и четыре года назад находились еще в младенчестве; теперь они
стали взрослыми; мои мастерские превратились в обширные фабрики; на  месте
каждой дюжины обученных рабочих теперь работала тысяча;  на  месте  одного
отличного специалиста теперь я имел пятьдесят. Я, так сказать, держал руку
на выключателе, готовый в  любое  мгновение  залить  ночной  мир  потоками
света. Впрочем, я не собирался включать свет внезапно.  Внезапность  -  не
моя политика. Народ не вынес бы внезапности; к тому же на меня  тотчас  же
насела бы господствующая римско-католическая церковь.
   Нет, я действовал осторожно.  Я  рассылал  по  всей  стране  доверенных
агентов, которым поручено было незаметно  подкапываться  под  рыцарство  и
расшатывать понемногу то одно, то другое суеверие, тем  самым  подготовляя
постепенно страну к лучшему строю. Я, так сказать,  включал  свет  сначала
только яркостью в одну свечу и намеревался постепенно усиливать его.
   Школы специального назначения я тайно разбросал по всему королевству, и
они превосходно работали. Я собирался развивать это дело все шире и  шире,
если никто меня не спугнет. Наибольшей тайной окружил я свой Уэст-Пойнт  -
свою Военную академию. Я ревниво оберегал ее  от  посторонних  взоров;  не
менее  ревниво  оберегал  я  свою  Морскую  академию,  основанную  мною  в
отдаленном  морском  порту.  Обе  академии  процветали,  к  полному  моему
удовлетворению.
   Кларенсу  исполнилось  уже  двадцать  два  года,  и  он  стал   главным
исполнителем моих предначертаний,  моей  правой  рукой.  Он  был  чудесный
малый: все ему удавалось, он был мастер на все руки. За последнее время  я
обучил его журналистике, так как мне казалось, что пора уже приниматься за
газетное дело. Я собирался начать не с  большой  газеты,  а  с  маленького
еженедельного листка, который хотел пустить в обращение  в  виде  пробы  в
моих питомниках цивилизации. Кларенс чувствовал себя в этом деле, как рыба
в воде; в нем безусловно сидел настоящий газетчик. Он как бы раздвоился  -
говорил на языке шестого  века,  а  писал  на  языке  девятнадцатого.  Его
журналистский слог упорно мужал и развивался. Он уже достиг уровня  газет,
выходящих в захолустных городишках Алабамы, и его передовицы  не  уступали
тамошним ни по содержанию, ни по стилю.
   Мы налаживали еще одно большое дело:  телеграф  и  телефон.  И  в  этой
области были уже некоторые достижения. Первыми нашими линиями пользовались
только мы сами и до поры до времени  держали  их  в  тайне.  Проводила  их
особая партия  рабочих,  работавших  главным  образом  по  ночам.  Провода
прокладывали под землей: столбов мы не ставили, опасаясь  привлечь  лишнее
внимание. Подземные провода были незаметны и отлично работали, так как  их
покрывали   изоляцией   моего   собственного   изобретения,    оказавшейся
превосходной. Моим рабочим было приказано прокладывать  провода  напрямик,
избегая дорог, устанавливать связь между значительными городами, находя их
по огням, и всюду оставлять специалистов для надзора за линиями.  Во  всем
королевстве никто не мог вам объяснить, как попасть в то или  иное  место,
так как с заранее обдуманным намерением никто  никуда  не  ездил,  а  лишь
случайно забредал  во  время  своих  скитаний  в  какой-нибудь  город  или
селение, причем ему и в голову  не  приходило  спросить,  куда  именно  он
попал. Несколько раз мы рассылали топографские экспедиции, чтобы составить
карту королевства, но тут постоянно вмешивались попы и чинили препятствия.
И мы решили пока это оставить; было бы глупо восстанавливать  против  себя
церковь.
   Страна в общем оставалась в том же положении,  в  каком  я  застал  ее.
Кое-что я изменил, но перемены, по  необходимости,  были  незначительны  и
мало заметны.  Я  пока  не  коснулся  даже  налогов,  кроме  тех,  которые
поступали непосредственно в казну короля. Я привел эти налоги в порядок  и
построил их на деловой и справедливой основе. В  результате  доходы  почти
учетверились, но так как тяжесть налогов была  распределена  теперь  более
равномерно,  все  королевство  вздохнуло  с  облегчением,  и  повсюду  мое
управление восхвалялось от всего сердца.
   Теперь я уже сам решил  взять  отпуск,  так  как  более  удобное  время
выбрать было трудно. Раньше я не мог уехать потому, что слишком тревожился
бы в пути о состоянии своих дел, но теперь все находилось в надежных руках
и шло как по маслу. Король уже много раз напоминал мне, что  четырехлетняя
отсрочка, которую я себе выпросил, истекает. Это был намек, что  я  должен
был отправиться на поиски приключений и добыть  себе  славу,  чтобы  стать
достойным скрестить оружие с сэром Саграмором; хотя он все еще граалил, но
за ним уже было послано несколько спасательных экспедиций, и  его  вот-вот
могли найти. Как видите, я  вполне  подготовился  к  тому,  чтобы  уйти  в
отпуск, и не дал застать себя врасплох.



11. ЯНКИ В ПОИСКАХ ПРИКЛЮЧЕНИЙ

   Никогда ни в одной стране на свете не было  такого  множества  бродячих
лгунов: тут лгали все, и мужчины и женщины. По крайней мере раз в месяц  к
нам являлся какой-нибудь бродяга с басней о принцессе  или  знатной  даме,
заточенной бесстыжим негодяем, чаще всего великаном, в отдаленный замок  и
ждущей освободителя. Вы, конечно,  думаете,  что  король,  выслушав  такую
сказку из уст совершенно незнакомого  человека,  требовал  от  рассказчика
удостоверения личности, а также хоть каких-нибудь указаний, где расположен
этот замок и как до него добраться. Нет,  такие  простые  и  здравые  вещи
никому не приходили в голову. Тут проглатывали любую небылицу, не  задавая
никаких вопросов. И вот однажды, когда я куда-то отлучился,  явилась  одна
из таких особ - на этот раз женщина -  и  рассказала  обычную  сказку.  Ее
госпожа заточена в огромном и  мрачном  замке  вместе  с  сорока  четырьмя
другими юными и прекрасными девами, большинство из  которых  -  принцессы;
уже двадцать шесть лет они томятся в жестокой  неволе;  замок  принадлежит
трем братьям-великанам, у каждого из  которых  четыре  руки  и  один  глаз
посередине лба, огромный, как плод; какой именно плод, она не  сказала,  -
обычное пренебрежение к точности.
   Поверите ли? Король и все рыцари Круглого Стола пришли в восхищение  от
этого нелепого предлога отправиться  на  поиски  приключений.  Все  рыцари
ухватились за эту возможность, и  каждый  стал  просить,  чтобы  отправили
именно его, но, к их возмущению и горю, король  остановил  свой  выбор  на
мне, хотя я вовсе не добивался этой чести.
   Не без труда сдержал я свои чувства, когда Кларенс сообщил мне об  этом
решении. Но он... он своих чувств сдержать не мог. Он был  в  восторге  от
моей  удачи  и  полон  благодарности  к  королю  за  то,  что  король  так
великолепно выказал свое благоволение ко мне. Ноги у него так и ходили, он
не мог устоять на месте и в упоении от счастья, приплясывая, летал по всей
комнате.
   Я, конечно, проклял это королевское благоволение, но из дипломатических
соображений скрыл свой гнев и старался казаться довольным. Да,  я  сказал,
что я доволен. Я был доволен, как человек, с которого сняли скальп.
   Ну что ж, любое положение надо стараться улучшить и, не  тратя  времени
на бесполезную досаду, посмотреть, вникнув  в  дело,  что  из  него  можно
извлечь. В любой лжи есть крупица правды; эту крупицу я  должен  найти.  Я
послал за девушкой, она явилась. Она оказалась приятной на  вид,  милой  и
скромной, но точность ее показаний можно было сравнить только с  точностью
дамских часов.
   Я сказал:
   - Вас, милая моя, расспрашивали о подробностях?
   Она ответила, что не расспрашивали.
   - Я в этом не сомневался. Я хочу задать вам несколько  вопросов,  чтобы
проверить вас; так уж я приучен. Вы, пожалуйста, не обижайтесь, что я  вас
немного задержу, - это необходимо, потому что мы ведь не знаем вас. Весьма
возможно, что вы говорите правду, я охотно это допускаю, но в делах ничего
нельзя принимать на веру. Вы должны сами с этим  согласиться.  Я  вынужден
задать вам несколько вопросов; отвечайте прямо и ничего не бойтесь. Где вы
жили до того, как попали в плен к великанам?
   - В стране Модер, благородный сэр.
   - В стране Модер? Никогда не слыхал я о  такой  стране.  Ваши  родители
живы?
   - Не знаю, живы ли они еще, - я ведь столько лет была заточена в замке.
   - А как вас зовут?
   - С вашего разрешения, меня зовут Алисандой ля Картелуаз.
   - Может ли здесь кто-нибудь удостоверить вашу личность?
   - Вряд ли, благородный лорд, ибо я никогда прежде здесь не бывала.
   -  Нет  ли  у  вас   каких-нибудь   писем,   каких-нибудь   документов,
каких-нибудь доказательств, что вы заслуживаете доверия?
   - Конечно, нет; у меня есть язык, и я могу сама все о себе рассказать.
   - Но одно дело, когда вы сами о себе говорите,  а  другое  дело,  когда
кто-нибудь другой о вас говорит.
   - В чем же разница? Боюсь, я не понимаю вас.
   - _Не понимаете_? Проклятая страна... Видите  ли...  ну,  видите  ли...
Черт побери, неужели вы не можете понять такой простой вещи? Неужели вы не
можете понять разницу между... Почему у вас такой невинно-идиотский вид?
   - У меня? Не знаю. На то воля божья.
   - Да, да, вы правы, на то  божья  воля.  Вам,  верно,  кажется,  что  я
немного сержусь, но не  обижайтесь,  я  совсем  не  сержусь.  Поговорим  о
другом. Итак, этот замок трех людоедов, в  котором  заключены  сорок  пять
принцесс... Где он находится, этот гарем?
   - Гарем?
   - Ну _замок_, ведь вы же меня понимаете. Где находится этот замок?
   - Ах, вот что. Этот  замок  огромен,  неприступен,  красив  и  стоит  в
отдаленной стране. До него отсюда много лиг [лига - мера длины].
   - _Сколько же_ именно?
   - Ах, благородный сэр, очень трудно сказать, сколько их, потому что  их
так много, и потому что они налезают одна на другую, и еще потому, что они
одного вида и одного цвета, и невозможно отличить одну лигу от другой;  да
и кто же их сочтет, когда считать пришлось бы  каждую  отдельно,  а  такая
работа посильна только богу, но не человеку, ибо, как вы сами поймете...
   - Довольно, довольно, бог с  ним,  с  расстоянием!  _В  какой  стороне_
находится замок? В каком направлении отсюда?
   - Ах, прошу прощения, сэр, он не находится ни в каком направлении,  ибо
дорога к нему идет не прямо, а все время заворачивает, поэтому направление
дороги понять нельзя; она идет то под  одним  небом,  то  под  другим;  вы
думаете, что движетесь на восток, и вдруг замечаете, что, описав полукруг,
оказались на западе; это чудо повторяется опять и опять, и снова, и  много
раз,  и,  наконец,  вы  начинаете  понимать  тщету  человеческого  разума,
возомнившего пойти наперекор воле того, кто, если захочет, укажет  вам,  в
каком направлении находится замок, а не захочет, так уничтожит все замки и
все направления на земле и оставит одно пустое место, чтобы доказать своим
тварям, что, когда он хочет - он хочет, а когда он не хочет - он...
   - Все это верно, верно, но дайте мне передохнуть. Не нужно направления,
черт с ним, с направлением! Простите, ради бога, простите,  я  сегодня  не
совсем здоров. Не обращайте внимания, когда я  говорю  сам  с  собой,  это
просто  старая  привычка,  скверная  старая  привычка,  и  трудно  от  нее
избавиться человеку, расстроившему себе здоровье пищей, приготовленной бог
знает за сколько лет до того, как он родился. Не  мудрено  испортить  себе
желудок,  если  ешь  цыплят,  которым  тринадцать  столетий  от  роду.  Но
продолжайте... Не обращайте на меня внимания, продолжайте... Нет ли у  вас
карты этого района? Хорошая карта...
   - Вы, должно быть, говорите про  ту  штуку,  которую  неверные  недавно
привезли из-за больших морей и которую нужно варить  в  масле  с  луком  и
солью, и...
   - Варить карту? О чем вы говорите? Вы знаете, что такое карта? Ну,  ну,
неважно, я не стану объяснять, я терпеть не могу  объяснений:  они  только
все запутывают, и потом ничего не поймешь. Ступайте, дорогая, до свиданья.
Проводи ее, Кларенс.
   Ну, теперь мне было ясно, почему эти ослы не требуют от лгунов  никаких
подробностей. Быть может, эта  девчонка  и  знала  какие-нибудь  подлинные
факты, но извлечь их из нее нельзя было даже насосом, даже порохом,  разве
что только динамитом. Она была настоящая  дура,  а  король  и  его  рыцари
внимали ей, словно она была страницей из священного писания. Это было  так
на них похоже! И подумайте, какая простота придворных нравов: эта бродяжка
вошла к королю во дворец с такой же легкостью, с какою в моей стране  и  в
мое время она могла бы войти в ночлежный дом. И король был рад принять ее,
рад выслушать ее болтовню; она со своим рассказом  о  нелепых  похождениях
была для него такой же радостной находкой, как труп для следователя.
   Едва я кончил размышлять, вернулся Кларенс. Я сказал ему, что  от  этой
девушки мне ничего  не  удалось  добиться;  она  не  дала  мне  ни  одного
указания, которое могло бы облегчить поиски замка. Юноша, невидимому,  был
несколько озадачен и признался, что он все время дивился про себя, зачем я
ее расспрашивал.
   - Черт возьми, - сказал я, - мне ведь нужно отыскать замок!  А  как  же
иначе мне до него добраться?
   - Ну, ваша милость, на этот вопрос  ответить  нетрудно.  Она  поедет  с
вами. Так всегда делается. Она поедет с вами.
   - Поедет со мной? Вздор!
   - Конечно, поедет. Она поедет с вами. Вот увидите.
   - Что? Она будет рыскать со мной по горам  и  лесам,  наедине,  хотя  я
почти помолвлен с другой? Да ведь  это  неприлично!  Подумай,  что  скажут
люди!
   Ах, какое милое личико возникло перед моими  глазами!  А  Кларенс  стал
пылко расспрашивать меня о моих сердечных делах. Я взял с него клятву, что
он будет молчать, и прошептал ее имя: "Пусс Фланаган". Он был  разочарован
и сказал, что не помнит такой графини.  Для  него,  молодого  придворного,
было так естественно тотчас же наградить ее титулом. Он спросил меня,  где
она живет.
   - В восточной части Хар... [имеется в виду город Хартфорд] - начал я  и
осекся, смущенный; затем сказал: -  Сейчас  не  стоит  говорить  об  этом.
Когда-нибудь я тебе расскажу.
   А может он ее повидать? Позволю я ему когда-нибудь посмотреть на нее?
   Мне было нетрудно  дать  ему  обещание:  тринадцать  столетий  -  такие
пустяки; и я сказал: "да". Но вздохнул при этом, я не мог удержать вздоха.
То был бессмысленный вздох, - ведь она еще  не  родилась.  Но  так  уж  мы
устроены... в наплыве чувств мы не рассуждаем, мы просто чувствуем.
   Весь день и всю ночь только и было разговору, что  о  моем  предстоящем
отъезде, и все наши ребята наперебой старались услужить мне и всячески  за
мной ухаживали, позабыв свою досаду, и так  волновались,  удастся  ли  мне
одолеть тех людоедов и освободить тех перезрелых девиц,  словно  им  самим
предстояло выполнить этот подвиг. Славные это были дети - но всего  только
дети. Они без конца давали мне  советы,  как  выследить  великанов  и  как
напасть на них, и учили меня заклинаниям, уничтожающим чары, и давали  мне
всякие зелья и прочую дрянь для прикладывания к ранам. И ни одному из  них
не приходило в  голову,  что,  если  я  действительно  такой  удивительный
чародей, каким я им  казался,  мне  не  нужны  ни  зелья,  ни  советы,  ни
заклинанья от чар, ни тем  более  оружие  и  латы,  -  даже  если  бы  мне
предстояло сразиться с огнедышащими драконами  или  дьяволами  ада,  а  не
только с какими-то заурядными людоедами из захолустья.
   Мне надо было рано позавтракать и выехать на рассвете -  таков  обычай,
но я дьявольски долго провозился с моими  латами,  и  это  несколько  меня
задержало. В них очень трудно влезать и очень трудно запомнить все мелочи.
Прежде всего необходимо все тело обернуть одеялом и  создать  нечто  вроде
прокладки, предохраняющей  от  холодного  железа,  потом  надеть  на  себя
кольчугу - нечто вроде рубашки  с  рукавами,  сделанной  из  переплетенных
мелких стальных колец, - такую гибкую, что если вы бросите ее на пол,  она
упадет кучкой, подобно большой намокшей рыболовной сети; она очень тяжела,
и вообще для ночной  рубашки  более  неудобного  материала  не  выдумаешь;
однако ею пользуются очень многие - сборщики налогов, реформаторы,  короли
и тому подобная публика, у  которой  нет  ничего,  кроме  одного  коня  да
сомнительного титула. Потом нужно натянуть сапоги с прокладкой из стальных
полос и нацепить неуклюжие шпоры. Затем  нужно  надеть  на  голени  ножные
латы, а на бедра набедренники,  затем  наступает  очередь  грудных  лат  и
спинных, - и вы начинаете чувствовать, что на вас  надето  слишком  много.
Затем к грудным латам нужно прикрепить короткую юбку из  широких  стальных
полос, которая спереди закрывает верхнюю часть ног, а сзади имеет  широкий
вырез, чтобы можно было сесть, - эта юбка похожа на перевернутый  угольный
ящик и так же мало годна для того, чтобы надевать ее на себя,  как  и  для
того, чтобы вытирать об нее руки; затем нужно опоясаться  мечом;  на  руки
нужно надеть печные трубы, называемые нарукавниками, и  прикрепить  к  ним
железные рукавицы, а на голову - железную  мышеловку  со  стальной  сеткой
сзади, прикрывающей затылок, - и вот, наконец, вы запакованы,  как  свеча,
лежащая в форме. В таком наряде не потанцуешь. Человек, этак  упакованный,
похож на орех, который не стоит раскусывать, - так ничтожно  его  ядро  по
сравнению с его скорлупой.
   Ребята помогли мне одеться, - без их помощи я  не  оделся  бы  никогда.
Едва меня одели, вошел сэр Бедивер, и, взглянув  на  него,  я  понял,  что
выбрал далеко не самый удобный наряд для долгого путешествия. Сэр  Бедивер
был величав в своем наряде: и высок, и широк, и статен. На голове  у  него
была коническая стальная каска, опускавшаяся только до  ушей,  а  на  лице
вместо забрала - узкая стальная полоса, доходившая лишь до верхней губы  и
предохранявшая нос; все его  тело  от  шеи  до  пят  было  покрыто  гибкой
кольчугой, состоявшей из рубахи и штанов.  Поверх  всего  этого  он  носил
плащ, тоже из кольчуги, свисавший с плеч до лодыжек; от середины до самого
низа плащ этот был и спереди и сзади раздвоен, - когда сэр  Бедивер  сидел
верхом, полы плаща прикрывали бока коня. Он отправлялся  граалить,  и  его
одежда была отлично приспособлена для путешествия. Я много бы дал за такую
куртку, как у него, но уже нельзя было терять времени.  Взошло  солнце,  и
король вместе со всем своим двором ждал меня, чтобы  пожелать  мне  удачи;
промедление было бы нарушением этикета. Вам самому ни за что не влезть  на
коня; если вы попытаетесь, вас ждет разочарование. Вас  волокут  на  двор,
как  волокут  в  аптеку  человека,  пораженного  солнечным   ударом;   вас
втаскивают на коня, вас усаживают, суют ваши ноги в стремена, а вы  в  это
время кажетесь себе нестерпимо громоздким  -  каким-то  другим  человеком,
который или только что нечаянно женился, или ослеплен молнией и до сих пор
глух, нем и не может прийти в себя. Затем в  подставку  возле  моей  левой
ноги вставили мачту, которую называют копьем, и я ухватился за нее  рукой;
наконец на шею мне повесили щит; и вот - я готов,  могу  поднять  якорь  и
выйти в море. Все были безмерно благожелательны ко мне,  а  одна  фрейлина
даже собственноручно поднесла  мне  прощальный  кубок.  Теперь  оставалось
только посадить на круп коня  ту  девицу;  усевшись,  она  обхватила  меня
руками, чтобы не упасть.
   И мы двинулись в путь. Все желали нам удачи, махали платками и шлемами.
А когда мы спускались с холма и проезжали  через  деревню,  все  встречные
почтительно кланялись, кроме оборванных мальчишек из предместья. Мальчишки
кричали:
   - "Чучело! Чучело!" - и швыряли в нас комьями земли.
   Я по опыту знаю, что мальчишки во все века  одинаковы.  Они  ничего  не
уважают, никем и ничем не дорожат. Они орали: "Проваливай,  плешивый!"  [в
одном эпизоде из библии рассказывается, как мальчишки дразнили  "плешивым"
пророка Елисея и за это  сорок  два  из  них