ффектов.  Когда  гимн
смолк, я поднялся на платформу, выпрямился во весь рост, широко распростер
руки и, закинув голову, стоял  неподвижно  минуты  две,  -  этим  способом
всегда можно достигнуть полнейшей тишины. Затем медленно произнес страшное
слово ["страшные слова" янки представляют шуточные комбинации  из  сложных
немецких    слов-фраз;    первое    переводится    приблизительно     так:
"Константинопольская компания по производству волынок";  второе:  "Гнусные
попытки  нигилистов  взорвать  динамитом   театральную   кассу";   третье:
"Жалостная комедия свадьбы верблюжьего пастуха, состоящего на  тропической
транспортной   службе   Трансваальской   армии";    четвертое:    "Мастер,
изготовляющий мраморные памятники мавританке,  матери  убийств,  учинившей
всеобщую резню в Мекке"; последнее "страшное слово" - бессмысленный  набор
звуков], при звуке которого все содрогнулись, а многие женщины попадали  в
обморок:

   - Константинополитанишердудельзакспфайфенмахергезелльшаффт!

   Когда из моих уст со стоном вырвался  последний  слог  этого  слова,  я
коснулся одного из электрических проводов, и  потонувшие  во  мраке  толпы
озарил мертвенно-синий свет. Как это было  эффектно!  Раздалось  множество
криков, женщины кинулись в разные  стороны,  подкидыши  падали  в  обморок
целыми взводами. Настоятель и монахи торопливо крестились и,  потрясенные,
бормотали молитвы. Мерлин держал себя в руках, но изумление  пробрало  его
до самых мозолей, он никогда еще ничего похожего  не  видывал.  Пора  было
приниматься за новые эффекты. Я  поднял  руки  и,  словно  в  предсмертных
муках, простонал:

   - Нигилистендинамиттеатеркестхенсшпренгунгсаттентэтсферзухунген!

   И включил красный свет. Вы бы послушали,  как  застонал  и  завыл  этот
людской Атлантический океан, когда  алое  адское  пламя  присоединилось  к
голубому! Через шестьдесят секунд я крикнул:

   - Трансваальтрупентропентранспорттранпельтиртрайбертраунгстрэнтрагеди!

   И зажег зеленый свет. Прождав на этот раз всего сорок секунд, я  широко
распростер руки и громовым голосом выкрикнул все разрушительные слоги  вот
этого слова слов:

   - Меккамузельманненмассенменшенмердерморенмуттермармормонументенмахер!

   И вспыхнуло фиолетовое сияние. Все четыре огня горели разом -  красный,
синий, зеленый, фиолетовый!  -  четыре  неистовых  вулкана  струили  вверх
широкие клубы ослепительного дыма, озаряя радужным светом, ярким, как свет
полудня, всю долину до самых отдаленных ее концов. Вдали,  на  фоне  неба,
виден был столпник, застывший на своем столбе, - впервые за  двадцать  лет
он перестал кланяться, как болванчик. Я знал, что  ребята  мои  уже  возле
насоса и ждут только знака. И я сказал настоятелю:
   - Час настал, отец. Сейчас  я  назову  страшное  имя  и  прикажу  чарам
рассеяться. Будьте готовы. Ухватитесь за что-нибудь руками.
   Затем я крикнул народу:
   - Слушайте! Через минуту чары будут рассеяны, -  или  никогда  ни  один
смертный не рассеет их. Если рассеять чары мне удастся, вы сразу  об  этом
узнаете, ибо святая вода хлынет из дверей часовни.
   Я  подождал  несколько  мгновений,  чтобы  дать  возможность  слышавшим
пересказать мои слова тем, кто, стоя в задних рядах, не мог расслышать их,
и затем, приосанясь, нелепо размахивая руками, воскликнул:
   -  Повелеваю  падшему  духу,  поселившемуся  в   священном   источнике,
извергнуть в небеса все адские огни, которые еще таятся  в  нем,  рассеять
свои чары, умчаться отсюда в преисподнюю и  лежать  там  связанным  тысячу
лет. Его собственным грозным именем заклинаю:

   Бдвджджилигкк!

   Я  включил  провод,  ведущий  к  бочке  с  ракетами,  и  целый   фонтан
ослепительных огненных стрел с пронзительным  свистом  взлетел  к  зениту,
рассыпаясь в небе ливнем алмазов! Вопль  ужаса  пронесся  над  толпой,  но
сразу же его заглушили неистовые крики радости - ибо из дверей часовни,  у
всех на виду, в сиянии таинственных  огней,  хлынула  освобожденная  вода!
Старый настоятель не мог произнести ни слова, слезы душили его.  Он  молча
обнял меня и чуть не задушил в объятиях. Его  объятия  были  красноречивее
всяких слов. И гораздо опаснее, вдобавок, ибо в этой стране ни один доктор
не стоил и ломаного гроша.
   Посмотрели бы вы, как толпы  людей  кидались  к  воде  и  целовали  ее;
целовали, и ласкали, словно живую, и называли ее нежными  прозвищами,  как
друга, который  долго  пропадал  без  вести,  считался  погибшим  и  вдруг
вернулся домой. Да, на это было приятно смотреть; я стал лучшего мнения об
этих людях, чем был прежде.
   Мерлина я отправил домой на носилках. Когда  я  произнес  страшное  имя
духа, Мерлин лишился чувств и с тех пор так и не мог окончательно прийти в
себя. Никогда прежде не слышал он этого имени, -  как  и  я,  -  но  сразу
узнал, что оно настоящее; какое бы дурацкое имя я ни придумал, он  признал
бы его настоящим. Впоследствии он говорил, что даже родная мать этого духа
не могла бы произнести его имя лучше, чем я. Он никак не мог понять, каким
образом я остался жив, а  я  не  открывал  ему  этой  тайны.  Такие  тайны
разбалтывают только молодые чародеи. Мерлин потратил три месяца,  стараясь
с помощью колдовства разгадать трюк, дающий возможность произнести это имя
и остаться в живых. Но ничего у него не вышло.
   Когда я направился в часовню, толпа почтительно снимала шапки и  широко
расступалась передо мной,  словно  я  был  каким-то  высшим  существом,  -
впрочем, я действительно был  существом  высшим  и  сам  сознавал  это.  Я
отобрал несколько монахов, посвятил их в тайну насоса и  велел  им  качать
воду, так как множество людей, несомненно, захочет провести возле воды всю
ночь, и нужно, чтобы ее хватило на всех. Монахам и самый  насос  показался
чудом; они не могли надивиться на него и восхищались, как  он  превосходно
работает.
   То была великая ночь, необычайная ночь. Эта ночь  принесла  мне  славу.
Переполненный гордостью, я долго не мог заснуть.



24. МАГ-КОНКУРЕНТ

   Мое влияние в Долине Святости было теперь безгранично. И  мне  хотелось
использовать его для какого-нибудь полезного дела. Эта мысль пришла мне  в
голову на следующее утро, когда к монастырю подъехал один из моих рыцарей,
распространявших мыло. История утверждает, что двести  лет  назад  здешние
монахи были настолько доступны мирским соблазнам, что  пожелали  вымыться.
Быть может, в них и доныне сохранилось немного этого нечестия.  Я  спросил
одного из братьев:
   - Не хочется ли вам выкупаться?
   Он содрогнулся при мысли о том, какая опасность  грозит  источнику,  но
ответил взволнованно:
   - Зачем вопрошать об  этом  бедное  тело,  с  детских  лет  не  знавшее
благодатного освежения? Боже, как я хочу выкупаться!  Но  это  невозможно,
благородный сэр, не искушай меня: это запрещено.
   И он вздохнул так скорбно, что я  твердо  решил  дать  ему  возможность
смыть хоть верхний слой своего земельного надела, даже  если  после  этого
влияние мое рухнет, а монастырь  обанкротится.  Я  пошел  к  настоятелю  и
попросил его разрешить этому брату выкупаться. Настоятель при этих  словах
побледнел, - я не хочу сказать, будто я видел, как он побледнел,  ибо  для
того чтобы увидеть, мне пришлось бы снять с его лица слой грязи толщиною в
книжный переплет, а я вовсе не собирался этим заниматься, - но я знаю, что
он побледнел и задрожал. И проговорил:
   - Ах, сын мой, я все отдам тебе с благодарностью, требуй, чего  хочешь,
но только не этого. Неужели ты  хочешь,  чтобы  священный  источник  снова
иссяк?
   - Нет, отец, я не дам ему иссякнуть. Я имел тайное откровение и  теперь
знаю, что в тот раз источник иссяк вовсе не потому, что  монахи  построили
купальню. - Старик с любопытством насторожился. - Господь открыл мне,  что
купальня была неповинна в этом несчастье, ниспосланном  совсем  за  другой
грех!
   - Речи твои дерзки... но... но, если они правдивы, мне отрадно  слышать
их.
   -  Они  правдивы,  не  сомневайтесь.  Позвольте  мне  заново  построить
купальню, отец. Позвольте мне восстановить ее, и воды источника будут течь
вечно.
   - Ты обещаешь это? Ты обещаешь? Только скажи, обещаешь ли ты это?
   - Да, я обещаю.
   - Тогда я первый войду в купальню и искупаюсь в ней. Ступай  принимайся
за дело. Не медли, не медли, ступай.
   Я со своими ребятами сразу же приступил к работе. Развалины купальни  и
поныне стояли на прежнем месте, ниже  монастыря,  ни  один  ее  камень  не
пропал. В течение всех этих лет никто не осмеливался даже  приблизиться  к
ней; ее избегали с набожным страхом, словно над ней тяготело проклятие. За
два дня мы все починили и даже воду в нее провели,  -  получился  обширный
пруд с чистой, прозрачной водой, в котором можно было плавать.  Вода  была
проточная. Она втекала и вытекала по  древним  трубам.  Старый  настоятель
сдержал свое слово и первый влез в воду. Он влез в воду черный,  дрожащий,
и вся его черная братия в тревоге и страхе смотрела на него;  а  вылез  он
белый, радостный. Еще одна победа, еще один триумф.
   Вся наша работа в Долине  Святости  прошла  успешно,  и  я  был  вполне
удовлетворен ею. Я уже собирался уезжать, но тут меня постигла неудача:  я
сильно простудился, и у меня разыгрался застарелый ревматизм.  Как  всегда
бывает, ревматизм нашел во мне самое слабое место и  поразил  именно  его.
Это было то место, которое пострадало  от  объятий  настоятеля,  когда  он
выражал мне свою благодарность.
   Я поднялся, наконец, с постели, но от меня осталась одна  тень.  Однако
все были так добры и внимательны ко мне, так старались  меня  развеселить,
что я стал быстро поправляться.
   Сэнди очень утомилась, ухаживая за мною, и я решил отправиться  в  путь
один, оставив ее  отдыхать  в  женском  монастыре.  Мне  пришло  в  голову
переодеться  свободным  поселянином   и   побродить   пешком   по   стране
недельку-другую. Это дало бы мне возможность есть и спать вместе с  низшим
и беднейшим классом свободного населения страны.  У  меня  не  было  иного
способа познакомиться с его повседневной жизнью и с тем, как влияют на нее
законы. Если бы я бродил между простолюдинами  в  дворянской  одежде,  они
стали бы стесняться, чуждаться  меня,  скрывать  от  меня  свои  подлинные
радости  и  горести,  и  все  наблюдения  мои  оказались  бы  внешними   и
поверхностными.
   Однажды утром я, чтобы размять ноги и подготовить себя  к  предстоящему
путешествию, отправился  в  долгую  прогулку,  забрался  на  горный  кряж,
окаймлявший долину с севера, и подошел к искусственной пещере, которую мне
давно показывали снизу; то была пещера одного отшельника,  прославившегося
суровостью и нечистоплотностью.  Я  знал,  что  отшельнику  этому  недавно
предложили видный пост в Сахаре,  где  благодаря  львам  и  комарам  жизнь
отшельников особенно трудна и заманчива, и что он уехал в Африку, а потому
я решил войти и убедиться лично,  действительно  ли  в  этой  берлоге  так
воняет, как мне рассказывали.
   Каково же было мое удивление, когда оказалось, что  пещера  вычищена  и
подметена. Меня ждал здесь и  другой  сюрприз:  во  тьме  пещеры  зазвенел
звонок, и я услышал голос:
   - Алло, центральная! Это Камелот? Радуйся! Как не  веровать  в  чудеса,
как не веровать в то, что они окружают нас со всех сторон и проявляют себя
там, где мы их не ожидаем, когда вот тут, рядом со мною,  стоит  во  плоти
его могущество Хозяин, и ты сейчас собственными ушами услышишь его голос!
   Какой  решительный   переворот!   Что   за   нагромождение   чудовищных
несообразностей!   Что   за    фантастическое    сочетание    непримиримых
противоречий: в обиталище лжечудотворца поселилось подлинное чудо, берлога
средневекового отшельника превратилась в телефонную станцию!
   Телефонист вышел на свет,  и  я  узнал  в  нем  одного  из  своих  юных
помощников. Я спросил:
   - Когда здесь устроили телефонную станцию, Ульфиус?
   - Вчера в  полночь,  благородный  сэр  Хозяин.  Мы  заметили  в  долине
множество огней и решили устроить здесь телефонную  станцию,  ибо  столько
огней бывает лишь в очень больших городах.
   - Вы поступили правильно. Хотя здесь и  нет  большого  города,  тем  не
менее это вполне подходящее место для телефонной  станции.  Вам  известно,
где вы находитесь?
   - Я еще не успел навести справки,  ибо,  когда  товарищи  мои  ушли  на
работу, оставив меня здесь дежурить, я  прилег  оглохнуть,  решив  сначала
выспаться, а уж потом навести справки и доложить в Камелот  название  этой
местности.
   - Знай же, что это Долина Святости.
   Не клюнуло! Я думал, он так и подпрыгнет при  этом  названии,  а  он  и
бровью не повел. Только сказал:
   - Я так и доложу.
   - Позволь, да ведь вся округа гремит славой чудес, сотворенных здесь за
последние дни! Неужели ты не слыхал о них?
   -  Ведь  мы  передвигаемся  по  ночам  и  не  вступаем  в  разговоры  с
посторонними. Мы  знаем  только  то,  что  нам  сообщают  по  телефону  из
Камелота.
   - Но ведь в Камелоте все известно. Разве тебе не рассказывали о великом
чуде восстановления святого источника?
   - Конечно, рассказывали. Но ведь та долина совсем иначе называется, чем
эта. Большее несходство трудно себе даже...
   - Как же тебе назвали ту долину?
   - Долиной Гадости.
   - Теперь все понятно. Да будь он проклят, этот телефон. Он вечно путает
похожие по звуку слова, совершенно искажая смысл. Ну, да все равно, теперь
тебе известно название долины. Вызови Камелот.
   Он вызвал Камелот, и Кларенс  подошел  к  телефону.  Как  приятно  было
слышать голос моего мальчика! Словно я вернулся домой. Обменявшись  с  ним
ласковыми приветствиями и  рассказав  ему  о  своей  недавней  болезни,  я
спросил:
   - Что нового?
   -  Король  и  королева,  в  сопровождении  многих  придворных,   сейчас
отправляются в вашу долину благочестиво поклониться восстановленному  вами
источнику, очиститься от греха и посмотреть то место,  откуда  адский  дух
извергал в облака настоящее адское пламя. Если вы хорошенько  вслушаетесь,
вы услышите, как я, поддакивая, хихикаю про себя, ибо я  сам  выбирал  это
пламя на нашем складе и сам посылал его к вам по вашему приказу.
   - Разве король знает дорогу сюда?
   - Король? Нет, не знает. И никто не знает. Но наши  ребята,  помогавшие
вам творить чудо, поедут с ними как проводники  и  будут  указывать  места
привалов и ночлегов.
   - Когда же они будут здесь?
   - Послезавтра, во время вечерни.
   - А еще какие новости?
   - Король начал создавать постоянную армию, как вы ему советовали.  Один
полк уже совсем готов, и все офицеры назначены.
   - Какая досада! Я хотел сам назначить  офицеров.  Во  всем  королевстве
есть только одна группа людей, которые годятся в  офицеры  для  регулярной
армии.
   - Да. Но должен вас удивить: ни один человек из нашей Военной  академии
не попал в полк.
   - Что ты говоришь? Ты не шутишь?
   - Я говорю правду.
   - Ты встревожил меня. Кто же назначен? И как выясняли  пригодность  или
непригодность того или иного  кандидата?  Устроили,  вероятно,  конкурсный
экзамен?
   - Об этом я ничего не знаю. Я знаю только,  что  все  офицеры  знатного
происхождения и - как это вы называете - бараньи головы.
   - Тут что-нибудь не так, Кларенс.
   - Успокойтесь: два кандидата  в  лейтенанты  сопровождают  короля,  оба
молодые аристократы, - и если вы дождетесь их, они сами ответят вам на все
вопросы.
   - Это важная новость. Во всяком случае, хоть одного из своих  курсантов
я непременно включу в  офицерский  состав.  Пошли  тотчас  же  в  академию
конного гонца с моим приказом:  пусть-загонит,  если  надо,  хоть  десяток
лошадей, он должен быть там сегодня же до заката солнца и...
   - В этом нет надобности. Я  установил  с  академией  телефонную  связь.
Позвольте мне соединить вас.
   Как приятно было  это  слышать!  В  атмосфере  телефонов,  в  атмосфере
постоянной связи с отдаленнейшими районами мне дышалось легко и  свободно.
Только теперь я понял, каким ползучим, унылым, бездушным ужасом  была  для
меня эта страна в течение всех этих лет,  как  задыхался  я  в  ней,  пока
мало-помалу не привык к духоте.
   Я отдал  приказ  начальнику  академии  лично.  Я  заодно  попросил  его
прислать  мне  немного  бумаги,  самопишущее  перо  и  несколько  коробков
безопасных спичек. Мне  надоело  обходиться  без  этих  скромных  удобств.
Теперь мне удастся  ими  пользоваться,  так  как  я  не  собираюсь  больше
надевать лат и у меня снова будут карманы.
   Вернувшись в монастырь, я застал там  занятное  зрелище.  Настоятель  и
монахи,  собравшись  в  большом  зале,   с   ребяческим   любопытством   и
младенческой доверчивостью следили за фокусами нового чародея, только  что
прибывшего. Одежда на нем была фантастическая, такая же нелепая и пестрая,
как одежда индейских знахарей. Он вертелся, бормотал,  размахивал  руками,
чертил таинственные знаки по воздуху и по полу - словом, вел себя, как все
фокусники. Он был очень знаменит во всей Азии, - так он сам  утверждал,  и
этого было вполне достаточно. Такие утверждения ценятся на  вес  золота  и
повсюду находят сбыт.
   Как легко и дешево досталась этому человеку слава великого чародея! Его
специальностью  было  рассказывать,  что  в  данную  минуту  делает  любой
обитатель земного шара, а также, что он делал в прошлом и  что  он  станет
делать в будущем. Он спросил, не желает ли кто-нибудь узнать,  что  сейчас
делает император Востока?  Блеск  глаз,  восхищенные  потирания  рук  были
красноречивее любого ответа. Еще бы!  Разумеется,  вся  эта  благочестивая
толпа мечтала узнать, что делает этот монарх. Обманщик забормотал и  затем
торжественно возвестил:
   - Высочайший и могущественнейший император Востока сейчас кладет деньги
на ладонь святого нищенствующего монаха - одну монету, две, три монеты,  и
все серебряные.
   Толпа восторженно загудела:
   - Изумительно! Удивительно! Сколько пришлось учиться, сколько  пришлось
работать, чтобы приобрести столь необычайную силу.
   Не желают ли они  узнать,  что  сейчас  делает  повелитель  Индии?  Да,
желают. Он сказал им, что делает повелитель Индии. Затем  он  сообщил  им,
чем занят султан Египта и что собирается предпринять король Дальних Морей.
И так далее, и так  далее...  И  с  каждым  новым  чудом  изумление  перед
точностью его знаний все возрастало.  Порой  его  пытались  сбить  трудным
вопросом, - но нет, сбить его было невозможно, на каждый вопрос он отвечал
без колебания и промедления, с полной уверенностью. Я видел, что если  так
будет  продолжаться,  я  потеряю  свое  превосходство,  -   этому   детине
достанется все, а я останусь за  флагом.  Я  должен  сунуть  палку  ему  в
колесо, и притом как можно скорее. И я сказал:
   - Мне очень хотелось бы узнать, что сейчас делает один человек.
   - Спрашивайте, не бойтесь. Я дам вам ответ.
   - Это, пожалуй, будет трудно... Быть может, даже невозможно...
   - Для моего искусства нет ничего невозможного. Чем труднее вопрос,  тем
охотнее я на него отвечу.
   Как видите, я старался привлечь любопытство. И мне это удалось.  Кругом
насторожились, вытянули  шеи,  затаили  дыхание.  Любопытство  привлечено,
теперь нужно его разжечь.
   - Если вы не ошибетесь, если вы ответите правильно, я  дам  вам  двести
серебряных пенни.
   - Эти деньги уже все равно что мои... Я скажу вам все, что  вы  желаете
узнать.
   - В таком случае ответьте мне, что я сейчас делаю правой рукой?
   - Ах!
   Все были изумлены необычайно. Во всей этой толпе никому не пришел бы  в
голову простейший трюк - спросить о  человеке,  который  находится  не  за
десять тысяч миль отсюда. Чародей смутился. Очевидно, такого  вопроса  ему
никогда еще никто не задавал. Он не знал, как ему вывернуться. Он был сбит
с толку. Он не мог выговорить ни слова.
   - Чего ж вы ждете? - сказал я. - Если вы в состоянии сразу, без  всякой
подготовки, определить, что делает человек на другом конце света,  неужели
вы не можете отве