тить, что делает человек, находящийся  в  трех  ярдах  от
вас? Люди, стоящие позади меня, видят, что я делаю своей правой  рукой,  и
подтвердят, если вы ответите правильно.
   Он продолжал молчать.
   - Хорошо, я объясню вам, почему вы молчите: потому что  вы  не  знаете.
Это вы-то чародей! Друзья, этот бродяга - просто обманщик и лгун.
   Монахи  огорчились  и  перепугались.  Они  никогда  не  видели   людей,
осмеливающихся бранить чародеев, и  опасались  за  последствия.  Наступила
мертвая тишина; тяжелые предчувствия зародились в суеверных умах.  Чародей
тем временем успел овладеть собой и улыбнулся спокойно и небрежно.  И  все
сразу почувствовали облегчение, ибо раз он улыбается, значит гибель им  не
угрожает. Он сказал:
   -  Речь  этого  человека  так  дерзка,  что  у  меня  отнялся  язык  от
негодования. Да будет ведомо всем, кому это еще не ведомо, что  волшебники
моего ранга могут иметь дело только с  королями,  принцами,  императорами,
только с людьми, родившимися в золоте и пурпуре. Если бы вы меня спросили,
что делает великий король Артур, я бы вам ответил, а деяния его  подданных
для меня безразличны.
   - О, значит я неправильно вас понял. Мне послышалось, будто вы сказали:
спрашивайте про любого человека; и я думал, что любой человек и есть любой
человек, каждый человек.
   - Ну, да... любой человек благородного происхождения, а самое лучшее  -
королевского происхождения.
   - Мне кажется, так оно и есть, - вмешался настоятель, очевидно полагая,
что теперь как раз удобно уладить спор и  предупредить  беду.  -  Вряд  ли
такой удивительный дар мог  быть  создан  для  того,  чтобы  наблюдать  за
деяниями людей, не родившихся на вершинах величия. Наш король Артур...
   - Хотите знать, что он делает? - перебил его чародей.
   - О, конечно, пожалуйста, будем очень вам благодарны.
   Все опять были полны внимания и любопытства - неисправимые идиоты!  Они
с глубоким волнением следили за движениями чародея и взглянули на  меня  с
таким видом, словно говорили: "Ну,  что  ты  теперь  скажешь?",  когда  он
произнес:
   - Король утомился на охоте и вот уже два часа лежит у себя  во  дворце,
погруженный в сон без сновидений.
   - Да благословит его господь, - сказал настоятель  и  перекрестился.  -
Пусть этот сон укрепит его тело и душу.
   - Так бы оно и было, если бы король спал, - сказал я. -  Но  король  не
спит, король скачет верхом.
   Снова все взволновались: столкнулись два  авторитета.  Никто  не  знал,
кому из нас верить, ведь я еще  не  вполне  потерял  свою  славу.  Чародей
посмотрел на меня с презрением и сказал:
   - Я на своем веку видал немало удивительных ясновидцев, и  пророков,  и
чародеев, но ни один из  них  не  умел  проникать  в  сущность  вещей  без
заклинаний.
   - Вы всю жизнь прожили в лесном  захолустье  и  многое  прозевали.  Вся
здешняя добрейшая братия знает, что я и сам иногда прибегаю к заклинаниям,
но не ради таких пустяков.
   Когда дело доходит до насмешек, со  мной  справиться  нелегко.  Чародею
пришлось  попотеть.  Настоятель  спросил  его,  что  делают   королева   и
придворные, и получил ответ:
   - Все они спят, так как утомились не меньше короля.
   - Еще одна ложь! - сказал я. -  Одни  придворные  веселятся,  а  другие
вместе с королевой скачут верхом. А теперь понатужьтесь  и  ответьте  нам,
куда направляются король и королева?
   - Как я уже сказал, сейчас они спят; но  завтра  они  и  вправду  будут
скакать, ибо собираются съездить на берег моря.
   - А где они будут послезавтра во время вечерни?
   - Далеко к северу от Камелота, на полпути к морю.
   - Еще одна ложь, и огромная - в полтораста миль. Их путешествие  придет
к концу, и они будут здесь, в этой долине.
   Вот это получилось здорово! Настоятель и монахи  пришли  в  восторг,  а
чародей рухнул. Я добил его, сказав:
   - Если король не приедет, я готов прокатиться верхом на бревне; но если
он приедет, я прокачу вас.
   На другой день я побывал на телефонной станции и установил, что  король
проехал уже через два города, лежавшие у него на пути. На следующий день я
опять разговаривал по телефону и, таким образом, все  время  был  в  курсе
дела. Но, разумеется, никому  об  этом  не  говорил.  На  третий  день  из
донесений выяснилось, что, если короля никто не задержит,  он  прибудет  к
четырем часам пополудни. Однако в монастыре, видимо, вовсе не готовились к
встрече; сказать по правде, я  удивился.  Этому  могло  быть  только  одно
объяснение: чародей  подкапывается  Под  меня.  Так  оно  и  оказалось.  Я
расспросил  одного  своего  приятеля  монаха,  и  тот  сказал   мне,   что
действительно чародей опять чего-то наколдовал и установил, что при  дворе
решено не предпринимать никакой поездки и остаться  дома.  Посудите  сами,
многого ли стоит слава в этой стране! На глазах у этих  людей  я  сотворил
чудо, превосходящее великолепием все чудеса, известные в истории, и притом
единственное чудо, имеющее хоть некоторую подлинную ценность, - а они  тем
не менее готовы были в любую минуту изменить мне ради проходимца,  который
не мог  предъявить  ни  одного  доказательства  своего  могущества,  кроме
собственного непроверенного утверждения.
   Как бы то ни  было,  дурная  политика  -  позволить  королю  прибыть  в
монастырь неожиданно, без всякой торжественности  и  пышности;  поэтому  я
устроил процессию из паломников и в два часа  дня  отправил  ее  навстречу
королю,  включив   в   нее   нескольких   отшельников,   которых   выкурил
предварительно из нор. Больше никто короля не встречал. Настоятель  онемел
от ярости и унижения, когда я вывел его на балкон и показал ему, как глава
государства въезжает в монастырь, как его не встречает ни один монах, даже
самый  захудалый,  как  пустынны  и   мертвы   монастырские   дворы,   как
безмолвствуют даже колокола, не веселя монарха  своим  звоном.  Он  только
взглянул и помчался со всех ног. Через минуту колокола неистово гремели, а
из монастырских зданий выбегали монахи и монахини, строясь в крестный ход.
Вместе с этим крестным  ходом  из  монастыря  выехал  и  тот  чародей;  по
распоряжению настоятеля он ехал верхом на  бревне;  его  слава  рухнула  в
грязь, а моя снова взлетела к небесам. Да, даже и  в  такой  стране  можно
поддерживать честь своей торговой марки,  но  для  этого  надо  все  время
трудиться, все время быть настороже и не сидеть сложа руки.



25. КОНКУРСНЫЙ ЭКЗАМЕН

   Когда король, развлекаясь, разъезжал по стране или отправлялся в  гости
к какому-нибудь далеко  живущему  вельможе,  которого  собирался  разорить
своим посещением, его сопровождала целая орда  крупных  чиновников.  Таков
был обычай того времени. И на этот раз вместе с королем в  долину  прибыла
комиссия, которой поручена была проверка знаний кандидатов  на  офицерские
должности в армии, ибо работать здесь она могла с таким же успехом, как  и
дома. И хотя поездка эта была предпринята королем ради  увеселений,  он  и
сам продолжал заниматься делами. Каждое утро  на  рассвете  он  садился  в
воротах и творил суд, ибо он был верховным судьей в своем королевстве.
   Со своими судейскими  обязанностями  он  справлялся  блестяще.  Он  был
мудрый и человеколюбивый судья и, видимо, изо  всех  сил  старался  решать
дела справедливо - в меру своего разумения. А эта оговорка  много  значит.
Его решения нередко носили на  себе  печать  предрассудков,  привитых  ему
воспитанием. Если спор шел между дворянином и человеком  простого  звания,
он невольно, сам того не подозревая, сочувствовал дворянину.  Да  иначе  и
быть не могло. Всему миру известно, что  рабство  притупляет  нравственное
чувство рабовладельцев, а ведь  аристократия  -  не  что  иное,  как  союз
рабовладельцев, только под другим названием. Это звучит неприятно, но  тем
не менее не должно никого оскорблять, даже и самого  аристократа,  -  если
только факт сам по себе не кажется ему оскорбительным, ибо  я  всего  лишь
констатирую факт. Ведь в рабстве нас отталкивает его сущность,  а  не  его
название. Достаточно послушать, как говорит аристократ о  низших  классах,
чтобы  почувствовать  в  его  речах  тон  настоящего  рабовладельца,  лишь
незначительно  смягченный;  а  за   рабовладельческим   тоном   скрывается
рабовладельческий дух и притупленные рабовладельчеством чувства.  В  обоих
случаях причина одна и та  же:  старая  укрепившаяся  привычка  угнетателя
считать  себя  существом  высшей  породы.  Приговоры  короля  были   часто
несправедливы, но виной этому было лишь его воспитание, его естественные и
неизменные симпатии. Он не годился в судьи, как в голодные  годы  мать  не
годится на то, чтобы раздавать молоко  голодающим  детям:  ее  собственные
дети получали бы больше, чем чужие.
   Однажды королю пришлось разбирать весьма любопытное  дело.  Молоденькая
девушка,  сирота,  имевшая  большое  поместье,  вышла  замуж  за  молодого
человека, не имевшего ничего. Поместье  девушки  находилось  в  феодальной
зависимости от  церкви.  Епископ  местной  епархии,  высокомерный  отпрыск
знатного рода, потребовал конфискации принадлежащего девушке  поместья  на
том основании, что она обвенчалась тайно и тем самым лишила церковь одного
из присвоенных ей, как сеньору, прав - так называемого "права сеньора". За
отказ или уклонение от подчинения этому  праву  закон  карал  конфискацией
имущества. Девушка строила свою защиту на том, что  представителем  власти
сеньора в данном случае был епископ, что указанное  право  не  может  быть
передано другому лицу, но должно быть осуществлено  либо  самим  сеньором,
либо никем, а между тем другой закон, еще более древнего  происхождения  и
установленный самой церковью, строжайше  воспрещал  епископу  пользоваться
таким правом. Да, дело было запутанное.
   Оно напомнило мне прочитанный в юности рассказ о хитроумной выдумке,  с
помощью  которой  лондонские  олдермены  собирали  деньги   на   постройку
Мэншен-Хауза. Всякое лицо, не причащавшееся по  англиканскому  обряду,  не
имело права выставлять свою кандидатуру на должность  лондонского  шерифа.
Следовательно,  иноверцы,  даже   будучи   избранными,   принуждены   были
отказаться от исполнения  обязанностей  шерифа.  Олдермены  -  несомненно,
переодетые янки - изобрели такую хитрую уловку: провели закон,  налагающий
штраф в четыреста  фунтов  на  всякого,  кто  отказывался  выставить  свою
кандидатуру в шерифы, и в шестьсот фунтов - на всякого, кто, будучи избран
шерифом, отказывается исполнять его обязанности. Потом  они  принялись  за
работу и избрали в шерифы одного за другим множество иноверцев,  взимая  с
каждого положенный штраф, - до  тех  пор,  пока  общая  сумма  штрафов  не
достигла пятнадцати тысяч фунтов;  и  вот  поныне  высится  величественный
Мэншен-Хауз, чтобы напоминать  краснеющим  гражданам  о  давнопрошедшем  и
прискорбном  дне,  когда  банда  янки  проникла  в  Лондон   и   принялась
разыгрывать те штуки, благодаря которым их нация пользуется  теперь  среди
всех честных людей мира такой исключительно скверной славой.
   Мне казалось, что права девушка; но епископ по-своему был тоже прав.  Я
не мог сообразить, как выберется король из этого тупика. Но  он  выбрался.
Вот как он рассудил:
   - Ничего трудного здесь нет, в этом деле мог бы разобраться и  ребенок.
Если бы невеста, как повелевал ей  долг,  своевременно  заявила  епископу,
своему феодальному господину, повелителю и защитнику, о своем  предстоящем
замужестве, она не потерпела бы никакого ущерба, ибо названный епископ мог
бы  получить  разрешение  от  аббата,  делающее  его  временно   способным
осуществить названное свое право, и все ей принадлежащее осталось  бы  при
ней. Виновная в невыполнении своего первого долга, она тем  самым  виновна
во всем; ибо тот, кто, цепляясь за веревку, перерезает ее выше того места,
за которое держится, непременно  упадет;  и  как  бы  он  ни  уверял,  что
остальная часть веревки крепка, это не спасет его  от  гибели.  Дело  этой
женщины в корне неправое. Суд присуждает  передать  все  ее  имущество  до
последнего фартинга вышеупомянутому  лорду-епископу  и  возложить  на  нее
судебные издержки. Следующий!
   Так трагически кончился прекрасный медовый  месяц.  Бедные  молодожены!
Недолго они блаженствовали, наслаждаясь богатством. Они были хорошо одеты,
они были украшены всеми драгоценностями, дозволенными законами о  роскоши,
установленными для людей  их  звания;  и  она,  в  своих  пышных  одеждах,
плакавшая у него на плече, и он, пытавшийся ее  утешить  словами  надежды,
положенными на музыку отчаянья, - оба они ушли  из  суда  в  широкий  мир,
бездомные, бесприютные, голодные; последний нищий, сидевший у  дороги,  не
был так нищ, как они.
   Что  ж,  король  распутал  это  трудное  дело,  разумеется,  к  полному
удовлетворению церкви  и  аристократии.  Можно  приводить  сколько  угодно
изящных и правдоподобных доводов  в  защиту  монархии,  но  факт  остается
фактом, что там, где каждый житель государства  имеет  право  голоса,  нет
зверских законов. Народ короля Артура был, разумеется, мало  пригоден  для
создания республики - слишком долго он жил под принижающим игом  монархии,
но даже  у  этого  народа  хватило  бы  ума  отменить  закон,  только  что
примененный королем, если  бы  это  зависело  от  свободного  и  всеобщего
голосования.   Существует   одно   такое   сочетание   слов,    совершенно
бессмысленное, которое от частого употребления как будто получило значение
и смысл: я имею в виду слова "способный к самоуправлению", применяемые  то
к одному, то к другому народу; при этом подразумевается, что где-то  есть,
или был, или может быть народ, не способный  к  самоуправлению,  -  народ,
который не способен управлять собою так, как им  управляют  или  могли  бы
управлять специалисты, сами себя признавшие достойными власти. Лучшие  умы
всех народов во все века выходили из народа, из народной толщи, а вовсе не
из привилегированных классов; следовательно, независимо от того, высок ли,
или низок  общий  уровень  данного  народа,  дарования  его  таятся  среди
безвестных бедняков, - а их так много, что не будет такого  дня,  когда  в
недрах народных не найдется людей, способных помочь ему руководить  собой.
А из этого следует, что даже самая лучшая, самая свободная и  просвещенная
монархия не может дать народу  того,  чего  он  достиг  бы,  если  бы  сам
управлял собой; и тем более это относится к монархиям не  свободным  и  не
просвещенным.
   Я совсем не ожидал, что король Артур так поспешит с устройством  армии.
Я не мог предположить, что он займется этим  делом  в  мое  отсутствие,  и
потому  не  подготовил  требований,  которые  нужно  предъявлять   каждому
желающему занять офицерскую должность;  я  только  сказал  мимоходом,  что
кандидатов нужно подвергнуть суровому и  строгому  экзамену;  а  про  себя
решил потребовать от них  таких  военных  знаний,  какими  могут  обладать
только слушатели моей Военной академии. Напрасно не выработал я  программу
испытаний до  своего  отъезда:  мысль  о  создании  постоянной  армии  так
захватила короля, что он не в  силах  был  ждать  и,  не  откладывая,  сам
принялся за дело и составил такую программу испытаний, какую способен  был
составить.
   Мне не терпелось познакомиться с ней и  доказать,  насколько  она  хуже
той, которую  я  сам  собирался  предъявить  экзаменационной  комиссии.  Я
осторожно намекнул об этом королю и сразу  разжег  его  любопытство.  Едва
комиссия собралась, явился и я вслед за королем, а вслед за  нами  явились
кандидаты. Один из этих кандидатов был молодой  блестящий  слушатель  моей
Военной академии, прибывший в сопровождении двух профессоров.
   Увидев комиссию, я не  знал,  плакать  ли  мне,  или  смеяться.  В  ней
председательствовал главный герольдмейстер! Двое членов были  начальниками
отделений в его департаменте; и все трое, разумеется, были попами,  -  все
чиновники, умевшие читать и писать, были попами.
   Из учтивости ко мне моего кандидата вызвали первым, и глава комиссии  с
официальной торжественностью стал задавать ему вопросы:
   - Имя?
   - Мализ.
   - Чей сын?
   - Уэбстера.
   - Уэбстер... Уэбстер... Гм... Что-то не припомню такой фамилии. Звание?
   - Ткач.
   - Ткач! Господи, спаси нас!
   Король был потрясен до глубины души, один член комиссии упал в обморок,
другой, казалось, вот-вот упадет.
   Председатель опомнился и, негодуя, сказал:
   - Довольно. Вон отсюда!
   Но я воззвал к  королю.  Я  умолял  его  допустить  моего  кандидата  к
экзаменам. Король соглашался, но комиссия,  состоявшая  из  столь  знатных
особ, просила короля избавить ее от унижения экзаменовать  сына  ткача.  Я
знал, что экзаменовать его они все равно не могут, так как сами ничего  не
знают, а потому  присоединился  к  их  просьбам,  и  король  возложил  эту
обязанность на моих профессоров. У меня заранее была приготовлена классная
доска, я велел ее внести, и представление началось. Приятно было  слушать,
как бойко мой юноша излагал военную науку, как подробно рассказывал  он  о
битвах и осадах, о снабжении и переброске войск, о минах и  контрминах,  о
тактике и стратегии отдельных частей и крупных  соединений,  о  сигнальной
службе, о пехоте,  кавалерии,  артиллерии,  об  осадных  орудиях,  полевых
орудиях, о винтовках, о ружьях крупного и мелкого калибра, о  револьверах,
- а эти болваны слушали и  не  понимали  ни  одного  слова;  приятно  было
смотреть, как он вычерчивает мелом на  доске  математические  головоломки,
которые поставили бы в тупик и ангелов, как легко и просто рассказывает он
о затмениях, о кометах,  о  солнцестояниях,  о  созвездиях,  о  полуденном
времени, о полночном времени, об обеденном времени, обо всем,  что  только
есть над облаками и  под  облаками  годного  для  того,  чтобы  извести  и
замучить врага и заставить его пожалеть, что  ему  вздумалось  напасть  на
вас; и когда он, наконец, кончил и,  отдав  честь  по-военному,  отошел  в
сторону, я с гордостью обнял его, а остальные были потрясены, уничтожены и
смотрели на него, как пьяные. Я решил, что дело  в  шляпе  и  большинством
голосов пройдем мы.
   Образование - великая вещь! Когда этот самый юноша явился в мою Военную
академию, он был так невежествен, что на мой вопрос: "Как должен поступить
старший офицер, если во время боя под ним убьют лошадь?" - наивно ответил:
   - Встать и почиститься.
   Следующим вызвали одного из молодых дворян. Я решил  сам  задавать  ему
вопросы. Я спросил:
   - Умеете ли вы, ваше сиятельство, читать?
   Он весь вспыхнул от негодования и гневно выпалил:
   - Вы принимаете меня за псаломщика? Кровь, текущая  в  моих  жилах,  не
потерпит...
   - Отвечайте на вопрос!
   Он подавил свой гнев и ответил:
   - Нет.
   - А писать вы умеете?
   Он опять собирался обидеться, но я сказал:
   - Прошу отвечать только на вопросы и не  говорить  ничего  лишнего.  Вы
здесь не для того, чтобы хвастать своею  кровью  и  своим  происхождением,
этого вам здесь не позволят. Умеете вы писать?
   - Нет.
   - А таблицу умножения знаете?
   - Не понимаю, о чем вы спрашиваете.
   - Сколько будет девятью шесть?
   - Это тайна, которая сокрыта от меня, ибо еще ни разу в моей  жизни  не
было у меня нужды познать ее, и, не имея надобности познать ее,  я  ее  не
познал!
   - Если А уступил В бочонок луку ценою по два пенса за бушель в обмен на
овцу ценою в четыре пенса и собаку ценою в один пенни, а  С  убил  собаку,
прежде чем она была доставлена покупателю, ибо она укусила его, приняв  за
Д, какую сумму В должен А? и кто обязан оплатить стоимость собаки - С  или
Д? и кому должны достаться эти деньги? и если деньги эти должны  достаться
А, то должен ли он удовольствоваться одним пенни,  составляющим  стоимость
собаки, или имеет право  потребовать  дополнительного  возмещения  за  тот
доход, который могла бы принести ему собака, став его собственностью?
   -  Поистине,  премудрое  и   неисповедимо