осой глупый шут ошибется  и  полезет  не  на  то  дерево,  на
которое его послали? А он именно так и сделал. И дерево, выбранное  им  по
ошибке, оказалось именно тем, на которое нужно было лезть, и он полез.
   Положение было серьезное. Мы не шевелились и ждали, что  будет  дальше.
Крестьянин с трудом карабкался все выше.  Король  привстал;  он  нацелился
ногой, и, как только голова пришельца приблизилась настолько, что  до  нее
можно было достать, раздался глухой  стук  и  крестьянин  упал  на  землю.
Гневный вопль донесся снизу, толпа сбилась в кучу вокруг дерева.  Мы  были
окружены,  мы  стали  пленниками.  К  нам  полез  другой  человек:  ветка,
служившая нам мостиком, была обнаружена, и какой-то  доброволец  полез  на
дуб, чтобы по ней добраться до нас. Король  приказал  мне  охранять  мост,
подобно Горацию [Гораций Коклес (то есть Одноглазый) -  легендарный  герой
древнего Рима; во время войны с этрусками  в  507  году  до  н.э.  он,  по
преданию, защищал мост через Тибр до тех пор, пока  римляне  не  разобрали
мост за его спиной, чтобы преградить врагам вход в  Рим;  за  этот  подвиг
римляне воздвигли Горацию статую]. Враги появлялись то с одной стороны, то
с другой, но на головы их поочередно обрушивались удары, и они скатывались
на землю. Король воспрянул духом,  и  радость  его  была  безгранична.  Он
уверял, что мы отлично проведем ночь, потому что,  придерживаясь  подобной
тактики, мы можем отстоять наше дерево от всей округи.
   Нападающие  и  сами  поняли  это;  они  прекратили  штурм  и  принялись
обсуждать другие планы. Оружия у них не было, но камней сколько угодно,  а
камни могли пригодиться. Пожалуйста, мы не  возражали.  Один  какой-нибудь
камень долетит до нас, но и это  маловероятно.  Мы  были  хорошо  защищены
ветвями и листьями  и  невидимы.  Если  они  потратят  на  метание  камней
полчаса, к нам на помощь  придет  темнота.  Мы  были  довольны.  Мы  могли
улыбаться, даже хохотать.
   Но мы не смеялись, и хорошо сделали, потому что смеяться  нам  пришлось
бы недолго. Не прошло и четверти часа после начала бомбардировки,  как  мы
ощутили какой-то странный запах. Достаточно было раза два втянуть  в  себя
воздух, чтобы убедиться, что это запах дыма. Наша игра была проиграна!  Мы
этого не отрицали. Когда приглашение подкрепляется  доброй  порцией  дыма,
его нужно принять. Осаждающие навалили вокруг дерева груду сухого хвороста
и, увидев, что густое облако дыма окутало ствол и поползло вверх, огласили
воздух радостными кликами. Задыхаясь, я сказал:
   - Вперед, повелитель; подданные всегда идут позади.
   Король проговорил:
   - Следуй за мной вниз. Ты прислонишься к стволу с одной стороны, а я  с
другой - и примем бой. Пусть каждый из нас  сражается,  как  хочет  и  как
умеет, лишь бы вокруг росла груда мертвых тел.
   Он спускался, бранясь и кашляя, я за ним. Я коснулся  земли  мгновением
позже, чем он. Мы заняли заранее намеченные места и принялись  отражать  и
наносить удары. Натиск был бешеный -  ураган  сыплющихся  со  всех  сторон
ударов. Внезапно несколько всадников ворвалось  в  толпу  и  чей-то  голос
прогремел:
   - Остановитесь, или все вы будете убиты!
   Как сладостны были эти слова!  Говоривший  обладал  всеми  несомненными
признаками дворянина: пышной и дорогой одеждой, властным,  суровым  лицом,
черты которого носили следы распутной жизни. Толпа униженно отхлынула, как
собачья стая. Дворянин  осмотрел  нас  критически,  затем  резким  голосом
спросил крестьян:
   - Что вы делали с этими людьми?
   - Они сумасшедшие, благородный сэр, они пришли неизвестно откуда и...
   - Неизвестно откуда? Вы притворяетесь, что вы их не знаете?
   - Благороднейший сэр, мы говорим правду. Они не  здешние,  и  никто  их
здесь не знает; это самые  свирепые  и  кровожадные  сумасшедшие,  которые
когда-либо...
   - Тише! Ты сам не понимаешь, что говоришь. Они  вовсе  не  сумасшедшие.
Кто вы? Откуда вы? Объясните.
   - Мы мирные странники, сэр, - сказал  я,  -  и  путешествуем  по  своим
делам. Мы из далекой страны и никому тут неизвестны. Мы не сделали  ничего
плохого; однако, если бы не твое отважное вмешательство и покровительство,
эти люди убили бы нас, Ты прав, сэр, мы не сумасшедшие; мы не свирепы и не
кровожадны.
   Дворянин обернулся к своей челяди и сказал спокойно:
   - Загоните этих псов в их конуры.
   Толпа рассеялась мгновенно; за ней погнались всадники, хлеща  бичами  и
давя копытами тех, которые бежали по дороге,  не  догадываясь  свернуть  в
кусты. Крики замерли в отдалении, и всадники  вскоре  стали  возвращаться.
Тем временем дворянин продолжал допрашивать нас, но ничего не добился.  Мы
благодарили его за услугу, но продолжали повторять, что мы  чужестранцы  и
друзей здесь не имеем. Когда свита вернулась, дворянин  сказал  одному  из
своих слуг:
   - Приведи вьючных лошадей и посади на них этих незнакомцев.
   - Слушаю, мой лорд.
   Нас поместили в конце каравана, между слугами. Мы  двигались  быстро  и
вскоре после того, как стемнело, остановились на постоялом дворе у большой
дороги, милях в десяти - двенадцати от места,  где  нас  постигло  столько
неприятностей.  Милорд  немедленно  удалился  в  отведенную  ему  комнату,
заказав себе ужин, и мы больше его не видели. На рассвете мы  позавтракали
и приготовились ехать дальше.
   Камердинер милорда подошел к нам с непринужденным изяществом и сказал:
   - Вы говорили, что путь ваш лежит в ту же сторону, что и  наш,  поэтому
господин мой  граф  Грип  приказал  нам  предоставить  вам  этих  коней  и
проводить вас до ближайшего города, который лежит отсюда в двадцати  милях
и называется Камбенетом, где вы будете в безопасности.
   Нам  оставалось  только   выразить   свою   благодарность   и   принять
предложение. Мы поехали вшестером неторопливой, неутомительной рысью и  по
дороге из разговора с нашими спутниками  узнали,  что  милорд  Грип  очень
важный вельможа в своем краю и что владения его лежат  на  расстоянии  дня
пути от Камбенета. Мы двигались так лениво, что  было  уже  позднее  утро,
когда мы въехали на рыночную площадь города. Мы слезли с  коней,  приказав
еще раз поблагодарить милорда, и приблизились к толпе, собравшейся посреди
площади, посмотреть, что вызвало ее  любопытство.  Оказывается,  это  были
остатки того каравана невольников, который  мы  встретили  несколько  дней
назад!.. Значит, все это время они волокли свои цепи по  пыльным  дорогам.
Несчастного мужа не было  уже  между  ними,  как  и  многих  других,  зато
прибавилось несколько новых лиц. Король был равнодушен к этому  зрелищу  и
хотел уйти, но я был глубоко им взволнован и полон жалости. Я не мог  глаз
оторвать от этих убогих  человеческих  обломков.  Они  сидели  кучками  на
земле,  безмолвные,  не  жалуясь,  с   опущенными   головами,   бесконечно
трогательные в своем унижении. И, как бы нарочно для контраста, в тридцати
шагах, перед другой кучкой, напыщенный оратор произносил речь,  превознося
"наши великие британские вольности"!
   Я вскипел. Я забыл, что я плебей, я помнил только, что я человек. Пусть
будет что будет, но я влезу на эту трибуну и...  Щелк!  -  нас  с  королем
сковали вместе наручниками! Это сделали наши спутники, слуги графа; милорд
Грип стоял тут же и смотрел на нас. Король пришел в бешенство и крикнул:
   - Что означает эта шутка дурного тона?
   Милорд холодно произнес, обращаясь к своему главному холую:
   - Выставь этих рабов и продай их!
   _Рабов_! В этом слове сейчас был  особый  привкус,  и  какой  страшный!
Король поднял свои скованные руки и с бешеной силой занес их  над  головой
милорда, но милорд успел увернуться от удара. Дюжина слуг  этого  мерзавца
кинулась на нас, и через мгновение мы были уже беспомощны, со  скрученными
позади руками. Но мы так громко и горячо заявляли, что мы свободные  люди,
что привлекли к себе внимание свободолюбивого оратора и его патриотических
слушателей, и они обступили нас. Оратор сказал:
   - Если вы действительно  свободные  люди,  вам  нечего  бояться.  Богом
данные британские вольности послужат вам щитом и охраной.  (Аплодисменты.)
Вы в этом сейчас убедитесь. Представьте доказательства.
   - Какие доказательства?
   - Доказательства, что вы свободные люди.
   О, вдруг я вспомнил! Я пришел в себя; я смолчал.  Но  король  загремел,
как буря:
   - Ты не в своем уме! Пусть лучше этот вор и подлец докажет, что  мы  не
свободные люди.
   Он знал свои законы, но  знал,  как  обычно  знает  большинство:  букву
закона, а не закон в действии. Закон надо испытать на себе,  чтобы  понять
его настоящее значение.
   Все разочарованно покачали головами, многие отвернулись, потеряв к  нам
интерес. Оратор сказал - и на этот раз деловито, а не торжественно:
   -  Если  вы  не  знаете  законов  своей  страны,  пора   вам   с   ними
познакомиться. Для нас вы люди чужие, вы не станете этого  отрицать.  Быть
может, вы свободные люди, мы этого не отрицаем; но, может быть, вы и рабы.
Закон ясен: он не требует от рабовладельца доказательств, что вы рабы,  он
требует от вас доказательств, что вы не рабы.
   Я сказал:
   - Дорогой сэр, дай нам время  послать  в  Астолат  или  дай  нам  время
поехать в Долину Святости...
   - Успокойся, добрый человек, ты  ставишь  чрезмерные  требования  и  не
можешь надеяться, что они будут выполнены. Это  заняло  бы  слишком  много
времени и доставило бы слишком много хлопот вашему господину...
   - _Господину_, идиот! - заревел король. - У меня нет господина,  я  сам
гос...
   Я во-время остановил короля. И без того достаточно  бед  обрушилось  на
нас; мало было бы проку, если бы эти  люди  пришли  к  убеждению,  что  мы
помешанные.
   О подробностях распространяться не стоит. Граф продал нас с  публичного
торга. Тот же самый проклятый закон существовал на нашем Юге в  мое  время
более тринадцати столетий спустя; и в силу этого  закона  сотни  свободных
людей, которые не  имели  доказательств,  что  они  свободные  люди,  были
проданы в рабство на всю жизнь, - и тогда меня это не особенно  волновало.
Но когда я испытал на себе самом, что значит быть проданным  с  публичного
торга, закон этот внезапно показался мне гнусным. Что поделаешь, так уж мы
созданы.
   Да, нас продали с публичного торга, как свиней. В большом городе  и  на
людном рынке за нас дали бы хорошую цену, но тут было страшное захолустье,
и нас купили так дешево, что мне даже стыдно  вспомнить  об  этом.  Король
Англии пошел за семь долларов, а его первый министр - за девять; между тем
за короля можно было дать двенадцать долларов, а за меня  все  пятнадцать.
Но так бывает всегда: если рынок  плох,  какой  бы  хороший  товар  вы  ни
предлагали, вы очень мало на нем наживаете; и я  советую  вам  помнить  об
этом. Если бы у графа хватило ума, чтобы...
   Впрочем, не мне огорчаться, что он так плохо ведет свои дела. Я показал
вам, что он за человек, и черт с ним!
   Работорговец купил нас обоих и  приковал  к  общей  цепи,  так  что  мы
оказались в хвосте процессии. В полдень мы уже выходили из города,  и  мне
казалось диким и  странным,  что  король  Англии  и  его  первый  министр,
скованные по рукам и ногам, шагают  в  караване  невольников,  не  вызывая
никакого внимания к себе среди праздных зрителей, и проходят под окнами, у
которых сидят  прелестные  и  добрые  женщины,  не  внушая  им  не  только
сочувствия, но даже любопытства. В конце концов это только доказывает, что
в короле нет ничего божественного, что он ничем не  отличается  от  любого
бродяги, пока вы не знаете, что он король. Но скажи вам это, и, боже  мой,
у вас захватывает дух, когда вы на  него  смотрите.  Да,  все  мы  дураки.
Дураки от рождения.



35. ПЕЧАЛЬНОЕ ПРИКЛЮЧЕНИЕ

   Мир полон превратностей. Король впал в мрачное  раздумье,  и  это  было
вполне естественно.  Вы,  конечно,  думаете,  что  он  размышлял  о  своем
необычайном падении, о том, как он утратил свое высокое положение, как  из
всемогущего превратился в униженного, из знатного в  безвестного,  о  том,
как из самого великого человека в мире стал самым ничтожным. Нет, клянусь,
не это мучило его больше всего, а мучила его мысль о том,  как  дешево  он
был продан. Не думал король, что будет стоить всего только семь  долларов!
Узнав, какие мысли его мучат, я был так поражен, что едва поверил: мне это
показалось неестественным. Но когда в голове у меня прояснилось и я  снова
мог правильно смотреть на вещи, я  понял,  что  ошибся:  это  было  вполне
естественно. И в самом деле: король - понятие искусственное, и потому  его
ощущения, как короля, были  не  настоящими,  а  искусственными,  словно  у
заводной куклы. Но  человек  он  был  настоящий,  настоящими  были  я  его
человеческие ощущения; обыкновенному, среднему человеку как-то неприятно и
совестно, когда его ценят ниже, чем  он  сам  себя  оценивает,  а  король,
конечно, нисколько не был выше среднего человека.
   Проклятие! Он так надоел мне, доказывая, что на настоящем рынке за него
дали бы никак не меньше двадцати  пяти  долларов,  -  это  было  полнейшей
нелепицей и ерундой, наглым самомнением. Да я сам столько не стоил! Однако
вопрос это щекотливый, и я дипломатически  решил  не  возражать.  Пришлось
пойти против совести  и  смело  подтверждать,  что  именно  двадцать  пять
долларов он и стоил бы. А сам я  между  тем  был  твердо  убежден,  что  с
сотворения мира до сего дня не было короля, который стоил  бы  и  половины
этой суммы, а в  последующие  тринадцать  веков  за  него  не  дали  бы  и
четверти. Да, он надоел мне. О чем бы он ни говорил - о погоде, об урожае,
о политике, о собаках, кошках,  нравственности,  богословии,  -  я  только
вздыхал, зная, что всякий разговор он неизбежно сведет к этим  злосчастным
семи долларам. Стоило нам  остановиться  где-нибудь  в  людном  месте,  он
бросал на меня красноречивый взгляд, ясно говоривший: здесь за  меня  дали
бы настоящую цену. Когда его продавали за семь  долларов,  я,  признаться,
вначале даже позлорадствовал. А теперь он так надоел мне своим нытьем, что
я был бы счастлив, если бы за него дали сто. Но надежды на  это  не  было,
ибо нас каждый день осматривали всевозможные покупатели и  большей  частью
так отзывались о короле:
   - Этому болвану и вся цена-то два с половиной доллара, а чванливости  у
него на тридцать пять. Жаль, что чванство ничего не стоит!
   В конце концов подобные замечания не довели до добра. Наш владелец  был
человек практичный и смекнул, что этот недостаток надо выбить  из  короля,
если надеешься найти на него покупателя, - и он принялся выбивать чванство
из его священной особы. Я мог бы дать этому  человеку  дельный  совет,  но
решил смолчать: полезешь с  советами  к  торговцу  невольниками  и  только
повредишь делу. Сам я потратил немало труда, переделывая короля в простого
крестьянина, а ведь тогда король был послушным и старательным учеником. Но
силой заставить его изменить королевскую  осанку  на  рабскую  было  почти
невозможно. Не будем  говорить  о  подробностях  -  можете  сами  себе  их
вообразить. Скажу только, что к концу недели бич, дубина и  кулак  сделали
свое дело, и тело  короля  представляло  печальное  зрелище,  над  которым
стоило поплакать. А дух его? О,  духом  он  не  дрогнул!  Даже  этот  олух
работорговец вынужден был убедиться, что иной раз и раб остается человеком
до самой смерти и что ему можно переломать кости, но нельзя сломить дух. В
конце концов работорговец увидел, что  все  усилия  напрасны,  что  король
одержал верх над ним, и оставил его в покое. Дело в том,  что  король  был
больше, чем просто король, - он был  человек;  а  из  настоящего  человека
человеческие свойства не выбьешь.
   С месяц нам жилось очень  трудно;  мы  скитались  по  всяким  местам  и
многого натерпелись. И кто  во  всей  Англии  больше  всего  интересовался
вопросами рабства в это время? Его величество король. Да. Насколько раньше
он был равнодушен к этому вопросу, настолько теперь этот  вопрос  волновал
его. Никогда в жизни я не встречал  большего  ненавистника  рабства.  И  я
решился задать ему вопрос, который задал несколько лет  тому  назад  и  на
который получил такой резкий ответ, что больше не решался касаться его: не
считает ли он нужным упразднить рабство?
   Ответ его был так же резок, как и  прежде,  но  прозвучал  музыкой  для
меня, хотя  богохульствовал  король  довольно  неуклюже  и  бранное  слово
оказалось посередине фразы, а не в  конце,  где  ему  надлежало  быть.  Но
другого я и не желал бы услыхать.
   Теперь и я стал подумывать о свободе. Раньше я о ней не думал, - не  то
что не думал,  -  нет,  я  желал  ее,  но  считал,  что  не  стоит  делать
бесполезных попыток, и даже отговаривал короля. Но теперь - о, теперь  все
было по-иному! Любой ценой готов был я заплатить за свободу. Я  разработал
план действий, и сам пришел от него в восторг.  Но  для  этого  надо  было
запастись временем и терпеньем. Конечно, можно  было  придумать  не  менее
верный, но более быстрый способ, но нельзя было придумать более красочного
и драматичного. И потому я решил не отказываться от своего плана, хотя  он
мог затянуть наше освобождение на месяцы.
   Не обходилось и без приключений. Однажды нас застигла  снежная  буря  в
миле от селения, куда мы направлялись. В одно мгновение нас словно туманом
окутало - такой густой был снегопад. Не видно было ни  зги,  и  мы  вскоре
заблудились. Работорговец, предвидя убытки, нещадно хлестал нас бичом,  но
это только ухудшало дело, так как бич его все дальше и дальше  уводил  нас
от дороги, а тем самым от какой-либо помощи. В конце концов мы  завязли  в
снегу и вынуждены были остановиться. Буран бушевал до  полуночи,  а  потом
стал утихать. К этому времени двое  из  слабейших  мужчин  и  три  женщины
умерли. Остальные были чуть живы и едва могли двигаться.  Наш  хозяин  был
вне себя. Усиленно помогая  себе  кнутом,  он  заставлял  нас  подыматься,
щипать и шлепать себя, чтобы восстановить кровообращение.
   Вдруг послышались крики и вопли, и, рыдая, к нам  подбежала  женщина  с
двумя маленькими девочками. Она упала на колени, моля  о  защите.  За  ней
гналась толпа с факелами, крича, что это ведьма, что она насылает падеж на
коров и ей помогает сам дьявол в образе кошки.  Бедная  женщина  была  так
окровавлена, так избита камнями, что почти утратила человеческий облик.  И
теперь ее хотели сжечь.
   И как, вы думаете, поступил наш  хозяин?  Когда  мы  столпились  вокруг
несчастной, чтобы защитить ее, он быстро смекнул, в чем дело.  Он  сказал,
что выдаст ее только в том случае, если они тут же сожгут  ее.  Вы  только
представьте себе! И те согласились. Они привязали ее  к  столбу,  обложили
хворостом и подожгли. А она кричала  и  молила,  прижимая  к  груди  своих
маленьких дочек. И наш жестокосердный хозяин, думающий  только  о  выгоде,
велел нам обступить костер и согреваться тем  самым  огнем,  который  унес
жизнь несчастной невинной матери, покуда мы снова не ожили  и  не  вернули
себе утраченной рыночной стоимости. Вот какой у нас был хозяин! Я взял его
на заметку. Этот снежный буран стоил ему десяти невольников. И после этого
в течение многих дней он обращался с нами еще свирепее, чем прежде, -  так
был взбешен своей потерей.
   Приключение  следовало  за  приключением.  Однажды  мы  наткнулись   на
шествие. И какое! Казалось, тут собрались подонки со всего королевства, да
к тому же все эти оборванцы были вдребезги пьяны. Впереди ехала телега, на
которой стоял гроб, а на нем сидела миловидная женщина  лет  восемнадцати,
кормившая грудью ребенка. Она то и дело прижимала его к себе и вытирала  с
его личика слезы, капавшие из ее глаз.  А  глупое  дитя  только  счастливо
улыбалось, цепляясь за материнскую грудь пухлой, в  ямочках,  ручонкой,  и
несчастная мать гладила и ласкала его.
   Мужчины и женщины, мальчишки и девчонки, приплясывая, с гиканьем бежали
возле телеги, богохульствуя и сквернословя, распевая н