дьявольской  изобретательности:
особенно ненавидя этого узника, она нарочно подстроила  все  те  похороны,
чтобы истерзать его сердце; и всего гениальней была ее последняя выдумка -
оставить одного из членов  семьи  непохороненным  и  измучить  его  старую
несчастную душу догадками.
   Если бы не я, он так бы и не увидел свободы. Фея Моргана ненавидела его
всем сердцем и никогда бы его не помиловала. Между тем  преступление  свое
он совершил по легкомыслию, а не по злому умыслу. Он  сказал,  что  у  нее
рыжие волосы. Так оно, конечно, и было, но говорить  об  этом  не  стоило.
Когда рыжие люди занимают высокое положение в  обществе,  волосы  их  надо
называть каштановыми.
   О пятерых из этих сорока семи узников уже не было известно ни когда они
были посажены, ни какое преступление совершили, ни как их зовут. Это  были
женщина и четверо  мужчин  -  согбенные,  морщинистые  старцы  с  потухшим
разумом. Они и  сами  давным-давно  забыли  все  эти  подробности;  ничего
определенного они сказать о  себе  не  могли,  а  только  строили  смутные
догадки, всякий  раз  иные.  К  темнице  приставлены  были  попы,  которые
ежедневно молились вместе с узниками; попы внушали им, что  они  очутились
здесь по воле божией, что бог, в своей неизреченной мудрости, лучше  знает
их подлинные нужды, и  учили  их,  что  смирение,  терпение  и  покорность
угнетателям в людях низкого происхождения  угодны  богу.  Пока  те  пятеро
сидели в темнице, попы сменялись несколько раз, и сохранились лишь смутные
предания о прошлом этих жалких  людских  обломков.  Да  и  предания  могли
сообщить только о сроках заключения, но не о  преступлениях  и  именах.  С
помощью этих преданий удалось установить, что ни один из пятерых не  видел
дневного света по крайней мере тридцать пять лет; но сколько времени он не
видел  дневного  света  до  этих  тридцати  пяти  лет,   установить   было
невозможно. Король и королева  знали  об  этих  несчастных  лишь  то,  что
получили их по  наследству  вместе  с  троном  от  прежней  фирмы.  Но  по
наследству перешли только люди, а не сведения о них, и  потому  наследники
не придавали им никакой цены и не проявляли к  ним  никакого  интереса.  Я
спросил королеву:
   - Так почему же вы не отпустили их на свободу?
   Этот вопрос поставил ее в тупик. В самом деле - _почему_? Просто это ей
не приходило в голову. Так, сама того не ведая,  она  предугадала  историю
будущих  узников  замка  Иф.  Я  понимал,  что  с  ее  точки  зрения   эти
унаследованные узники были просто имуществом. А  когда  нам  достается  по
наследству имущество, мы  не  бросаем  его,  даже  если  оно  для  нас  не
представляет никакой ценности.
   Стоило поглядеть на шествие этих летучих мышей,  когда  я,  завязав  им
глаза, чтобы они не ослепли от света, вывел их на волю, на яркое  вечернее
солнце.  Скелеты,  привидения,  вороньи  пугала  -  вот  кем   стали   эти
законнейшие дети монархии  милостью  божией  и  господствующей  церкви.  Я
рассеянно пробормотал:
   - Вот бы их снять!
   Вам, конечно, встречались люди, которые никогда не  сознаются,  что  им
неизвестно   значение   какого-нибудь   звучного   слова.   И   чем    они
невежественнее, тем  больше  они  стараются  показать,  что  их  ничем  не
удивишь. Королева была как раз из таких и  постоянно  совершала  глупейшие
промахи.  Услыхав  мои  слова,  она  помедлила;  затем  лицо  ее  внезапно
просияло, и она объявила, что сама сделает это для меня.
   Я подумал: "Она? Что она смыслит в фотографии?" Но долго размышлять мне
не пришлось. Она уже шла к освобожденным с топором в руках!
   Ну и забавная женщина была эта фея Моргана! Много перевидел я женщин на
своем веку, самых разных, но она была совсем особенная. И  как  характерен
для нее этот случай Она понимала в фотографии не больше, чем  лошадь;  но,
не понимая, решила, что поступит правильно, топором сняв старикам головы с
плеч.



19. СТРАНСТВУЮЩЕЕ РЫЦАРСТВО КАК РЕМЕСЛО

   На следующий день, ранним сияющим утром, мы с Сэнди снова  двинулись  в
путь. Так хорошо было дышать полной грудью, набирая в легкие целые бочонки
чистого, освеженного росой, пахнущего лесом воздуха после двух дней и двух
ночей, проведенных в нестерпимой вони  старого  совиного  гнезда,  где  мы
духовно и телесно задыхались! Я, конечно, говорю только о себе, - Сэнди  с
детства привыкла к великосветской жизни и чувствовала себя  в  этом  замке
превосходно.
   Бедная девушка, языку ее там пришлось отдохнуть, и я предугадывал,  что
все последствия этого отдыха обрушатся на меня. Я оказался  прав;  но  она
столько  раз  выручала  меня  и  поддерживала  в  замке  своей   безмерной
глупостью, которая была полезнее любой мудрости, что  решил  позволить  ей
пустить в ход свою мельницу, она этого заслужила.  Я  даже  не  вздрогнул,
когда она начала:
   - ...А теперь вернемся к сэру Мархаузу,  который  отправился  на  юг  с
девой тридцати зим от роду...
   - Ты думаешь, эта повесть поможет тебе напасть  на  след  тех  ковбоев,
Сэнди?
   - Конечно, благородный милорд.
   - Тогда продолжай. Я постараюсь  тебя  не  перебивать.  Начни  сначала;
смело ступай всеми копытами, а я набью  свою  трубку  и  буду  внимательно
слушать.
   - ...А теперь вернемся к сэру Мархаузу,  который  отправился  на  юг  с
девой тридцати зим от роду. Они въехали  в  дремучий  лес,  и  в  лесу  их
настигла ночь; по дну глубокого оврага  они  добрались  до  замка  герцога
Южных Болот и попросили пустить их переночевать. Наутро герцог  послал  за
сэром Мархаузом и предложил ему приготовиться. Сэр  Мархауз  встал,  надел
латы, выслушал обедню, позавтракал и  во  дворе  замка,  где  должна  была
произойти битва, сел на коня. Герцог, закованный в латы, уже ждал  его  на
коне, и вместе с ним ждали шестеро его сынов с  копьями  в  руках;  и  они
съехались; герцог и два его сына обломали свои копья о сэра  Мархауза,  но
сэр Мархауз держал свое копье острием кверху и не тронул ни одного из них.
И тогда кинулись на него попарно остальные четыре сына, и  сначала  первая
пара обломала свои копья, а потом и вторая. Но сэр Мархауз не  тронул  их.
Он поскакал к герцогу, ударил его своим копьем,  и  тот  рухнул  вместе  с
конем на землю. Потом сэр Мархауз поверг  на  землю  шестерых  его  сынов.
Тогда сэр Мархауз слез с коня и потребовал, чтобы герцог подчинился ему, а
иначе он убьет его. Тем временем некоторые из  сынов  герцога  очнулись  и
снова хотели напасть на сэра Мархауза. Тогда сэр Мархауз  сказал  герцогу:
"Укроти своих сынов, а не то я убью вас всех". Герцог, видя, что жизни его
угрожает  неминуемая  опасность,  повелел  своим  сынам  покориться   сэру
Мархаузу. Они все упали на колени протянули рыцарю рукояти своих мечей,  и
рыцарь принял их мечи. Они помогли встать своему отцу, затем  сообща  дали
сэру Мархаузу обет никогда не поднимать оружия против короля Артура,  а  в
ближайший троицын день  явиться  к  его  двору  и  передать  себя  на  его
милость... Вот как было дело, благородный сэр  Хозяин.  Вы,  конечно,  уже
догадались, что герцог и шестеро его сынов - те самые рыцари,  которых  вы
тоже победили и отправили ко двору Артура!
   - Не может быть, Сэнди, что ты!
   - Если я лгу, пусть эта ложь падет на мою голову.
   - Вот так история!.. Ну кто бы мог подумать?  Целый  герцог  и  шестеро
герцогенят! Что ж, Сэнди,  улов  недурен.  Ремесло  странствующего  рыцаря
бессмысленное и очень утомительное, но теперь я начинаю понимать, что  при
удаче оно довольно доходно. Не думай, что я  сам  хочу  приняться  за  это
ремесло: я не примусь. Ни одно прочное и честное предприятие не может быть
основано на спекуляции. Что останется от удачи странствующего рыцаря, если
отбросить все глупости и взять только трезвые факты? Удача  рыцаря  -  все
равно  что  удача  торговца  свининой...  Ты,   конечно,   разбогатеешь...
разбогатеешь внезапно... на день, на неделю может быть, а потом кто-нибудь
другой завалит рынок свининой, и вся твоя торговля пошла прахом. Разве  не
так, Сэнди?
   - Мой разум не поспевает за вашей речью, и самые простые слова  кажутся
мне такими длинными и запутанными...
   - Нечего вилять, Сэнди. Как я сказал, так и есть.  Я  _знаю_,  что  это
так. Скажу  даже  больше:  если  как  следует  разобраться,  странствующее
рыцарство _хуже_ свиноторговли, ибо  в  случае  неудачи  свинина  все-таки
останется  и  кто-нибудь  ее  съест;  а  какое  имущество   останется   от
странствующих рыцарей, если их постигнет неудача? Груда изрубленных тел  и
два воза железного лома. Разве это можно назвать имуществом? Нет,  по  мне
свиньи куда лучше! Прав я или не прав?
   - Ах, должно быть, голова моя пострадала  от  всех  пережитых  нами  за
последнее время событий и приключений, и не только моя голова, и не только
ваша голова, но обе наши головы, должно быть...
   - Нет, голова твоя ни при чем, Сэнди. Голова твоя в порядке, но в делах
ты не смыслишь ничего, вот в чем беда.  Ты  берешься  спорить  о  делах  и
всякий раз попадаешь впросак. Но бросим этот разговор, Улов у нас хороший,
- с таким уловом не стыдно будет показаться при  дворе  Артура.  Кстати  о
ковбоях - какая удивительная тут страна: здешние женщины и мужчины  совсем
не стареют. Взять, например, фею Моргану - на вид она молода, как  курочка
из Вассара; или этот старый герцог Южных Болот, он до  сих  пор  машет  то
мечом, то копьем - и это в его-то годы и  при  таком  огромном  семействе!
Если я не ошибаюсь, сэр Гоуэн убил семерых его сыновей, и тем не  менее  у
него осталось еще шестеро для сэра Мархауза и для меня. Или, например,  та
дева шестидесяти зим  от  роду,  которая  все  еще  разъезжает  по  свету,
несмотря на свой преклонный возраст, овеянный  холодом  могилы...  А  тебе
сколько лет, Сэнди?
   Она впервые не ответила на мой вопрос. Вероятно, мельница ее  стала  на
ремонт.



20. ЗАМОК ЛЮДОЕДА

   За три часа, с шести утра до девяти, мы проехали десять миль; это  было
немало для лошади, везущей тройную ношу  -  мужчину,  женщину  и  железные
доспехи; затем мы долго отдыхали под деревьями у прозрачного ручья.
   Внезапно  мы  увидели  рыцаря,  который  медленно  приближался  к  нам.
Приближаясь, он горько сетовал на злую долю. Прислушавшись, я  понял,  что
он ругается последними словами. Тем не менее я обрадовался ему, потому что
на груди у него висела доска, на которой сияющими  золотыми  буквами  было
написано:

   УПОТРЕБЛЯЙТЕ ПЕТЕРСОНОВУ
   профилактическую зубную щетку!
   ПОСЛЕДНЯЯ НОВИНКА!

   Я обрадовался ему, так как понял, что это  один  из  моих  рыцарей.  Он
оказался  сэром  Мэдоком  де  ля  Монтэном,  высоким  здоровяком,  который
прославился тем, что однажды чуть было не сбросил с коня  сэра  Ланселота.
Каждому  новому  знакомому  он  непременно  под   каким-нибудь   предлогом
рассказывал об этом великом событии. Но в его жизни было и другое событие,
почти столь же великое, - он от него не отрекался, хотя и не рассказывал о
нем, если его не спрашивали; суть этого второго события заключалась в том,
что ему только оттого не удалось сбросить сэра Ланселота с коня,  что  сэр
Ланселот, не дождавшись, сбросил с  коня  его  самого.  Этот  простодушный
увалень не видел большой разницы  между  этими  двумя  событиями.  Мне  он
нравился, и  я  дорожил  им,  потому  что  он  относился  к  своей  работе
добросовестно. Было приятно поглядеть на его широкие плечи, на его львиную
голову, украшенную перьями, на  его  большой  щит  со  странным  гербом  -
изображение руки в железной перчатке,  держащей  зубную  щетку,  и  девиз:
"_Требуйте Нойодонт_". Нойодонтом называлась зубная паста, пущенная мною в
продажу.
   Он сказал мне, что  очень  устал;  и  действительно,  вид  у  него  был
изнуренный, но слезть с коня он не хотел.  Он  объяснил,  что  гонится  за
человеком, распространяющим политуру для печек. Вспомнив о нем,  он  снова
принялся отчаянно ругаться. Распространение печной политуры было  поручено
сэру Оссэзу Сюрлюзскому, храброму рыцарю, известному тем, что  однажды  на
турнире он сразился с самим сэром Гахерисом, - впрочем, безуспешно. Он был
весельчак и насмешник и ни к чему на свете не относился серьезно. Это  его
свойство и побудило меня поручить ему пропаганду печной политуры.  Дело  в
том, что железных печек у нас еще  не  существовало,  и  потому  о  печной
политуре нельзя было  говорить  серьезно.  От  такого  агента  требовалось
только одно - осторожно и постепенно подготовлять  публику  к  предстоящей
великой перемене, чтобы к тому времени, когда на сцене  появится  железная
печь, публика уже понимала необходимость содержать ее опрятно.
   Сэр Мэдок был расстроен и ругался неистово. Он вполне сознавал, что эти
ругательства доведут его душу до ада, но не мог удержаться;  он  не  хотел
слезть с коня, не хотел отдохнуть, не хотел ничего слушать, пока не найдет
сэра Оссэза и не посчитается с ним. Из бессвязных его речей я  понял,  что
на рассвете он случайно встретил сэра Оссэза, и тот сказал ему, что,  если
он поедет напрямик через горы и долы, через  поля  и  болота,  он  нагонит
путешественников, которые, несомненно, раскупят и всю его зубную  пасту  и
все зубные щетки. Сэр Мэдок,  со  свойственным  ему  усердием,  тотчас  же
отправился по указанному направлению и после трех часов мучительной скачки
нагнал свою добычу. И что же? Это были пять престарелых узников,  накануне
выпущенных мною из тюрьмы. У них, у бедняг, последние зубы выпали двадцать
лет назад, даже корней не осталось!
   - Я его сотру в порошок, - сказал сэр Мэдок. -  Я  его  отполирую,  как
печку. Если бы мне поперек дороги стал рыцарь и почище этого Оссэза, так и
тот бы не снес головы. Только бы мне поймать его.  Я  дал  великую  клятву
отомстить ему, и я отомщу!
   После этих слов и многих других  он  потряс  своим  копьем  и  поскакал
дальше. А перед вечером, в маленькой бедной деревушке, мы сами повстречали
одного из тех старцев. Он грелся в лучах любви родных и друзей, которых не
видел пятьдесят лет; к нему ласкались его потомки,  которых  он  не  видел
никогда; но для него и те и другие было равно чужими,  потому  что  память
его потухла и разум умер. Казалось невероятным, что  человек  в  состоянии
прожить полстолетия в темной норе, словно крыса; но  его  старуха  жена  и
уцелевшие сверстники подтвердили нам, что так оно и было. Они помнили, как
он, сильный, здоровый мужчина, поцеловал свою дочку, передал  ее  на  руки
матери и удалился во тьму забвения. Обитатели замка не знали, сколько  лет
просидел в темнице этот человек за какую-то давно забытую вину. Но старуха
жена знала; знала и старуха дочь,  уже  окруженная  женатыми  сыновьями  и
замужними дочерьми; она жадно вглядывалась в отца, который  всю  ее  жизнь
был для нее всего лишь именем, мыслью, бестелесным образом, преданием -  и
вдруг возник перед нею живым человеком.
   Любопытно, не правда ли? Но я отметил в своих записках это происшествие
по другой причине - еще более,  на  мой  взгляд,  любопытной.  Даже  такое
страшное дело не вызвало в этих людях ни  малейшей  вспышки  гнева  против
своих притеснителей. И сами они, и их предки так долго терпели бесконечные
жестокости и обиды, что удивить их можно было разве только  добротой.  Да,
любопытно было видеть, до какой глубины падения рабство довело народ.  Эти
люди вполне приспособились к смирению, терпению, к немой покорности  перед
всем, что выпадало в жизни на их долю. Даже воображение в них было  убито.
А когда в человеке убито воображение, это значит, что он дошел  до  самого
дна и дальше ему идти уже некуда.
   Я пожалел, что поехал этой дорогой. Впечатления были не из приятных для
государственного деятеля, мечтающего произвести  революцию  мирным  путем.
Ибо эти впечатления подтверждали неоспоримую истину, что,  сколько  бы  ни
болтали благодушествующие философы, стараясь  доказать  обратное,  еще  ни
один народ не купил себе  свободы  приятными  рассуждениями  и  моральными
доводами,  и  все  успешные  революции   _начинались_   с   насилия;   это
исторический закон, который обойти невозможно.  Если  история  чему-нибудь
учит, так именно этому закону. Следовательно, этот народ должен  завоевать
власть террором и гильотиной, а я для этого человек неподходящий.
   Два дня спустя,  около  полудня,  Сэнди  начала  обнаруживать  признаки
волнения и лихорадочного ожидания. Она  сказала,  что  мы  приближаемся  к
замку людоеда. Я был  удивлен,  и,  признаться,  удивлен  неприятно.  Цель
нашего путешествия мало-помалу выпала из моего сознания, и  теперь,  когда
мне  о  ней  внезапно  напомнили,  я  был  потрясен  ее  необычайностью  и
близостью. Сэнди с каждой минутой волновалась  все  больше;  я  тоже,  ибо
волнение заразительно. Сердце у меня забилось. С сердцем ведь не поспоришь
- оно может забиться и от таких причин, которые разумом презираешь.  Когда
же Сэнди, попросив меня остановиться, соскользнула с коня  и,  пригнувшись
почти до земли, крадучись  двинулась  к  кустам,  которые  росли  на  краю
обрыва, сердцебиение стало еще сильней. Оно не прекратилось и тогда, когда
Сэнди, спрятавшись в кустах,  внимательно  вглядывалась  в  простор  через
долину, и тогда, когда я подползал к ней  на  коленях.  Глаза  ее  горели;
ткнув пальцем вдаль, она, задыхаясь, прошептала:
   - Замок! Замок! Смотрите! Вот он!
   Какое приятное разочарование! Я сказал:
   - Замок? Да ведь это свиной хлев. Свиной хлев, обнесенный плетнем.
   Сэнди взглянула на меня удивленно и грустно. Лицо ее  нахмурилось;  она
задумалась и молчала.
   - Прежде он не был заколдован, - сказала она, наконец, словно размышляя
вслух. - Какое  странное  чудо,  какое  ужасное  чудо  -  одни  видят  его
превращенным чарами в нечто низменное и  постыдное,  а  другие  видят  его
прежним - неизменным, могучим и прекрасным, видят глубокий ров, окружающий
его, видят флаги  на  башнях,  тонущие  в  голубизне  небес.  Защити  нас,
господь! Сердце мое замирает при мысли, что я скоро опять увижу прелестных
пленниц и что милые лица их  омрачены  еще  более  глубокой  скорбью,  чем
прежде. Мы прибыли слишком поздно и потому достойны хулы.
   Я понял, что я должен сказать. Замок заколдован для  меня,  но  не  для
нее. Спорить с ней, убеждать ее  -  пустая  трата  времени;  мне  остается
только соглашаться. И я сказал:
   - Это часто бывает: одна и та же вещь для  одного  заколдована,  а  для
другого нет. Ты, конечно, слыхала о подобных случаях,  Сэнди,  хотя  и  не
встречалась с ними. Но нам горевать нечего. Напротив, так даже лучше. Если
бы эти дамы казались свиньями всем, в том числе и самим себе,  нужно  было
бы их расколдовать; а для того чтобы их расколдовать, нужно  знать,  каким
именно способом они были заколдованы. Снятие чар - дело опасное,  ибо,  не
имея правильного ключа к тем чарам, которыми они были  заколдованы,  можно
но ошибке обратить свиней в собак, собак в  кошек,  кошек  в  крыс  и  так
далее, пока весь ваш материал не сойдет на-нет, или, вернее,  пока  он  не
превратится в газ без цвета и запаха, что в сущности одно и то же. Но,  по
счастью, они заколдованы для меня одного, и потому расколдовывать  их  нет
надобности. Эти дамы остались  дамами  для  тебя,  для  себя  и  для  всех
остальных; а от моего заблуждения они не пострадают, ибо я,  видя  свинью,
но зная, что свинья эта в действительности дама, буду  обращаться  с  ней,
как с дамой.
   - Благодарю вас, сладчайший милорд, вы говорите, как  ангел.  Я  знала,
что вы освободите их, ибо вы отважный и могучий рыцарь, с которым не может
сравниться никто из живущих на земле.
   - Я не способен оставить принцессу в хлеву, Сэнди. Но  скажи  мне,  кто
эти трое, которые кажутся моему ослепленному взору нищими пастухами?..
   - Это людоеды. Значит, их облик изменен  тоже?  Удивительно!  Теперь  я
начинаю бояться: как будете вы рассчитывать свои удары, когда пять  локтей
из девяти, составляющих их рост, для вас невидимы? Ах,  будьте  осторожны,
благор