выделяться  каким-то  своеобразием,   обязательно   обретет   особую
важность, - он почувствовал на себе испытующий взгляд Лексингтона и добавил:
   - Но если вы так против, забудем об этом. Просто в  свете  просьбы  нашей
леди я считал, что нам следует обсудить это предложение всем вместе.
   - От обсуждения-то никакого вреда не будет, как я полагаю,  -  согласился
Лексингтон. Он вновь принялся расхаживать по длинному ковру.
   - Дело в том, - осторожно проговорил Хауден, что мне хотелось  бы,  чтобы
именно вы подняли этот вопрос в кабинете. Уверен, что было бы  много  лучше,
если бы инициатива исходила от вас, а я тогда бы  смог  подождать  со  своим
суждением до тех пор, пока не выскажут мнение остальные.
   - Я бы хотел подумать, премьер-министр, если не возражаете, - с сомнением
в голосе протянул Артур Лексингтон.
   - Конечно, Артур. Как вы сами решите.
   "Совершенно очевидно, - решил про себя Хауден, - если уж этой темы вообще
касаться,   то   подход   к   ней   требуется   чрезвычайно   осторожный   и
осмотрительный".
   Лексингтон приостановился у  полированного  столика  с  телефоном.  Криво
усмехнувшись, спросил:
   - Может, до нашего свидания со своей судьбой кофейку попросим?

Глава 2

   Через разделявшую их полоску газона  президент  окликнул  своим  глубоким
грубовато-добродушным голосом группу нервно суетившихся фоторепортеров;
   - Вы, ребята, уже отсняли пленки на два полнометражных фильма!
   Повернувшись к стоявшему рядом премьер-министру, спросил:
   - Как думаете, Джим? Пройдем внутрь и приступим к работе?
   - Жаль, конечно, мистер президент, но, видимо, придется, - ответил Джеймс
Хауден.
   После сырой и холодной оттавской зимы он наслаждался  теплом  и  солнцем.
Соглашаясь  с  предложением  президента,  Хауден  приветливо  кивнул   этому
невысокому широкоплечему  человеку  с  резкими  чертами  костлявого  лица  и
решительно выдающимся подбородком.  Только  что  закончившаяся  встреча  "на
свежем воздухе" с аккредитованными при Белом доме  журналистами  оставила  в
душе Хаудена глубокое  удовлетворение.  На  всем  ее  протяжении  президент,
проявляя необыкновенную любезность, сам  говорил  весьма  мало,  то  и  дело
обращаясь к премьер-министру и переадресовывая ему чуть ли не все задаваемые
репортерами вопросы. Так что печать, телевидение и  радио  будут  сегодня  и
завтра  цитировать  именно  Хаудена.  А  потом,   когда   они   по   просьбе
фоторепортеров и телеоператоров прогуливались по южному газону Белого  дома,
президент искусными маневрами выдвигал Джеймса  Хаудена  на  самые  выгодные
позиции  перед  батареей  разнокалиберных,  объективов.  "Такое  внимание  и
забота, редкостные для Вашингтона по отношению к канадцу, - подумал  Хауден,
- весьма благотворно скажутся на моей репутации на родине".
   Он почувствовал, как сильная широкопалая ладонь  президента  приглашающим
жестом сжала его руку, и они направились к лестнице, ведущей в особняк.
   - Послушайте, Джим, - знакомый гнусавый говор уроженца Среднего Запада, к
которому президент с неизменным  эффектом  прибегал  в  своих  телевизионных
выступлениях, - а что, если мы  обойдемся  без  этих  штучек  вроде  "мистер
президент", а? Вы ведь, надеюсь, знаете, как меня зовут?
   Искренне польщенный, Хауден ответил:
   - Почту за честь, Тайлер.
   Какой-то частичкой мозга он  уже  прикидывал,  как  ему  якобы  ненароком
довести информацию об их столь близких отношениях с президентом до  сведения
газет. Тогда он сможет уличить во  лжи  некоторых  своих  критиков,  которые
постоянно брюзжали по поводу того, что в Вашингтоне правительство Хаудена ни
во что не ставят. Премьер-министр, естественно,  сознавал,  что  большинство
оказанных ему вчера  и  сегодня  любезностей  обусловлено  сильной  позицией
Канады на предстоящих торгах. И он не только не  собирался  ее  сдавать,  но
надеялся укрепить еще больше. Тем не менее понимание всей подноготной отнюдь
не должно мешать ему испытывать чувство довольства или пытаться  приумножить
политический капитал при каждом удобном случае.
   Пока они шли по мягко пружинившему под ногами газону, Хауден обратился  к
президенту:
   - У меня, к сожалению, до сих пор не было  возможности  лично  поздравить
вас с переизбранием.
   -  О,  спасибо,  Джим!  -  Здоровенная  ручища  президента  чувствительно
шлепнула по плечу премьер-министра. - Да, выборы прошли просто замечательно.
Я могу с гордостью заявить, что такого количества голосов еще не получал  ни
один президент Соединенных Штатов. И в  конгрессе,  как  вы  знаете,  у  нас
подавляющее большинство. Это тоже кое-что значит - ни один президент до меня
не пользовался столь широкой поддержкой  и  в  палате  представителей,  и  в
сенате. Скажу вам по секрету, что нет такого  законопроекта,  который  я  не
смог бы провести. О,  конечно,  ради  этого  приходится  идти  на  кое-какие
маленькие уступки, но они  картины  не  меняют.  А  ситуация  сейчас  просто
уникальная!
   -  Ну,  уникальная,  возможно,  только  для  вас.  -  Хауден  решил,  что
полушутливая-полусерьезная  подначка  не  повредит.   -   А   при   нашей-то
парламентской системе находящаяся у власти партия всегда способна обеспечить
принятие тех законов, что ей угодны.
   - Что правда, то правда! И не подумайте, что  я  да  и  кое-кто  из  моих
предшественников тоже вам не завидуем. Знаете ли, чудо, что наша конституция
вообще работает,  -  голос  президента  окреп.  -  Беда  в  том,  что  нашим
отцам-основателям   так не терпелось отречься  от  всего  британского,  что
вместе со всем дурным они отбросили  и  очень  много  полезного.  Ничего  не
поделаешь, приходится довольствоваться тем, что есть.
   Они подошли к окаймленным балюстрадой широким ступеням,  поднимающимся  к
украшенному колоннами  Южному  портику.  Указывая  дорогу  гостю,  президент
запрыгал через две ступеньки, и Джеймс Хауден, решив не уступать, последовал
его примеру.
   Однако  на  полпути  премьер-министр  остановился,  ловя  ртом  воздух  и
чувствуя, как все его тело  заливают  струи  пота.  Его  темно-синий  костюм
тонкой шерсти, идеальный для Оттавы, в солнечном, теплом Вашингтоне оказался
слишком тяжелым. Он пожалел, что не привез  с  собой  ни  одного  из  летних
костюмов, но даже поверхностный их осмотр перед отъездом выявил, что все они
не годятся для такого торжественного случая. Президент,  как  ему  доложили,
сугубо внимательно относится к своему платью и, бывает,  меняет  костюмы  по
несколько раз в день. Но ведь глава исполнительной власти в США в отличие от
канадских премьер-министров не удручен заботами о деньгах на личные нужды.
   Эта мысль мимолетно напомнила Хаудену, что он так и не сообщил Маргарет о
том, насколько осложнилось их финансовое положение. Представитель  "Монреаль
траст" ясно заявил: если они не перестанут тратить те  несколько  оставшихся
тысяч их капитала, по выходе в отставку его средства к  существованию  будут
равны заработку мелкого ремесленника. До этого-то, конечно,  на  самом  деле
никогда не дойдет - можно обратиться к  Рокфеллеровскому  и  другим  фондам.
Рокфеллер, например, в день выхода в отставку Макензи Кинга пожаловал  этому
ветерану на посту премьер-министра сто тысяч долларов, но одна только  мысль
о том, что придется активно искать американскую подачку, какой бы щедрой она
ни была, жалила его своей унизительностью.
   Президент тоже остановился несколькими ступенями  выше.  С  раскаянием  в
голосе попросил:
   - Простите меня, ради Бога. Я постоянно забываюсь и вытворяю такое вот  с
людьми.
   - Поделом мне, самому надо было думать, - возразил Джеймс Хауден.  Сердце
его колотило в ребра, слова с трудом прорывались через тяжелое дыхание.
   Как и всем остальным, Хаудену была известна давняя страсть  президента  к
поддержанию физической  формы  в  себе  и  в  окружающих.  Длинная  вереница
помощников из Белого дома, в том  числе  и  немало  выдохшихся  генералов  и
адмиралов,  спотыкаясь,  сошла  с  дистанции,  изнуренная  до   потери   сил
ежедневными занятиями президента гандболом,  теннисом  либо  бадминтоном.  И
частенько с губ президента срывались  сетования  на  то,  что  "у  нынешнего
поколения пузо, как у Будды, и плечи, как уши  у  спаниелей".  Президент  же
возродил  любопытный  вид  досуга  Теодора  Рузвельта,  который   во   время
загородных прогулок ставил себе  целью  идти  по  прямой  линии,  не  обходя
препятствия - сараи, деревья, стога сена, - а преодолевая их. В  отличие  от
Рузвельта он даже попытался повторить нечто подобное в самом Вашингтоне,  и,
вспомнив об этом, Хауден спросил:
   - А как дела с вашими путешествиями от точки А к точке Б  по  кратчайшему
пути?
   Президент смешливо фыркнул, лениво шагая по ступеням и стараясь держаться
рядом с премьер-министром.
   -  Пришлось  отказаться  в  конце  концов.  Возник  целый  ряд   проблем.
Взбираться на здания здесь мы не можем, разве что на самые маленькие,  тогда
мы решили  проходить  сквозь  них  -  как  прямая  выведет.  Ну  и  местечки
попадались нам по пути, доложу я вам, туалет в  Пентагоне,  например.  Вошли
через дверь, вышли через окно, - воспоминания об этом его вконец рассмешили.
- А однажды с моим братом очутились в кухне отеля "Статлер", забрели прямо в
холодильную камеру. Войти-то вошли, а вот выйти... Если только взорвать.
   Хауден рассмеялся.
   - А что, надо и нам в Оттаве попробовать. Есть там кое-кто из  оппозиции,
кого бы мне очень хотелось видеть уходящим по прямой  -  особенно  если  они
будут идти, и идти, и идти без остановки.
   - Оппозиция ниспослана нам во испытание, Джим.
   - Наверное, так. Но некоторые из них - так прямо не  испытание,  а  сущее
наказание. Да, кстати, я тут привез вам несколько  новых  образцов  скальных
пород для вашей коллекции. Наши эксперты сказали, что они уникальны.
   - Ну, вот за это спасибо, - обрадовался президент. - Я действительно  вам
очень признателен. И ваших людей от меня поблагодарите, пожалуйста.
   Из затененного Южного портика они вошли в  прохладу  Белого  дома,  затем
через вестибюль  и  коридоры  проследовали  в  рабочий  кабинет  президента,
расположенный в юго-восточном углу здания.  Распахнув  белую  одностворчатую
дверь, президент пригласил Хаудена войти.
   Как и в предыдущие несколько раз, когда он бывал здесь, Хаудена восхитила
простота кабинета. Овальной формы помещение со  стенами,  обшитыми  по  пояс
человеку деревянными панелями и однотонным  серым  ковром,  было  обставлено
весьма скупо: широкий письменный стол, расположенный прямо по центру,  и  за
ним - мягкое вращающееся кресло, позади которого стояли два флага в  золотой
бахроме:  американский  государственный  и  личный  президентский.  Напротив
высоких - от пола до потолка -  окон  и  застекленной  двери,  выходящей  на
наружную террасу, почти всю стену справа от стола занимала обитая  блестящим
шелковистым Дамаском софа. Сейчас на ней сидели Артур Лексингтон  и  адмирал
Левин Рапопорт. Последний представлял собой крошечного тощего человечка, чья
несуразно огромная голова с  торчащим  крючковатым  носом  доминировала  над
остальной  частью  тела.  При  появлении   президента   и   премьер-министра
Лексингтон и Рапопорт встали.
   -  Доброе  утро,  Артур,  -  тепло  приветствовал   министра   президент,
протягивая ему руку. - Джим, вы ведь знакомы с Левином, конечно.
   - Да, - подтвердил Хауден, - встречались. Как поживаете, адмирал?
   - Доброе утро, - весьма прохладно  буркнул  адмирал  Рапопорт  и  коротко
кивнул головой. Он редко позволял себе большее, поскольку у него не  хватало
терпения  ни  для  пустяковых  разговоров,  ни  для  светских  церемоний.  В
частности,  отсутствие  адмирала,  специального  помощника  президента,   на
вчерашнем государственном банкете было замечено и отмечено.
   Когда все четверо расселись, слуга-филиппинец внес  поднос  с  напитками.
Артур Лексингтон выбрал себе шотландское виски с водой, а президент -  сухой
херес. Адмирал Рапопорт свирепо  мотнул  головой  в  знак  отказа,  а  перед
Хауденом слуга, расплывшись белозубой улыбкой, поставил стакан  виноградного
сока со льдом.
   Пока разбирались и расставлялись напитки,  Хауден  незаметно  разглядывал
адмирала, вспоминая все, что  он  слышал  об  этом  человеке,  который,  как
утверждали некоторые, обладал сейчас буквально такой же властью, как  и  сам
президент.
   Четыре года назад капитан ВМФ США  Левин  Рапопорт  был  обычным  морским
офицером на грани  принудительной  отставки  -  принудительной  потому,  что
вышестоящие адмиралы уже дважды обходили его с повышением, несмотря  на  его
нашумевшую блестящую карьеру пионера подводных  запусков  межконтинентальных
ракет. Беда заключалась в том, что почти никто не любил Левина Рапопорта как
человека, а на удивление большое число его влиятельных начальников питали  к
нему чувство активной ненависти.  Последняя  проистекала  по  большей  части
из-за давней привычки  Рапопорта  оказываться  неизменно  правым  по  любому
серьезному вопросу, затрагивающему военно-морские силы, но, мало того, потом
еще и без колебаний заявлять: "А что я вам  говорил!",  -  поименно  называя
тех, кто ему ранее возражал.
   Добавьте к этому чудовищное самомнение (полностью оправданное, но тем  не
менее весьма неприятное), потрясающе дурные манеры, нетерпимость к  уставным
"каналам" и бюрократическим процедурам и нескрываемое презрение к тем,  кого
капитан Рапопорт по интеллекту ставил ниже  себя  -  а  таковых  оказывалось
большинство.
   Чего только не смогли предвидеть морские военачальники, принимая  решение
избавиться  от  необузданного  гения,  так  это  яростной  шумихи,  поднятой
конгрессом  и  общественностью,  убоявшихся  колоссальной  утраты,   которую
понесет нация, если  мозг  Рапопорта  перестанет  активно  заниматься  своим
делом.  Один  из  конгрессменов   лаконично   прокомментировал   сложившуюся
ситуацию:
   "Какого черта, нам нужен этот мерзавец".
   Поэтому, осыпаемый тумаками с двух сторон - тут вовсю старались и  сенат,
и Белый дом. - военно-морской флот дал полный  назад  и  присвоил  Рапопорту
контрадмирала, избежав, таким образом, его увольнения в отставку. Два года и
два очередных звания спустя Рапопорт (к тому времени полный  адмирал  и  еще
более колючий, чем прежде) вследствие целой серии новых блестящих  свершений
был  изъят  президентом  с  военно-морской  стези  и  назначен   начальником
президентского аппарата.
   Уже через несколько недель благодаря  неистощимой  энергии  и  бесспорным
способностям новичок  взял  в  руки  такую  непосредственную  власть,  какой
никогда не знали его предшественники - такие как Харри Хопкинс, Шерман  Эдам
или Тед Соренсон.
   С тех  пор  список  достигнутых  под  его  руководством  успехов,  широко
известных  и  оставшихся  в  тайне,  приобрел  впечатляющие  размеры.  Новая
программа иностранной помощи, которая, хотя и запоздало, начала  завоевывать
Америке уважение вместо осуждения; для  укрепления  внутренней  экономики  -
аграрная политика, которой фермеры сопротивлялись всеми  силами,  утверждая,
что она не будет работать, но которая (как и предсказывал Рапопорт с  самого
начала) дала  отличные  результаты;  чрезвычайные  меры  в  области  научных
исследований и - с прицелом в будущее - возрождение научного  образования  и
фундаментальной науки. Были ужесточены меры и по соблюдению закона: с  одной
стороны, нанесен удар по махинациям в промышленности, с другой - произведена
чистка  профсоюзов,   кульминацией   которой   явилось   свержение   главаря
профсоюзной мафии Лафто, водворенного за решетку.
   Кто-то, вспоминалось Джеймсу  Хаудену,  в  один  из  задушевных  моментов
спросил у президента: "Если Рапопорт так уж хорош, то  почему  он  не  занял
ваше место?" Президент, как утверждает молва, на это добродушно улыбнулся  и
сказал: "Просто потому, что избрали меня. Левину и шести голосов не набрать,
даже если бы он баллотировался на пост живодера".
   Все это время, пока президента восхваляли за его прозорливость в  поисках
тала