ь! - восторженно воскликнул колесник.
   - И я тоже! - вскричал каменщик. - Я тогда не  поверил,  что  это  твоя
одежда. Честное слово, не поверил!
   - Никто не верил! - крикнул Даули, и глаза его засверкали. - Я из  себя
выходил, убеждая соседей, что одежда эта не краденая. То был великий день,
великий день! Такие дни не забываются.
   Да, его хозяин был прекрасный человек. Дела его процветали так, что  он
дважды в год до отвалу наедался мясом и белым хлебом - настоящим пшеничным
хлебом; по правде говоря, он жил, как лорд. Со временем Даули  унаследовал
его предприятие и женился на его дочери.
   - А теперь посмотрите, как все изменилось, - сказал он  внушительно.  -
Два раза в месяц я ем свежее мясо. - Он помолчал,  чтобы  слушатели  имели
возможность понять все значение этих слов.  -  И  восемь  раз  в  месяц  -
солонину.
   - Это правда, - подтвердил колесник, затаив дыхание.
   - Я это сам видел, - почтительно подтвердил каменщик.
   - А белый хлеб у меня на  столе  каждое  воскресенье,  круглый  год,  -
торжественно добавил кузнец. - Скажите по совести, друзья,  разве  это  не
правда?
   - Клянусь головой, правда! - вскричал каменщик.
   - Я это подтверждаю, - сказал колесник.
   - Скажите сами, какая у меня в доме мебель! -  Даули  широко  раздвинул
руки, как бы предоставляя каждому полную свободу слова.  -  Говорите  все,
что хотите. Говорите так, словно меня здесь нет.
   - У тебя пять табуреток, и притом прекрасной работы,  хотя  твоя  семья
состоит из трех человек, - сказал колесник с глубоким уважением.
   - А для еды и питья у тебя шесть деревянных кубков, и шесть  деревянных
тарелок и две оловянные, - торжественно сказал каменщик. - Я говорю это по
чистой совести, зная, что буду отвечать перед богом на  страшном  суде  за
каждое лживое слово.
   - Ну, теперь ты знаешь, что я за человек, брат Джонс, - сказал кузнец с
благородной и дружественной снисходительностью, - и, разумеется,  думаешь,
что такой  человек  требует  к  себе  уважения  и  не  станет  якшаться  с
незнакомыми людьми, пока не узнает, кто они такие? Но  ты  не  беспокойся:
знай, что я готов принять каждого как равного и друга, какое  бы  скромное
ни занимал он положение в этом мире, лишь бы он был хороший человек.  И  в
подтверждение моих слов вот тебе моя рука; я сам заявляю, что мы  с  тобой
равны, совершенно равны, - и он улыбнулся всем самодовольной улыбкой бога,
который совершил благородный и прекрасный поступок и отлично понимает это.
   Король принял протянутую руку с плохо скрытым неудовольствием и  сейчас
же выпустил ее,  как  дама  выпускает  из  рук  скользкую  рыбу;  все  это
произвело отличное впечатление, ибо ошибочно было принято за  естественное
смущение человека, ослепленного блеском величия.
   Угольщица вынесла стол  и  поставила  его  под  деревом.  Это,  видимо,
изумило гостей, так как стол был новый и хорошо  сделанный.  Но  изумление
еще  больше  возросло,  когда  госпожа  Филлис,  стараясь  принять   самый
равнодушный вид, но с сияющими тщеславием  глазами,  не  спеша  развернула
ослепительно белую скатерть и покрыла ею стол. Скатерти  не  было  даже  у
кузнеца, при всем великолепии его дома, и видно было, что он сильно задет.
Зато Марко чувствовал себя, как в раю; и это  тоже  было  заметно.  Филлис
вынесла два прекрасных новых табурета и - о!  -  это  произвело  сенсацию;
гости были потрясены. Потом она вынесла еще два, стараясь сохранить полное
спокойствие. Новая сенсация, благоговейный шепот. Потом еще два;  гордость
так переполнила ее, что казалось, будто она  движется  по  воздуху.  Гости
были потрясены, и каменщик пробормотал:
   - Перед такой роскошью невольно благоговеешь.
   Как только госпожа Филлис повернулась, чтобы идти обратно в дом, Марко,
чувствуя, что  надо  ковать  железо,  пока  горячо,  сказал  ей,  стараясь
говорить спокойно и сдержанно, хотя это не очень ему удавалось:
   - Достаточно, остальные приносить не надо.
   Остальные! Значит, это еще не все! Эффект был необычайный. Я и  сам  не
мог бы добиться лучшего.
   Затем пошли сюрпризы за сюрпризами, подогревшие общее изумление до  ста
пятидесяти градусов в теин,  но  парализовавшие  внешние  его  проявления,
которые свелись к охам и ахам и безмолвному возведению к небу рук и  очей.
Она принесла посуду, совершенно новенькую, новые деревянные чашки и прочие
столовые принадлежности; подала пиво, рыбу, цыплят,  гуся,  яйца,  жареную
говядину, жареную баранину, ветчину, зажаренного поросенка и груду  белого
пшеничного  хлеба.  Никто  из  них  за  всю  жизнь  не   видал   подобного
великолепия. Пока они сидели, отупевшие от изумления, я  как  бы  случайно
взмахнул рукой, и передо мной, как из-под земли, возник  сын  лавочника  и
заявил, что он пришел за деньгами.
   - Хорошо, - сказал я равнодушно. - Сколько там всего? Подведи итог.
   Он стал вслух  читать  счет,  и  потрясенные  гости  слушали,  и  волны
удовлетворения заливали мою душу, и волны то ужаса, то  восторга  заливали
душу Марко:

   2 фунта соли .................................. 200 миллей
   8 дюжин пинт пива в деревянном бочонке ........ 800 ""
   3 бушеля пшеницы ............................. 2700 ""
   2 фунта рыбы .................................. 100 ""
   3 курицы ...................................... 400 ""
   1 гусь ........................................ 400 ""
   3 дюжины яиц .................................. 150 ""
   1 кусок жареной говядины ...................... 450 ""
   1 кусок жареной баранины ...................... 400 ""
   1 окорок ветчины .............................. 800 ""
   1 молочной поросенок .......................... 500 ""
   2 обеденных сервиза .......................... 6000 ""
   2 смены мужской одежды и белья ............... 2800 ""
   1 юбка и 1 кофта шерстяная и женское белье ... 1600 ""
   8 деревянных чашек ............................ 800 ""
   Разная столовая утварь ...................... 10000 ""
   1 стол ....................................... 3000 ""
   8 табуреток .................................. 4000 ""
   2 кошелька-пистолета, заряженных ............. 3000 ""

   Он умолк. Наступила зловещая тишина. Никто не смел шевельнуться.  Никто
не смел дохнуть.
   - Это все? - спросил я, и голос мой был совершенно спокоен.
   - Все, прекрасный сэр, только некоторые мелочи я отнес в графу  "разная
утварь". Если угодно, я могу их выде...
   - Это лишнее,  -  сказал  я,  сопровождая  свои  слова  жестом  полного
безразличия. - Скажи общий итог, пожалуйста.
   Приказчик прислонился к дереву, чтобы удержаться на ногах, и сказал:
   -  Тридцать  девять  тысяч  сто  пятьдесят  мильрейсов!   [Мильрейс   -
португальская золотая монета, равная 1000 рейсам;  Твен  ошибочно  считал,
что мильрейс равен 1/1000 рейса, а потому приводит его в  качестве  мелкой
монеты.]
   Колесник свалился со стула, остальные  ухватились  за  стол,  чтобы  не
упасть, и хором воскликнули:
   - Господи, не покинь нас в день бедствия!
   Приказчик поспешил сказать:
   - Отец поручил передать вам, что совесть не  позволяет  ему  требовать,
чтобы вы уплатили все сразу, и он только просит вас...
   Я обратил на его слова так мало внимания, словно это был ветер, с видом
полнейшего равнодушия достал деньги и кинул на стол четыре  доллара.  Надо
было видеть, как все уставились на эти монеты!
   Приказчик был изумлен и очарован. Он попросил  меня  оставить  в  залог
один доллар, пока он сходит в город за...
   Я перебил:
   - За девятью центами сдачи? Вздор! Сдачу возьми себе.
   Это вызвало изумленный шепот:
   - Он набит деньгами! Он швыряет деньги, словно грязь.
   Кузнец совсем погиб.
   Приказчик схватил деньги и убежал, пьяный от счастья. Я сказал Марко  и
его жене:
   -  Добрые  люди,  вот  вам  небольшой  подарок,   -   и   протянул   им
кошельки-пистолеты с таким видом, будто это сущий пустяк, хотя в каждом из
них, как в копилке, находилось по пятнадцати центов; и  пока  эти  бедняки
рассыпались в благодарностях,  я  повернулся  к  остальным  и  сказал  так
спокойно, словно спрашивал, который час: - Что ж, если вы готовы, обед,  я
думаю, тоже готов. Приступим.
   Все это получилось действительно великолепно. Никогда еще не  удавалось
мне произвести больший эффект, выгоднее использовать имевшиеся  под  рукой
материалы. Кузнец, тот был просто уничтожен. Ни  за  что  не  хотел  бы  я
очутиться на месте этого человека! А  он-то  хвастал,  что  дважды  в  год
объедается мясом, и ест свежую рыбу два раза в месяц, и каждое воскресенье
ест солонину, имея семью из трех человек. Все это обходилось ему в год  не
дороже 69.2.6 (шестидесяти девяти центов, двух миллей и шести мильрейсов).
И вдруг является человек, который швыряет на стол четыре доллара зараз, да
еще с таким видом, будто ему скучно возиться со столь мелкими суммами. Да,
Даули увял,  съежился,  свернулся,  словно  воздушный  шарик,  на  который
наступила корова.



33. ПОЛИТИЧЕСКАЯ ЭКОНОМИЯ ШЕСТОГО ВЕКА

   Однако я взялся за кузнеца всерьез, и не  прошла  еще  и  первая  треть
обеда, как он снова был счастлив. Осчастливить его было нетрудно в  стране
рангов и каст. Видите ли, в  стране,  где  есть  ранги  и  касты,  человек
никогда не бывает вполне человеком, он всегда только часть человека. Стоит
вам доказать ему, что вы выше его - чином, рангом,  богатством,  -  и  все
кончено, он поникает перед  вами.  После  этого  вы  не  можете  его  даже
оскорбить. Нет, я не то хотел сказать; конечно, оскорбить его  вы  можете,
но с большим трудом, и если у вас мало  свободного  времени,  лучше  и  не
пытайтесь. Уважение кузнеца я уже приобрел,  потому  что  он  считал  меня
человеком необычайного богатства; если бы  я  к  тому  же  мог  похвастать
каким-нибудь завалящим дворянством, он боготворил бы меня. И не только он,
но и любой простолюдин, даже если бы по уму, достоинству  и  характеру  он
был величайшим человеком всех времен, а я полнейшим ничтожеством. Так  это
было и так это останется, пока будет существовать  Англия.  Обладая  даром
пророчества, я прозревал грядущее и видел, как  она  воздвигает  статуи  и
памятники своим ничтожнейшим Георгам  и  прочим  манекенам  королевской  и
дворянской крови и хоронит без почестей первых  -  после  бога  -  творцов
этого мира: Гутенберга, Уатта, Аркрайта, Уитни, Морзе, Стефенсона, Белла.
   Между тем король как следует нагрузился, и, так как разговор шел  не  о
битвах, победах  и  поединках,  на  него  напала  сонливость,  и  он  ушел
всхрапнуть. Миссис Марко убрала со стола, поставила возле  нас  бочонок  с
пивом и ушла, чтобы где-нибудь в уединении  пообедать  тем,  что  осталось
после нас, а мы заговорили о том, что ближе  всего  сердцам  людей  нашего
склада, - о делах и заработках конечно. На  первый  взгляд  казалось,  что
дела здесь идут прекрасно, в этом маленьком  вассальном  королевстве,  где
правил король Багдемагус, - прекрасно по сравнению с тем, как идут  они  в
том краю, где правил я. Здесь  процветала  система  протекционизма,  в  то
время как мы мало-помалу двигались к свободной торговле  и  прошли  уже  в
этом направлении около половины пути.  Разговаривали  только  Даули  и  я,
остальные жадно слушали. Даули, разгорячась  и  чувствуя  преимущество  на
своей стороне, стал задавать мне вопросы, которые, по его  мнению,  должны
были меня сокрушить и на которые действительно не легко было ответить:
   - А  какое  жалованье,  брат,  получает  в  твоей  стране  управляющий,
дворецкий, конюх, пастух, свинопас?
   - Двадцать пять мильрейсов в день; иначе говоря, четверть цента.
   Лицо кузнеца засияло от удовольствия. Он сказал:
   - У нас они получают  вдвое!  А  сколько  зарабатывают  ремесленники  -
плотник, каменщик, маляр, кузнец?
   - В среднем пятьдесят мильрейсов; полцента в день.
   - Хо-хо! У нас они зарабатывают сто! У нас хороший  ремесленник  всегда
может заработать цент в день! Я не говорю о портных, но  остальные  всегда
могут заработать цент в день, а в хорошие времена и больше - до ста десяти
и даже до ста пятнадцати мильрейсов в день. Я сам в течение  всей  прошлой
недели платил по  сто  пятнадцати.  Да  здравствует  протекционизм,  долой
свободу торговли!
   Его лицо сияло, как солнце. Но я не сдался. Я только  взял  свой  молот
для забивания свай и в течение пятнадцати минут вбивал кузнеца в землю, да
так, что он весь туда ушел, даже макушка не торчала. Вот как я начал.
   Я спросил:
   - Сколько вы платите за фунт соли?
   - Сто мильрейсов.
   - Мы платим сорок. Сколько вы платите за баранину и говядину в те  дни,
когда едите мясо?
   Намек попал в цель: кузнец покраснел.
   - Цена меняется, но незначительно; скажем, семьдесят пять мильрейсов за
фунт.
   - Мы платим тридцать три. Сколько вы платите за яйца?
   - Пятьдесят мильрейсов за дюжину.
   - Мы платим двадцать. Сколько вы платите за пиво?
   - Пинта стоит восемь с половиной мильрейсов.
   - Мы платим четыре; двадцать пять бутылок на цент. Сколько  вы  платите
за пшеницу?
   - Бушель стоит девятьсот мильрейсов.
   - Мы платим четыреста. Сколько у вас стоит мужская куртка из сермяги?
   - Тринадцать центов.
   - А у нас шесть. А платье для жены рабочего или ремесленника?
   - Мы платим восемь центов четыре милля.
   - Вот, обрати внимание на разницу: вы платите за него восемь  центов  и
четыре милля, а мы всего четыре цента.
   Я решил, что пора нанести удар. Я сказал:
   - Теперь погляди, дорогой друг, _чего  стоят  ваши  большие  заработки,
которыми ты хвастался минуту назад_. - И я  со  спокойным  удовлетворением
обвел всех глазами, сознавая, что связал противника по рукам и  ногам,  да
так, что он этого даже не заметил. - Вот что стало с вашими прославленными
высокими заработками. Теперь ты видишь, что все они дутые.
   Не знаю, поверите ли вы мне, но  он  только  удивился,  не  больше!  Он
ничего не понял, не заметил, что ему расставили ловушку, что  он  сидит  в
западне. Я  готов  был  убить  его,  так  я  рассердился.  Глядя  на  меня
затуманенным взором и тяжело ворочая мозгами, он возражал мне:
   - Ничего я не вижу. Ведь доказано, что наши заработки вдвое выше ваших.
Как же ты можешь утверждать, что они дутые, если я правильно произношу это
диковинное слово, которое господь привел меня услышать впервые?
   Признаться, я был  ошеломлен:  отчасти  его  непредвиденной  глупостью,
отчасти тем, что все явно  разделяли  его  убеждения,  -  если  это  можно
назвать убеждениями. Моя точка зрения  была  предельно  проста,  предельно
ясна; как сделать ее еще проще? Однако я должен попытаться.
   - Неужели ты не понимаешь, Даули? У вас только _по названию_  заработки
выше, чем у нас, а не _на самом деле_.
   - Послушайте, что он говорит! У нас заработная плата выше вдвое,  -  ты
сам это признал.
   - Да, да, не отрицаю. Но это ровно ничего не означает; число монет само
по себе ничего означать не может. Сколько вы в  состоянии  купить  на  ваш
заработок - вот что важно. Несмотря на то, что у вас  хороший  ремесленник
зарабатывает около трех с половиной долларов в год, а у нас  только  около
доллара и семидесяти пяти...
   - Ага! Ты опять признал! Опять признал!
   - Да к черту, я же никогда и не отрицал! Я говорю о другом.  У  нас  на
_полдоллара_ можно купить больше, чем  на  целый  _доллар_  у  вас,  -  и,
следовательно, если считаться со здравым смыслом, то надо признать, что  у
нас заработная плата _выше_, чем у вас.
   Он был ошарашен и сказал, отчаявшись:
   - Честное слово, я не понимаю. Ты  только  что  _признал_,  что  у  нас
заработки выше, и, не успев закрыть рта, взял свои слова обратно.
   - Неужели, черт возьми, в твою голову нельзя вбить такую простую  вещь?
Давай я объясню тебе  на  примере.  Мы  платим  четыре  цента  за  женское
шерстяное платье, вы за такое  же  платье  платите  восемь  центов  четыре
милля, то есть на четыре милля больше, чем вдвое. А сколько у вас получает
батрачка на ферме?
   - Два милля в день.
   - Хорошо; у нас она получает вдвое меньше: мы  платим  ей  только  одну
десятую цента в день; и...
   - Опять ты признал...
   - Подожди! Все очень просто, на этот раз ты поймешь. Чтобы купить  себе
шерстяное платье, ваша  женщина,  получающая  два  милля  в  день,  должна
проработать сорок два дня - ровно семь недель, а наша заработает шерстяное
платье за сорок дней, то есть за семь недель без двух дней.  Ваша  женщина
купила платье - и весь ее семинедельный заработок  истрачен;  наша  купила
платье - и у нее остался двухдневный заработок,  чтобы  купить  что-нибудь
еще. Ну, теперь ты понял?
   Кажется, он слегка заколебался - вот  все,  чего  я  достиг;  остальные
заколебались  тоже.  Я  умолк,  чтобы  дать  им  подумать.  Наконец  Даули
заговорил, - и стало ясно, что он все еще не  может  избавиться  от  своих
укоренившихся привычных заблуждений. Он нерешительно произнес:
   - Однако... все-таки... не можешь же ты отрицать, что два милля в  день
больше, чем один.
   Дурачье! Но сдаться я не мог. Авось я добьюсь своего другим путем.
   - Предположим такой случай. Один из ваших  подмастерьев  покупает  себе
следующие товары:

   Один фунт соли;
   одну дюжину яиц;
   одну дюжину пинт пива;
   один бушель пшеницы;
   одну сермяжную рубаху;
   пять фунтов говядины;
   пять фунтов баранины.

   Все это обойдется ему в тридцать два цента.  Ему  придется  проработать
тридцать два дня, чтобы заработать эти деньги, - пять недель  и  два  дня.
Пусть он приедет к нам и проработает  тридцать  два  дня  на  _половинной_
заработной плате;  он  сможет  купить  все  эти  вещи  за  четырнадцать  с
половиной центов; она обойдутся ему в двадцать девять дней  работы,  и  он
сбережет почти полунедельный заработок. Высчитай, сколько это получится за
год? Он будет сберегать почти недельный заработок каждые два месяца,  а  у
вас он не сбережет ничего; за год у нас он сберег бы  заработок  пяти  или
шести недель, а у вас ничего. _Теперь_, я уверен, тебе ясно, что  "высокие
заработки" и "низкие заработки" - только слова, которые ничего не  значат,
пока ты не знаешь, сколько на эти заработки можно купить!
   Это был сокрушительный удар. Но, увы, он никого  не  сокрушил!  Нет,  я
вынужден был сдаться! Эти люди ценили _высокие заработки_;  им,  казалось,
было не важно, можно ли что-нибудь купить на эти  высокие  заработки,  или
нельзя. Они стояли за протекционизм, они молились на него, что было вполне
понятно, потому что заинтересованные  круги  дурачили  их,  уверяя,  будто
протекционизм создал им высокие заработки.  Я  доказал,  что  за  четверть
столетия их заработки возросли всего только на тридцать  процентов,  в  то
время как цены поднялись  на  сто;  а  у  нас,  за  более  короткий  срок,
заработки возросли на сорок процентов, цены же упали. Но это нисколько  их
не убедило. Их странные взгляды невозможно было изменить.
   Итак,  я  потерпел  поражение.  Незаслуженное  поражение,  но  все   же
поражение.  И   подумать   -   при   каких   обстоятельствах!   Крупнейший
государственный  деятель  своего   века,   способнейший   человек,   самый
образованный человек во всем мире, самая умная  некоронованная  голова  на
облачном политическом небосклоне за много  столетий  -  побит  в  споре  с
невежественным деревенским кузнецом. Я заметил, что всем стало жалко меня,
и так вспыхнул, что почувствовал, как усы мои запахли  паленым.  Поставьте
себя на мое место, вообразите  весь  тот  стыд,  который  испытывал  я,  и
скажите: разве вы на моем месте не  нанесли  бы  противнику  недозволенный
удар ниже пояса? Конечно нанесли бы; уж такова человеческая природа.  И  я
нанес. Я не пытаюсь оправдываться, я только говорю, что я  был  взбешен  и
что _всякий_ поступил бы так же на моем месте.
   Когда я решаю нанести удар, то вовсе не собираюсь ограничиться ласковым
щелчком, - нет, я не таков: уж если я бью, так бью  на  совесть.  И  я  не
наскакиваю вдруг, рискуя сорваться на полдоро