мне уступила честь считаться диковинным зрелищем,  в  то  время
как эта честь по праву принадлежала ей самой? Такое  великодушие  достойно
удивления в столь юном существе. Тут было над чем призадуматься. Я шел как
во сне.
   Чем ближе мы подходили к городу, тем оживленнее становилось вокруг.  Мы
проходили то мимо какой-нибудь ветхой лачуги с соломенной крышей, то  мимо
небольших полей или садов, возделанных допотопным способом. Попадались нам
и люди - похожие на рабочий скот здоровяки с длинными жесткими  нечесаными
волосами, падавшими им прямо на лицо. И мужчины и  женщины  были  одеты  в
домотканые рубахи, спускавшиеся ниже колен, на ногах  у  них  была  грубая
обувь, похожая на сандалии. У  многих  я  видел  на  шее  железный  обруч.
Маленькие мальчики и девочки ходили  совсем  голые,  но  никто,  казалось,
этого не замечал. И все эти  люди  глазели  на  меня,  говорили  обо  мне,
кидались со всех ног в лачуги и вызывали оттуда  родных  -  посмотреть  на
меня. Вид же моего спутника нисколько их  не  удивлял;  они  ему  смиренно
кланялись, но он не отвечал на поклоны.
   В городе среди разбросанных в беспорядке лачуг  с  соломенными  крышами
стояло несколько больших каменных домов без окон; вместо улиц были  кривые
немощеные  дорожки;  полчища  псов  и  голых  ребятишек  шумно  играли  на
солнцепеке; свиньи рылись повсюду, - одна из них, вся облепленная  грязью,
разлеглась в  огромной  вонючей  луже  посреди  главной  улицы  и  кормила
поросят.  Внезапно  издали   донеслись   звуки   военной   музыки.   Звуки
приближались, становились все громче, и  я  увидел  кавалькаду  всадников,
которая  казалась  необычайно  пышной  благодаря  султанам  на  шлемах,  и
сверканию лат, и колыханью знамен, и богатству одежд, и конским попонам, и
золоченым остриям копий. Кавалькада торжественно двигалась по грязи  среди
свиней, голых ребятишек, веселых псов, ободранных лачуг, и мы  последовали
за нею. Мы шли в гору, все выше и  выше,  миновали  одну  грязную  улочку,
потом другую, пока, наконец, не взобрались на  вершину  холма,  где  стоял
огромный замок. Протрубил  рог;  в  замке  в  ответ  тоже  протрубил  рог;
начались переговоры; нам отвечали со стен, где под колышущимися  знаменами
с грубыми изображениями драконов расхаживали воины в шишаках и панцирях, с
алебардами  на  плечах.  Затем  распахнулись  огромные  ворота,  опустился
подъемный мост, и предводитель кавалькады  двинулся  вперед,  под  суровые
своды; и мы,  следуя  за  ним,  оказались  на  просторном  мощеном  дворе,
огороженном башнями и башенками, со всех четырех сторон  поднимавшимися  в
голубизну небес; вокруг  нас  раздавались  учтивые  приветствия,  всадники
слезали с коней, шла веселая  суета,  полная  пестроты,  беготни,  веселой
неразберихи и шума.



2. ДВОР КОРОЛЯ АРТУРА

   Улучив  минуту,  я  ускользнул  в  сторонку,  толкнул  в  плечо  одного
старичка, попроще на вид, и доверительно шепнул ему:
   - Сделайте, друг, одолжение. Скажите, вы  служите  в  этом  сумасшедшем
доме или просто пришли навестить кого-нибудь из родных?
   Он тупо поглядел на меня и сказал:
   - Прекрасный сэр, мне кажется...
   - Довольно, - сказал я. - Вы, я вижу, тоже пациент.
   Я отошел и, призадумавшись, стал поглядывать, не замечу ли где случайно
прохожего в здравом уме, который мог бы что-нибудь мне объяснить.  Наконец
мне показалось, что я нашел такого. Я подошел к нему и шепнул ему на ухо:
   - Как бы мне на минутку повидать старшего смотрителя?  Только  на  одну
минутку...
   - Не препятствуй мне...
   - Как вы сказали?
   - Не мешай, если тебе это слово понятней.
   Он объяснил, что он помощник повара и что у него сейчас нет времени  на
болтовню; потом он охотно со мной поболтает, так как ему до смерти хочется
узнать, где я достал свою одежду. Тут он ткнул  куда-то  пальцем,  сказав,
что вот более подходящий для меня собеседник -  у  него  много  свободного
времени, и к тому же он,  без  сомнения,  меня  ищет.  Передо  мною  стоял
тоненький мальчик в ярко-красных штанах, которые придавали ему сходство  с
раздвоенной на конце морковкой; верхняя его одежда была сшита из  голубого
шелка и кружев; на длинных светлых кудрях сидела розовая атласная  шапочка
с пером, кокетливо сдвинутая на ухо. Судя по лицу, он был  добр,  судя  по
походке - весьма доволен собой. Хорошенький  мальчик  -  хоть  вставляй  в
рамку!
   Он  подошел  ко  мне,  улыбнулся  и,  осмотрев  меня   с   нескрываемым
любопытством, сказал, что послан за мною и что он глава пажей.
   - Какая ты глава, ты одна строчка! - сказал я ему.
   Это было несколько жестоко  с  моей  стороны,  но  я  не  мог  сдержать
раздражения. Впрочем, он, кажется, даже  не  заметил,  что  ему  следовало
обидеться. Идя со мною рядом, он болтал и смеялся легкомысленно, радостно,
по-мальчишески, и мы с ним сразу подружились;  он  задавал  мне  множество
вопросов и обо мне и о моей одежде, но ответов не дожидался,  а  продолжал
болтать напропалую, забыв о том, что только что спрашивал; так  он  болтал
до тех пор, пока нечаянно не выболтал, что родился в начале 513 года.
   Я вздрогнул, остановился и спросил слабым голосом:
   - Я, кажется, ослышался. Повтори... повтори  медленно,  раздельно...  В
каком году ты родился?
   - В пятьсот тринадцатом.
   - В пятьсот тринадцатом! Глядя на тебя, этого не скажешь! Послушай, мой
мальчик, я здесь чужой, друзей у меня нет; будь со мною честен и  правдив.
Ты в своем уме?
   Он ответил, что в своем уме.
   - И все эти люди тоже в своем уме?
   Он ответил, что они тоже в своем уме.
   - А разве здесь не сумасшедший дом? Я имею в виду заведение, где  лечат
сумасшедших.
   Он ответил, что здесь не сумасшедший дом.
   - Значит, - сказал я, - либо я сам сошел с ума, либо  случилось  что-то
ужасное. Скажи мне честно и правдиво, где я нахожусь?
   - _При дворе короля Артура_.
   Я помолчал минуту, чтобы вполне усвоить смысл этих слов, затем спросил:
   - Какой же, по-твоему, теперь год?
   - Пятьсот двадцать восьмой, девятнадцатое июня.
   У меня заныло сердце, и я пробормотал:
   - Никогда больше не увижу я моих друзей, никогда, никогда.  Им  суждено
родиться через тринадцать с лишним столетий.
   Я почему-то поверил, что мальчик сказал правду, - сам не знаю почему. Я
поверил ему сердцем, но разум верить отказывался. Мой разум  восставал,  и
вполне  естественно.  Я  не  знал,  как  справиться  со   своим   разумом,
свидетельства других людей не могли бы мне помочь, - мой разум объявил  бы
этих людей безумными и не принял бы их доводов во внимание.  И  вдруг,  по
какому-то наитию, мне в голову пришла  замечательная  идея.  Я  знал,  что
единственное полное солнечное затмение  в  первой  половине  шестого  века
произошло 21 июня 528 года, и  началось  оно  ровно  в  три  минуты  после
полудня. Знал  я  также,  что  астрономы  не  ожидали  полного  солнечного
затмения  в  том  году,  который  я  считал  текущим,  то  есть  в   1879.
Следовательно, если тревога и любопытство не сокрушат  окончательно  моего
сердца за ближайшие  сорок  восемь  часов,  я  буду  иметь  возможность  с
достоверностью установить, правда ли то, что сказал мне мальчик, или нет.
   А потому, будучи практичным коннектикутцем, я отложил  разрешение  всей
этой загадки до  намеченного  дня  и  часа,  перестал  об  этом  думать  и
сосредоточил все свое внимание на  обстоятельствах  данной  минуты,  чтобы
использовать их по возможности выгоднее. "Приберегай козыри!"  -  вот  мой
девиз, но уж ходить так ходить, хотя бы у  тебя  на  руках  ничего,  кроме
двоек и валета, не было.  Я  принял  два  решения:  если  сейчас  все-таки
девятнадцатый век, и  я  нахожусь  среди  сумасшедших,  и  мне  отсюда  не
выбраться, - я не я буду, если не стану хозяином этого сумасшедшего  дома;
если же, напротив, сейчас действительно шестой век, так  тем  лучше,  -  я
через три месяца буду хозяином всей  страны:  ведь  я  самый  образованный
человек во всем королевстве, так как родился на тринадцать веков позже  их
всех. Я не из тех людей, которые, приняв решение,  теряют  время,  -  и  я
сказал пажу:
   - Послушай, Кларенс, мой мальчик, если я верно угадал твое  имя,  введи
меня, пожалуйста, в курс дела. Как зовут того, который привел меня сюда?
   - Моего и твоего господина? Это славный рыцарь и благородный  лорд  сэр
Кэй, сенешаль, молочный брат нашего повелителя, короля.
   - Хорошо, продолжай, расскажи мне все, что ты о нем знаешь.
   Он рассказывал долго. Но вот что в его рассказе имело  непосредственное
ко мне отношение. По его словам, я  был  пленником  сэра  Кэя  и  согласно
обычаю, меня заточат в темницу и будут держать там на воде и хлебе до  тех
пор, пока мои друзья не выкупят меня, если  я  сам  прежде  не  сдохну.  Я
видел, что у меня гораздо больше шансов сдохнуть, чем быть выкупленным, но
не стал расстраиваться, чтобы не терять даром  драгоценного  времени.  Паж
сказал далее, что обед в большом зале уже подходит к  концу  и  что,  чуть
только начнется беседа и попойка, сэр Кэй повелит  позвать  меня,  покажет
королю Артуру и его славным рыцарям, сидящим за Круглым Столом,  и  начнет
хвастать подвигом, который он совершил, захватив меня в плен; при этом он,
по всей вероятности, будет немножко  преувеличивать,  но  мне  не  следует
поправлять его: это неучтиво, да и не безопасно; а когда на  меня  вдоволь
насмотрятся - марш в темницу; но он,  Кларенс,  непременно  найдет  способ
навещать меня время  от  времени  и  постарается  передать  весточку  моим
друзьям.
   Передать весточку моим друзьям! Я поблагодарил его: мне ничего  другого
не оставалось. Тут к нам подошел лакей и сказал, что меня  зовут;  Кларенс
ввел меня в замок, усадил и сам сел рядом со мной.
   Я увидел зрелище забавное и прелюбопытное. Огромный зал с почти  голыми
стенами, в котором все было полно кричащих  противоречий.  Он  был  очень,
очень высок, этот зал, так высок, что в сумраке, сгущавшемся наверху, едва
можно было различить знамена, свешивавшиеся со сводчатых балок  и  брусьев
потолка. По обеим концам зала шли высокие галереи,  огороженные  каменными
перилами, - на одной сидели музыканты, а на другой  женщины,  ослепительно
ярко одетые. Пол был вымощен  большими  каменными  плитами,  истоптанными,
щербатыми и нуждавшимися в замене. Украшений, говоря по  правде,  не  было
никаких; впрочем, по  стенам  висели  большие  ковры,  которые,  вероятно,
считались произведениями искусства; на них были изображены битвы, но  кони
напоминали тех,  которых  лепят  из  пряничного  теста  или  которых  дети
вырезают из бумаги, а люди были покрыты чешуйчатой броней, причем  чешуйки
заменялись круглыми дырочками, так что казалось, будто  по  всей  кольчуге
прошлась вилка, которой накалывают печенье. В зале находился камин,  такой
огромный, что в нем мог расположиться целый лагерь; обрамленный  колоннами
из резного камня, он напоминал врата собора. Вдоль  стен  стояли  воины  в
панцирях и шлемах, они держали в руках алебарды - никакого другого  оружия
у них не было - и стояли так неподвижно, что  их  можно  было  принять  за
статуи.
   Посреди этой крытой и мощеной  рыночной  площади  стоял  дубовый  стол,
который называли Круглым Столом.  Он  был  обширен,  как  цирковая  арена;
вокруг него сидело множество мужчин в таких пестрых и ярких  одеждах,  что
глазам было больно смотреть на них. На головах у них были шляпы с перьями;
они приподнимали эти шляпы только тогда, когда обращались к королю.
   Большинство было занято выпивкой, - они пили из цельных  бычьих  рогов;
некоторые жевали  хлеб  или  глодали  бычьи  кости.  На  каждого  человека
приходилось не менее двух псов; псы сидели  выжидая  и,  когда  кто-нибудь
швырял им кость, разом  кидались  к  ней  целыми  бригадами  и  дивизиями;
начинался  бой  -  головы,  туловища,  мелькающие  хвосты  смешивались   в
беспорядочную кучу, поднимался такой  неистовый  вой  и  лай,  что  всякий
разговор приходилось прекращать; но на это никто не жаловался, потому  что
собачьи драки были интереснее любого разговора; мужчины порой  вскакивали,
чтобы лучше видеть, и бились об заклад, которая собака победит, а  дамы  и
музыканты  перегибались  через  перила;  и  со  всех  сторон   раздавались
восторженные восклицания. В конце концов пес-победитель удобно вытягивался
на полу, рядом с полсотней других победителей, держа в лапах  кость,  и  с
ворчанием грыз ее, пачкая пол, а придворные принимались  за  прежние  свои
занятия и развлечения.
   В общем речи и манеры этих людей были изящны и учтивы; и,  насколько  я
мог заметить, они в промежутках между собачьими драками выслушивали  своих
собеседников  дружелюбно  и  внимательно.  Притом   они   были   по-детски
простодушны; каждый из них чудовищно врал с обезоруживающей  наивностью  и
охотно слушал, как врут другие, всему веря.  Представление  о  жестоком  и
страшном не вязалось с ними; а между тем они с  таким  искренним  упоением
рассказывали о крови и муках, что я даже перестал содрогаться.
   Я был не единственным пленником в зале. Кроме меня,  было  еще  человек
двадцать, а может и больше. Многие  из  этих  несчастных  были  изувечены,
исцарапаны, изранены самым страшным образом; их волосы, их лица, их одежда
были выпачканы засохшей черной кровью. Они, безусловно, очень страдали  от
усталости, голода и жажды; и никто не дал им умыться,  никто  из  простого
милосердия не позаботился об  их  ранах;  и,  однако,  сколько  бы  вы  ни
слушали, вы никогда не услышали бы от них ни одного стона, сколько  бы  вы
ни смотрели, вы не заметили бы  никакого  беспокойства,  никакого  желания
пожаловаться. И я невольно подумал: "Они, как видно, в свое время сами так
же обращались с другими; и теперь, когда настала их  очередь,  они  ничего
лучшего не ждут. Следовательно, их философское смирение вовсе не результат
мысли, самообладания, силы ума; они терпеливы, как животные; они  попросту
белые индейцы".



3. РЫЦАРИ КРУГЛОГО СТОЛА

   Беседы  за  Круглым  Столом  были   в   сущности   монологами.   Рыцари
рассказывали друг другу, как они захватывали пленных, убивали их друзей  и
сторонников и забирали  коней  и  оружие.  Насколько  я  мог  судить,  эти
убийства совершались не из мести за обиду, не из старой вражды,  не  из-за
внезапных ссор; нет, это по большей части были поединки между  незнакомыми
людьми, между людьми, которые не были даже представлены друг  другу  и  не
сделали друг другу ничего дурного. Не раз случалось мне  видеть,  как  два
мальчика, незнакомые и случайно встретившиеся, говорили в один голос: "Вот
я тебе задам!" - и принимались драться; но до сих пор я полагал,  что  так
поступают  только  дети  и  что  это  свойственно  исключительно  детскому
возрасту; однако эти большие дети  поступали  точно  так  же  и  гордились
своими поступками, несмотря  на  почтенный  возраст.  И  все-таки  в  этих
больших  простодушных  существах  было  что-то  милое  и  привлекательное.
Правда, мозгов в этой огромной детской  не  хватило  бы  и  на  то,  чтобы
насадить их на  рыболовный  крючок  для  приманки;  но  мозги  в  подобном
обществе и не нужны, - напротив, они только мешали  бы  и  всех  стесняли,
лишили  бы  это  общество  его  законченности  и,  пожалуй,   сделали   бы
невозможным самое его существование.
   Почти у всех были приятные и мужественные лица; многие из этих  рыцарей
держались с таким достоинством и  такой  учтивостью,  что  всякая  критика
невольно должна была бы умолкнуть. Особенной добротой  и  чистотой  дышало
лицо того, кого они называли сэром Галахадом, и лицо короля; а в  огромном
теле и в горделивой осанке сэра Ланселота Озерного было  много  настоящего
величия.
   Внезапно случилось происшествие, которое  привлекло  к  сэру  Ланселоту
всеобщее   внимание.   По   знаку    какого-то    человека,    по-видимому
церемониймейстера, шесть или восемь пленников выступили вперед,  упали  на
колени, подняли руки к  галерее,  на  которой  сидели  дамы,  и  принялись
просить о позволении молвить  слово  королеве.  Дама,  сидевшая  на  самом
видном месте в этом цветнике женской  красоты  и  изысканности,  наклонила
голову в знак согласия. Тогда один из пленников от лица всех  заявил,  что
он предает себя и всех своих товарищей в руки  королевы,  предоставляя  ей
право помиловать их, потребовать за них  выкуп,  заточить  в  темницу  или
предать их смерти, как она пожелает; далее он заявил, что обращается к ней
по повелению сэра Кэя, сенешаля, который всех их взял в  плен,  победив  в
честном бою.
   Изумление появилось на всех лицах; благодарная улыбка  исчезла  с  лица
королевы, - услышав имя сэра Кэя, она была  явно  разочарована;  и  паж  с
язвительнейшей насмешкой шепнул мне на ухо:
   - Сэр Кэй, как же! Так я и поверю! Можете назвать меня девчонкой, милые
мои, или морской крысой! Людям придется две тысячи лет ломать себе головы,
чтобы придумать еще одну такую же чудовищную чепуху.
   Глаза всех испытующе и строго устремились на сэра Кэя. Но  он  оказался
на высоте положения. Он встал и величаво взмахнул рукой. Он  объявил,  что
сейчас расскажет все, как было, придерживаясь только фактов; он  расскажет
истинную правду, без всяких добавлений.
   - И тогда, - сказал сэр Кэй, - вы  воздадите  честь  и  хвалу  сидящему
здесь могущественнейшему из героев, когда-либо носивших щит и  сражавшихся
мечом в рядах христианских воинств! - И он указал рукой на сэра Ланселота.
   Это было здорово придумано, он поразил всех. Затем Кэй  рассказал,  как
сэр Ланселот в поисках приключений убил семерых  великанов  одним  взмахом
своего меча и освободил сто сорок томившихся в плену дев; как он  двинулся
дальше, навстречу новым приключениям, и увидел его (сэра Кэя)  в  неравном
бою с девятью иноземными рыцарями; как сэр Ланселот один вызвал их на  бой
и  победил  всех  девятерых;  как  следующей  ночью  сэр  Ланселот   встал
потихоньку, надел латы сэра Кэя, взял коня сэра Кэя и поехал на том коне в
дальние страны и в одном бою победил шестнадцать рыцарей, а в другом бою -
тридцать четыре; и как всех побежденных, и этих  и  прежних,  он  заставил
поклясться, что в троицын день они явятся ко двору Артура и предадут  себя
в руки королевы Гиневры, назвав себя  пленниками  сэра  Кэя,  сенешаля,  и
добычей его рыцарской доблести; и вот полдюжины уже явилось,  а  остальные
явятся, чуть только излечатся от своих жестоких ран.
   Трогательно было видеть, как улыбалась и краснела королева, как смущена
и счастлива была  она  и  как  бросала  украдкой  такие  взгляды  на  сэра
Ланселота, что, будь это в Арканзасе [Арканзас - один из рабовладельческих
штатов США, где среди  плантаторов  процветали  дикие  нравы,  произвол  и
кулачная расправа], его сразу бы застрелили.
   Все восхваляли доблесть и великодушие сэра Ланселота; а я дивился тому,
каким образом один человек может победить и взять в плен  столько  опытных
воинов. Я высказал свое недоумение Кларенсу, но  этот  ветреный  насмешник
ответил:
   - Если бы сэр Кэй успел  влить  в  себя  еще  один  мех  кислого  вина,
побежденных было бы вдвое больше.
   Внезапно по лицу мальчика пробежало облако такого глубокого уныния, что
мне стало жаль его. Я глянул туда, куда глядел он, и заметил очень старого
белобородого человека в развевающемся черном одеянии, который, стоя  перед
столом на нетвердых ногах  и  слабо  покачивая  дряхлой  головой,  обводил
присутствующих мутным, блуждающим взором. На всех лицах  появилось  то  же
страдальческое выражение, что и на лице пажа, - предчувствие  мучений,  на
которые нельзя даже пожаловаться.
   - Господи, опять! - вздохнул мальчик. - Опять теми  же  самыми  словами
расскажет ту же самую древнюю скучную историю, которую он  уже  так  часто
рассказывал и будет рассказывать до самой  смерти  всякий  раз,  когда  от
кружки вина у него заработает воображение. Почему я не  умер  и  дожил  до
этого дня!
   - Кто он?
   - Мерлин, могущественный чародей и в