лова.  В  других  специалисты
собирали пациентов в комнату, и молились за них, и взывали к  их  вере,  и
исцеляли. Если вам попадется король, который не может  излечить  золотуху,
будьте уварены, что самое ценное суеверие, поддерживающее его трон, - вера
в божественное происхождение его власти, - утрачено. В  годы  моей  юности
монархи  Англии  перестали  лечить  золотуху  своим  прикосновением  -   и
напрасно: они добились бы излечения в сорока пяти случаях из пятидесяти.
   Уже три часа подряд гнусавил священник и добрый  король  возлагал  свои
персты на язвы, а толпа больных не уменьшалась, и мне все  это  нестерпимо
надоело.  Я  сидел  у  раскрытого  окошка,  неподалеку   от   королевского
балдахина.  Уже  пятисотый  больной  подходил  к  королю,  выставляя  свои
отвратительные язвы, и в пятисотый раз звучали слова: "Да возложит он руки
на страждущего", как вдруг за окном  прозвенел  звонкий,  словно  дудочка,
детский голос, восхитивший мою душу и сразу перенесший меня на  тринадцать
веков вперед:
   - Камелотская "Еженедельная Осанна" и "Литературный Вулкан"!  Последний
выпуск! Только два цента! Полный отчет о великом чуде в Долине Святости!
   Это был величайший из королей - мальчишка-газетчик.  Но  во  всем  этом
многолюдном  собрании  я  был  единственный,  кто  знал,  что  значит  его
величавое пришествие, и понимал, что сделает с миром  этот  могущественный
волшебник.
   Я кинул за  окно  монетку  и  получил  газету;  газетчик  -  Адам  всех
газетчиков - скрылся за углом, чтобы принести мне сдачу; он до сих пор  не
вернулся из-за угла. Необычайно приятно было  снова  увидеть  газету,  но,
признаться, я был потрясен, когда взор мой скользнул по заголовкам  первой
страницы. Я  так  долго  жил  в  заразительной  атмосфере  почтительности,
уважения, низкопоклонства, что холодная дрожь прошла  по  спине,  когда  я
прочел:

   ВЕЛИКИЕ СОБЫТИЯ В ДОЛИНЕ СВЯТОСТИ. ВОДОМЕТ ЗАСОРИЛСЯ!
   Старый Мерлин пускает в ход все свое искусство, но ничего не выходит!
   Зато Хозяин одним махом добивается всего!
   Чудотворный источник забил среди ужасающих взрывов адского  пламени,  и
дыма, и грома!
   Весь курятник всполошился! Невообразимый восторг!

   И так далее, и так далее. Пожалуй,  слишком  трескуче.  Когда-то  такие
заголовки мне нравились и я не видел в них ничего дурного, но  теперь  они
резали мне глаза. Это был славный арканзасский журнализм, но ведь здесь не
Арканзас. Мало того, намек предпоследней  строчки  был  рассчитан  на  то,
чтобы оскорбить отшельников, а это могло лишить нас их объявлений.  Вообще
весь тон газеты был слишком легкомысленный и задорный.  Очевидно,  я,  сам
того  не  замечая,  сильно  изменился.  Меня  неприятно  поражали   мелкие
дерзости, которые в первый период моей  жизни  показались  бы  мне  только
изящными оборотами речи. Не понравились мне и  такие  заметки,  которых  в
газете было множество:

   МЕСТНЫЙ ДЫМ И ПЕПЕЛ

   На прошлой неделе за болотом, к югу  от  свинарни  сэра  Бальмораля  ла
Мервейса,  сэр  Ланселот  неожиданно  повстречался   со   старым   королем
Агривансом  Ирландским.  Доводится  до  сведения  вдовы.  Экспедиция   N_3
отправится в начале будущего месяца на розыски сэра  Саграмора  Желанного.
Ее возглавляет известный рыцарь Алых Лугов. Его сопровождает  сэр  Персант
Индский, который хорошо знает дело, умен и любезен, а  также  сэр  Паламид
Сарацин, который тоже не промах. С такими ребятами можно  быть  уверенным,
что получится дело, а не увеселительная прогулка.
   Читатели "Осанны" с огорчением узнают, что красивый  и  популярный  сэр
Чароле Галльский, который прожил у нас в городе четыре недели на постоялом
дворе  "Бык  и  камбала"  и  покорил  все  сердца  изысканностью  манер  и
изяществом речи, на-днях уезжает домой. Приезжай к нам опять, Чарли!
   Похоронами  покойного  сэра  Даманса,  сына  герцога   Корнваллийского,
павшего в бою с великаном Узловатой  Дубины  в  прошлый  вторник  на  краю
Долины  Очарований,  распоряжался  услужливый  и  деловитый  Мембл,  краса
гробовщиков, славящийся непревзойденным  умением  отдать  последний  долг.
Испытайте его.
   Вся контора "Осанны" от  редактора  до  последнего  наборщика  приносит
сердечное спасибо Третьему помощнику Камердинера Лорда Сенешаля Дворца  за
несколько  блюдечек  мороженого  столь  превосходного  качества,   что   у
вкусивших глаза увлажнились от благодарности. Мы  не  останемся  в  долгу.
Когда начальство  начнет  подыскивать  кандидата  для  повышения  в  чине,
"Осанна" окажет нужную поддержку.
   Демуазель  Ирен  Дьюлеп  из  Южного  Астолата  гостит  у  своего  дяди,
радушного хозяина Харчевни Скототорговцев, в Печеночном переулке, у нас  в
городе.
   Барнер Младший, занимающийся починкой раздувальных мехов, снова дома  и
очень усовершенствовался в своем ремесле, поработав  во  время  отпуска  в
окрестных кузницах. См. его объявление.

   Разумеется, для начала это неплохо, и тем  не  менее  я  был  несколько
разочарован. "Придворная хроника"  понравилась  мне  больше;  ее  простой,
проникнутый почтительным достоинством тон освежил  меня  после  всех  этих
неприличных фамильярностей. Но и она могла  бы  быть  лучше.  Я,  конечно,
хорошо знаю, что, при всем старании, в придворную хронику разнообразия  не
внесешь. Придворная жизнь  так  однообразна,  что  разбивает  все  попытки
внести в нее краски. Лучший и  единственный  разумный  способ  -  прикрыть
повторение одного и того же разнообразием формы: раздевайте каждый раз ваш
факт догола и одевайте его в новое облачение из слов.  Это  обманет  глаз;
факт покажется вам новым; у вас  сложится  представление,  что  при  дворе
жизнь кипит во-всю. Вы увлечетесь и с аппетитом проглотите всю колонку, не
замечая, что ведро супа сварено из одного единственного боба.  Тот  стиль,
которым пользовался Кларенс, был хорош, был прост, был полон  достоинства,
был прям, был деловит,  -  и  все  же  он,  по-моему,  не  был  лучшим  из
возможных:

   ПРИДВОРНАЯ ХРОНИКА

   В понедельник король катался в парке
   " вторник ..... " ..... " ...... "
   " среду ....... " ..... " ...... "
   " четверг ..... " ..... " ...... "
   " пятницу ..... " ..... " ...... "
   " субботу ..... " ..... " ...... "
   " воскресенье . " ..... " ...... "

   Но в общем я был очень доволен этой газетой. В ней попадались кое-какие
технические погрешности, но в целом она была бы достаточно хороша даже для
арканзасских корректоров, а для эпохи короля Артура и подавно. Грамматика,
правда, хромала, изложение мыслей тоже, но я не придавал этому значения. У
меня у самого те же недостатки, а человек не должен критиковать других  на
той почве, на которой он сам не может стоять перпендикулярно.
   Я так изголодался по литературе, что готов был  проглотить  сразу  весь
газетный лист, но мне удалось только откусить от него раза два, потому что
меня осадили монахи и забросали вопросами: "Что это за странная штука? Для
чего она? Это носовой платок? Попона? Кусок рубахи? Из чего  она  сделана?
Какая она тонкая, какая хрупкая  и  как  шуршит.  Прочная  ли  она,  и  не
испортится ли от дождя? Это письмена на ней  или  только  украшения?"  Они
подозревали, что это письмена, потому что те из них, которые умели  читать
по-латыни и немного по-гречески, узнали некоторые буквы,  но  все-таки  не
могли сообразить, в чем тут дело. Я старался отвечать им возможно проще.
   - Это общедоступная газета; что это значит, я объясню вам в другой раз.
Это не материя, это бумага; когда-нибудь я объясню вам, что такое  бумага.
Строчки на ней действительно служат для чтения; они не рукой  написаны,  а
напечатаны; со временем я объясню вам, что значит печатать. Таких  листков
выпущена целая тысяча, все точь-в-точь как этот, так что не отличишь  один
от другого.
   Они все хором воскликнули с удовольствием и восторгом:
   - Тысяча! Какой огромный труд! Работа на год для многих людей!
   - Нет, работа на день для взрослого и мальчишки.
   Они перекрестились и пробормотали несколько молитв.
   - О чудо, о диво! О тайные силы волшебства!
   Я не стал их переубеждать. Я прочел вслух, негромко, так,  что  слышать
могли только те, кто придвинул ко  мне  свои  бритые  головы,  отрывок  из
описания чуда восстановления  источника  под  аккомпанемент  изумленных  и
благоговейных восклицаний:
   - Ах! Как правдиво! Удивительно, удивительно!  Все  как  раз  так,  как
было, поразительная точность!
   А можно им взять эту странную вещь в руки, пощупать  ее,  изучить?  Они
будут очень осторожны. Можно. Они взяли газету так бережно и благоговейно,
словно это было нечто священное, упавшее с  небес;  осторожно  щупали  ее,
гладили, зачарованно разглядывали невиданные знаки. Эти склоненные головы,
зачарованные взоры, - как я наслаждался! Ибо разве  газета  не  была  моим
детищем, и разве все это немое изумление, и любопытство, и восторг не были
красноречивой данью ее достоинствам? Я понял, что  чувствует  мать,  когда
другие  женщины  -  все  равно,  подруги  или  посторонние  -   берут   ее
новорожденное дитя и склоняются над ним в таком восторженном  порыве,  что
на время весь остальной мир перестает для них существовать. Я знал теперь,
что это за чувство, я понял, что никакое другое удовлетворенное  тщеславие
- короля, победителя или поэта - не  может  доставить  такого  блаженства,
такой беспредельной полноты счастья.
   До самого конца сеанса моя газета переходила от одной кучки  к  другой,
путешествуя по всей огромной зале, и мой счастливый взор следил за ней,  и
я сидел не двигаясь, упоенный. Да, то было райское  блаженство;  я  вкусил
его, - больше, может быть, вкусить не доведется.



27. ЯНКИ И КОРОЛЬ ПУТЕШЕСТВУЮТ ИНКОГНИТО

   Перед сном я отвел короля в свои покои, подстриг ему волосы и  показал,
как одеваются простые люди. Высшие  классы  стригли  волосы  надо  лбом  и
давали им свободно  расти  сзади  и  падать  на  плечи,  в  то  время  как
простонародье стригло волосы  и  надо  лбом  и  на  затылке;  рабы  же  не
стриглись совсем и давали волосам расти как вздумается. Я надел королю  на
голову горшок и отрезал все торчавшие из-под него пряди. Я подстриг  также
его бороду и усы; я старался, чтобы стрижка  получилась  как  можно  менее
художественной, и добился успеха. Получилось криво и косо -  я  изуродовал
его как следует. А когда он надел неуклюжие сандалии и длинную  рубаху  из
грубой коричневой холстины, которая ниспадала  от  шеи  до  лодыжек,  этот
изящнейший   в   королевстве   мужчина   превратился   в   заурядного    и
непривлекательного урода. Мы были одеты и  пострижены  одинаково  и  могли
сойти за мелких фермеров, или за управляющих фермами, или за пастухов, или
за возчиков, или, если угодно, за  деревенских  ремесленников,  ибо  такую
одежду, какая была на нас, носили  все  бедняки,  так  как  она  прочна  и
дешева. Я не хочу сказать, что она  действительно  дешево  обходилась  для
очень бедного человека, я только имею в виду, что более дешевого материала
для мужской одежды не было, - материал был домотканый, как вы понимаете.
   Мы незаметно ускользнули за час до восхода солнца.  Прежде  чем  начало
припекать, мы прошли уже миль восемь-десять и очутились  в  малонаселенной
местности. Мешок, который я тащил, оказался тяжелым, он был полон провизии
- провизии для короля, который только постепенно мог привыкнуть  есть  без
вреда для себя крестьянскую пищу.
   Я нашел удобное место возле дороги, усадил короля  и  дал  ему  немного
закусить. Затем сказал ему, что  пойду  поищу  воду,  и  ушел.  По  правде
сказать, мне просто  хотелось  побыть  одному,  посидеть  и  отдохнуть.  В
присутствии короля я всегда стоял, даже на заседаниях  совета,  кроме  тех
редких случаев, когда заседание тянулось несколько часов;  если  заседание
затягивалось, мне разрешалось присесть на маленькую скамейку  без  спинки,
похожую на перевернутый желоб и удобную,  как  зубная  боль.  Я  не  хотел
нарушить этот обычай сразу, а собирался приучить  короля  постепенно.  Все
равно в присутствии посторонних нам теперь придется  сидеть  обоим,  а  то
люди обратят внимание; но было бы неполитично с моей стороны разыгрывать с
ним равного наедине, когда в этом нет необходимости.
   Я нашел воду ярдах в трехстах и отдыхал уже минут двадцать, когда вдруг
услыхал  голоса.  "Волноваться  нечего,  -  подумал  я,  -  это  крестьяне
отправляются на работу; никто, кроме крестьян, не станет  подниматься  так
рано". Но через минуту из-за  поворота  дороги  выехали  на  конях  хорошо
одетые знатные люди в сопровождении мулов, нагруженных кладью, и  слуг.  Я
вскочил и как пуля понесся через кусты. Я боялся, что эти люди подъедут  к
королю раньше, чем я добегу до него. Но  отчаяние  придает  силы.  Я  весь
устремился вперед, набрал  воздуху  и  помчался.  Я  добежал.  И  как  раз
во-время.
   - Простите, государь, но теперь не до церемоний. Вставайте!  Вставайте!
Едут какие-то знатные люди!
   - Ну и что же? Пускай себе едут.
   - Но, мой повелитель, нельзя, чтобы они увидели вас сидящим. Вставайте!
И стойте в смиренной позе, пока они не проедут. Ведь вы крестьянин.
   - Это правда. А я и забыл об этом. Я был погружен в обдумыванье  планов
большой войны с Галлией. -  Он  поднялся,  но  неторопливо,  не  так,  как
поспешил бы подняться крестьянин в  подобных  обстоятельствах.  -  Ты  так
неожиданно налетел на меня и разогнал эту величавую мечту, которая...
   -  Внимание,  государь!  Внимание!  Нагните  голову!  Ниже!  Еще  ниже!
Опустите ее!
   Он добросовестно старался, но достиг немногого. Смирения  у  него  было
столько же, сколько у Пизанской падающей башни [имеется в  виду  мраморная
башня в итальянском городе Пиза,  сооруженная  в  1174-1350  годах;  башня
накренилась вследствие оседания грунта, а затем была укреплена и оставлена
в наклонном положении]. Иначе, пожалуй, не  сказать.  Смиренная  поза  так
плохо ему удалась, что лица  всех  всадников  одно  за  другим,  изумленно
нахмурились, и нарядный слуга, последний в ряду, поднял  свой  бич,  но  я
во-время подскочил и принял удар на  себя.  Под  взрыв  грубого  хохота  я
потихоньку убеждал короля не обращать на это внимания. Он пересилил  себя,
но с трудом; он, казалось, так бы и съел всех этих всадников. Я сказал:
   - Наши приключения оборвались бы в самом, начале: безоружные, мы ничего
не могли бы поделать с вооруженной бандой. Если мы хотим, чтобы наша затея
удалась, мы должны не только быть похожими на крестьян, но и  вести  себя,
как крестьяне.
   - Это мудро, возразить тебе невозможно. Так вперед, сэр Хозяин! Я приму
твой совет  во  внимание  и  постараюсь  им  руководствоваться,  насколько
возможно.
   Он сдержал свое слово. Он старался, как мог,  но  у  многих  получалось
лучше, чем у него. Если вы  когда-нибудь  видели  резвого,  неосторожного,
предприимчивого ребенка, который в течение всего дня беспечно переходит от
одной шалости к другой, и его озабоченную мать, которая не отходит от него
ни на шаг, оберегая его то от опасности утонуть, то от  опасности  сломать
шею, - вы видели короля и меня.
   Если бы я мог предугадать, как пойдут наши дела дальше,  я  бы  сказал:
"Нет, если у кого есть охота зарабатывать себе на хлеб, выдавая короля  за
мужика, тот пускай и берется за это дело, а я лучше буду возить зверинец -
оно безопаснее". Первые три дня я даже не позволял ему заходить в дома. Мы
принуждены были вначале держаться пустынных дорог  и  пользоваться  такими
постоялыми дворами, где не слишком приглядываются к людям.  Да,  он  очень
старался, но что из того? Дело шло ничуть не лучше.
   Он  постоянно  пугал  меня  всякими  неожиданными  выходками  в   самых
неподходящих местах. Под вечер второго дня  он,  представьте  себе,  вдруг
вытащил из-под полы кинжал!
   - Господи, мой повелитель, где вы это достали?
   - У контрабандиста на постоялом дворе, вчера вечером.
   - Ради какого дьявола вы его купили?
   - Мы избегли многих опасностей с помощью хитрости - твоей  хитрости,  -
но мне подумалось, что не худо было бы иметь при себе и  оружие.  А  вдруг
твоя хитрость изменит тебе в трудную минуту.
   - Но людям нашего звания запрещено носить оружие. Что скажет  лорд  или
любой другой человек, обнаружив у крестьянина кинжал?
   Счастье наше, что в это время никого поблизости не было. Я  убедил  его
выбросить кинжал, а  сделать  это  было  не  легче,  чем  убедить  ребенка
выбросить новую пеструю игрушку, которой он может убить себя. Мы молча шли
рядом и размышляли. Наконец король сказал:
   - Если тебе известно, что я задумал что-нибудь опасное,  отчего  ты  не
предупреждаешь меня заранее, чтобы я мог отказаться от своего намерения?
   Этот вопрос озадачил меня. Я не знал, как ответить на него, и потому  в
конце концов дал самый естественный ответ:
   - Но, государь, как я могу знать, что вы задумали?
   Король остановился и взглянул на меня изумленно.
   - А я думал, что ты более велик, чем Мерлин; и правда, в колдовстве  ты
превзошел его, но пророчество важнее колдовства. Мерлин пророк.
   Я  понял,  что  совершил  промах.  Нужно  было  выворачиваться.   После
глубокого размышления я осторожно наметил план действий и сказал:
   - Государь, вы меня не поняли. Я сейчас  все  объясню.  Существуют  два
рода  пророчества.  Существует  дар  предсказывать  близкие   события,   и
существует  дар  предсказывать  то,  что  будет  через  века.  Какой  дар,
по-вашему, могущественнее?
   - Конечно, второй!
   - Правильно. А обладает ли им Мерлин?
   - Отчасти да. Он за двадцать лет вперед предсказал мое рождение  и  то,
что я буду королем.
   - А что будет дальше, он тоже предсказал?
   - А он и не брался.
   - Это, вероятно, его предел. Каждый пророк имеет  свой  предел.  Предел
некоторых великих пророков - сто лет.
   - Таких, я думаю, немного.
   - Существовало два еще  более  великих,  чей  предел  был  четыреста  и
шестьсот лет, и один, чей предел приближался к семистам двадцати.
   - Господи, это поразительно!
   - Но что они в сравнении со мной? Ничто!
   - Да ну? Ты можешь глядеть вперед через такой океан времени, как...
   - Семьсот лет? Повелитель, мой пророческий взор ясен, как взор орла,  и
я совершенно ясно прозреваю, что будет с этим  миром  через  тринадцать  с
половиною веков.
   О, если бы вы видели, как широко король  раскрыл  глаза!  Они  чуть  не
выскочили из орбит. Старикашка Мерлин был уничтожен. Этим людям никогда не
приходится доказывать - они верят на слово. Никому из них и  в  голову  не
пришло бы усомниться в любом голом утверждении.
   - Оба пророческих дара доступны мне, - продолжал я. - Я умею  прорицать
далекое и близкое, для этого мне нужно только переключиться. Но  обычно  я
предсказываю  отдаленное  будущее,  потому  что  предсказывать   ближайшее
будущее ниже моего достоинства. Это больше свойственно всяким  Мерлинам  -
короткохвостым пророкам,  как  называем  их  мы,  собратья  по  профессии.
Конечно, я иногда забавляюсь  и  малым  пророчеством,  но  не  часто.  Вы,
вероятно,  помните,  сколько  было  толков,  когда  вы  прибыли  в  Долину
Святости, о том, что я за двое или трое суток предсказал день и час вашего
прибытия.
   - Конечно, я это помню.
   - Предсказать ваше прибытие мне было бы в сорок раз легче и я привел бы
в тысячу раз больше подробностей, если бы оно должно было  совершиться  не
через два-три дня, а через пять столетий.
   - Как это странно и удивительно!
   - Да, опытному специалисту всегда легче предсказывать за  пятьсот  лет,
чем за пятьсот секунд.
   - А ведь, казалось бы, рассуждая разумно, должно было бы быть  как  раз
наоборот; казалось бы,  в  пятьсот  раз  легче  предсказать  близкое,  чем
далекое, ибо близкое так близко от нас, что и обыкновенный  человек  может
его  предвидеть.  Надо  признать,   что   пророческий   дар   противоречит
вероятности, превращая самым причудливым образом трудное в легкое и легкое
в трудное.
   У него была у