о разрушение советской демократии было не только
результатом  злой воли Сталина, но  и отражало  некий объективный процесс. В
какой-то мере это правильно,  однако, с моей точки  зрения,  Троцкий слишком
большое значение придает объективным факторам и слишком малое - деятельности
Сталина.
     Конечно, подавление советской  демократии  началось еще при руководстве
Ленина. Приходится признать, что корни его заложены еще в ленинском принципе
"демократического централизма",  обоснованного  им в  известной  работе "Что
делать" в 1903 году.
     Этот принцип  построения партии с  момента  своего провозглашения  и до
настоящего  времени  имеет  как  своих сторонников,  так  и  противников.  В
начальный  период  существования РСДРП противником  этого  принципа  был  Ю.
Мартов, позднее к нему  присоединился и  Плеханов,  выступивший  со  статьей
"Централизм и  бонапартизм".  В  статье  этой он  писал:  "Централизм -  это
мертвая петля на шее партии, это  бонапартизм, если не  абсолютная  монархия
старой, дореволюционной манеры".
     Одним из  решительных противников демократического  централизма был  до
1917  года  и Л.Д.Троцкий. Вступив  в большевистскую  партию, он принял этот
принцип, но в 1923 году, в своей брошюре "Новый курс" постарался развить его
демократическую   сторону.   Возможно,   что   если   бы    его   толкование
демократического  централизма было принято партией, ей удалось бы  построить
социализм "с человеческим лицом". При Сталине же этот принцип  действительно
довел партию  и страну до  еще большей  централизации,  чем монархия старого
образца.
     В книге воспоминаний "Моя жизнь", изданной в Берлине в 1930  году, Л.Д.
Троцкий  дал характеристику  основных  принципов  построения  большевистской
партии и  изложил первоначальную историю ее заражения  ядом бюрократизма. Он
писал:

     "Октябрьскую победу подготовила и обеспечила большевистская партия. Она
же построила советское государство, вправив ему крепкий костяк. Перерождение
партии стало причиной и следствием бюрократизации государства.
     Внутренний  режим  партии  характеризовался  методом   демократического
централизма. Сочетание  этих  двух понятий не заключает в себе ни  малейшего
противоречия.  Партия  зорко следила  не  только  за  тем, чтобы  ее границы
оставались  всегда строго очерченными, но и за тем, чтобы все те, кто входил
в эту  границу,  пользовались действительным правом  определять  направление
партийной политики. Свобода критики и идейной борьбы составляли неотъемлемое
содержание   партийной   демократии.  Нынешнее   утверждение  о  том,  будто
большевизм не  мирится с фракциями, представляет собой миф эпохи  упадка. На
самом  деле история большевизма есть история борьбы  фракций. Да и как могла
бы  подлинная революционная организация, ставящая себе целью перевернуть мир
и  собирающая под свои знамена  отважных отрицателей,  мятежников и  борцов,
жить  и развиваться  без идейных  столкновений, без группировок  и временных
фракционных  образований?...   Дальнозоркости   большевистского  руководства
удавалось  нередко  смягчать  столкновения  и  сокращать  сроки  фракционной
борьбы,  но  не более того. На эту  кипучую демократическую  основу опирался
Центральный Комитет, из нее он почерпал смелость решать и приказывать. Явная
правота   руководства  на  всех  критических  этапах   создала  ему  высокий
авторитет,   этот   драгоценный   моральный   капитал   централизма.   Режим
большевистской  партии, особенно  до прихода  к власти,  представлял,  таким
образом,  полную  противоположность режиму нынешней  секции  Коминтерна с их
назначенными  сверху  "вождями",  совершающими  поворот  по  команде,  с  их
бесконтрольным  аппаратным  высокомерием по отношению к низам, сервильным по
отношению к Кремлю. Но и в первые годы после завоевания власти, когда партию
прохватило  административной ржавчиной,  каждый  большевик,  не  исключая  и
Сталина, назвал бы злостным клеветником того, кто показал  бы ему на  экране
образ партии через  10 - 15 лет. В центре внимания Ленина  и его сотрудников
стояла  неизменно забота  об  ограждении  большевистских  рядов  от пороков,
связанных с властью. Однако, чрезвычайное сближение,  отчасти прямое слияние
партийного  аппарата  с   государственным  нанесло  уже  в  те  первые  годы
несомненный  ущерб свободе  и  эластичности  партийного  режима.  Демократия
сжималась по мере того, как нарастали трудности. Первоначально партия хотела
и   надеялась  сохранить  в  рамках  Советов  свободу  политической  борьбы.
Гражданская война  внесла  суровую  поправку в  эти  расчеты.  Оппозиционные
партии  были запрещены одна за  другой. В  этой  мере,  явно  противоречащей
советской демократии, вожди  большевизма  видели не принцип, а эпизодический
акт самообороны.
     Быстрый  рост  правящей  партии  при  новизне  и   грандиозности  задач
неизбежно порождал внутренние  разногласия. Оппозиционные течения  в  стране
оказывали,   по  разным   каналам,   давление  на   единственную   легальную
политическую организацию,  усиливая остроту  фракционной борьбы.  К  моменту
завершения гражданской войны она  принимала столь острые формы, что угрожала
потрясением государственной власти.  В марте 1921 года, в дни Кронштадтского
восстания, вовлекшего в  свои ряды немалое число большевиков, Х съезд партии
счел себя вынужденным прибегнуть к запрещению фракций, то есть к перенесению
политического режима в  государстве  на  внутреннюю  жизнь правящей  партии.
Запрещение  фракций мыслилось, опять таки, как исключительная мера,  которая
должна отпасть при первом серьезном улучшении обстановки. В то же время ЦК с
чрезвычайной  осторожностью  применял новый закон, больше  всего заботясь  о
том, чтобы он не привел  к удушению внутренней жизни партии. Однако, то, что
по  первоначальному  замыслу,  считалось  лишь  вынужденной   данью  тяжелым
обстоятельствам, пришлось  как нельзя более по вкусу  бюрократии, которая ко
внутренней  жизни  партии стала  подходить исключительно  под  углом  зрения
удобств управления...
     Одновременно с  теорией социализма  в одной стране пущена была в оборот
для  бюрократии теория  о том, что в большевизме Центральный  Комитет - все,
партия - ничто.
     Аппарат  завоевал  себе  необходимую   независимость.   Демократический
централизм  уступил  место бюрократическому централизму.  В  самом партийном
аппарате производится теперь, сверху вниз, радикальная перестановка. Главной
доблестью   большевика  объявляется   послушание.   Под  знаменем  борьбы  с
оппозицией  идет  замена революционеров  чиновниками.  Требование  партийной
демократии являлось  все время  столь  же настойчивым, сколь  и  безнадежным
лозунгом всех оппозиционных группировок.
     Известная нам платформа левой оппозиции  требовала в 1927 году, чтобы в
уголовный  кодекс  введена была  специальная  статья,  карающая  как  тяжкое
государственное  преступление  всякое прямое или  замаскированное гонение на
рабочего за критику..."

     Взамен этого  в  уголовный  кодекс  были  внесены  статьи,  облегчающие
преследование оппозиции.
     Против  централистских  излишеств  в  двадцатых  годах  в разное  время
выступали  на съездах и конференциях  многие  старые  уважаемые  большевики:
группа   "Демократического   централизма"  (децисты)  в  лице  В.  Смирнова,
Сапронова,  И. Коссиора,  Врачева, И.  Стукова и др.; "Рабочая оппозиция"  -
Шляпников,  Коллонтай,  Медведев,  Лутовинов  и  др., Е.А.  Преображенский и
многие другие.
     Что касается В.И.  Ленина,  то  он  в разные  периоды партийной жизни в
зависимости от внутренней и международной обстановки выдвигал на первый план
то  демократические, то централистские стороны провозглашенного им принципа.
Даже  на  Х съезде партии,  где  была принята известная резолюция о единстве
партии и  дисциплине, запрещавшая  фракции (которую Сталин  сделал  вечной),
одновременно по инициативе Ленина была принята резолюция, идеи которой почти
аналогичны идеям "Нового курса" Троцкого. В этой резолюции, в частности было
записано:

     "П.16.  Нужно   сблизить  "верхи"   и  "низы",  военных   работников  и
гражданских, профессионалистов и  советских,  старых  и новых членов партии,
"молодых"  и "стариков". Без  решения этой  основной  задачи  не  может быть
выполнена гигантская строительно-хозяйственная роль пролетарского авангарда.
     П.17.  Эта  задача  не  может   быть   решена  при   сохранении  старой
организационной   формы.   Очередные  потребности   момента   требуют  новой
организационной оболочки.  Такой  формой является форма  рабочей демократии.
Курс на рабочую  демократию должен быть взят с  такой же решительностью, так
же энергично проводиться в жизнь,  как в прежние период  проводился курс  на
милитаризацию партии..."

     И действительно, совсем недавно, на  II конгрессе  Коминтерна  Владимир
Ильич в своих тезисах записал такой пункт:

     "Партии,  принадлежащие к Коммунистическому Интернационалу, должны быть
построены  по   принципу  демократического  централизма.  В  нынешнюю  эпоху
обостренной гражданской  войны коммунистическая партия сможет выполнить свой
долг лишь в том случае, если она будет  организована наиболее централистским
образом, если в  ней будет  господствовать железная дисциплина, граничащая с
дисциплиной  военной, и  если  ее партийный  центр будет являться  властным,
авторитетным органом с широкими полномочиями, пользующимся всеобщим доверием
членов партии".

     Не являются  ли  проявлением беспринципности  эти  противоречащие  друг
другу  заявления, сделанные  В.И. Лениным за короткий  период? Нет,  ибо это
вопрос не принципов,  а тактики - изменилась обстановка, меняется и тактика.
Демократический централизм - весьма гибкий и удобный тактический инструмент:
он  позволяет  осуществлять  руководство  и  быстро  принимать  решения,  не
прибегая к малоподвижной  дискуссионной машине  парламентского типа. Но он и
таит в себе большие  опасности. Даже при таком честном, идейном руководстве,
как ленинское,  демократические принципы  систематически  нарушались  именно
благодаря чрезмерной централизации. Так,  руководили  страной  фактически не
ЦИК и Совнарком, как полагалось по конституции, а ЦК партии и его Политбюро:
ЦИК  лишь оформлял  решения, принятые ЦК.  Все основные  вопросы, раньше чем
выноситься на обсуждение правительства, рассматривались Политбюро, и в руках
партийного руководства таким образом сосредоточивалась  не только партийная,
но и государственная власть.
     Незадолго до смерти В.И.  Ленин в своем "Завещании" выразил тревогу  по
поводу того, что в руках генсека Сталина оказалась "необъятная власть". Это,
как показала жизнь, была  обоснованная  тревога,  но  беда была не только  в
личных качествах Сталина, а  и в неправильных взаимоотношениях между партией
и  государством.  "Корень  зла, -  проницательно сказал  Бухарин в  беседе с
Каменевым в 1928 году, - в том, что партия и государство слились".
     В демократических  странах  с  многопартийной системой  такого  слияния
произойти  не  может. Там партия, побеждающая на выборах,  требует от  своих
представителей,   получающих   государственную   власть,   проведения  общей
политической линии  партии, но не вмешивается каждодневно  в государственные
деда. Демократический  централизм, при  всех своих недостатках,  тоже  давал
возможности для  разделения функций между партией и государством: достаточно
было  отделить  деятельность  ЦИК  и  Совнаркома  от  постоянной  опеки  ЦК,
предоставить им право самостоятельно  принимать решения и назначать людей на
все государственные посты. И председатель Совнаркома, и председатель ЦИК как
члены партии, конечно, были бы подотчетны ей, но эта подотчетность была бы в
общем  направлении политики, а  не  в каждодневных  решениях. В  этом случае
генеральный  секретарь  партии занимался  бы (как это,  впрочем, и  было  до
болезни Ленина) только партийно-политической работой, а не  государственными
делами.
     Ленин  не  пошел  на  такое  высвобождение  правительства из-под  опеки
партии, и это было его крупнейшей ошибкой.  Именно поэтому Сталин и приобрел
ту самую "необъятную власть", о которой с такой тревогой писал Ленин в своем
"Завещании".
     После  смерти Ленина вмешательство партии в функции органов власти было
доведено - и в центре, и на местах - до гиперболических размеров.  Заседания
Совнаркома  часто  вообще  не созывались:  решал  ЦК, а  точнее - Политбюро,
Оргбюро и  Секретариат  ЦК,  а  Совнарком  оформлял  соответствующее решение
"опросом".  Народные комиссары (министры)  получали  директивы прямо  из ЦК.
Больше того, при Сталине в партии был создан  колоссальный  аппарат по  всем
отраслям  управления  и  хозяйства  страны, параллельный по  своим  функциям
советскому и хозяйственному аппаратам, но стоящий над ними.
     Как  я  уже говорил, подавление  демократии началось еще при Ленине.  В
1919 году  были  закрыты все органы  печати  небольшевистских партий,  в том
числе  и  социалистических,  была  введена  цензура.  Несколько   позже  все
политические партии, кроме РКП(б), были вообще запрещены.
     Когда  высланный  в  1929 году из страны Троцкий  выступил  в  западной
печати    с   обвинениями   Сталина    в   репрессиях   против    оппозиции,
социал-демократическая  и  либеральная  пресса  напомнила Троцкому  о  его и
Ленина репрессиях в отношении других социалистических партий.
     Отвечая  на  это, Троцкий подчеркивал,  что запрещение других партий не
вытекало  из  теории  или  доктрины  большевизма,  что  это  было  временной
экстренной мерой  обороны  пролетарской диктатуры в отсталой,  истощенной  и
окруженной  врагами стране.  Он  напоминал,  что  тогда,  когда политическая
борьба  с контрреволюцией  приняла  особо  острый  характер  и  переросла  в
гражданскую   войну,  партии   меньшевиков   и  эсеров  стали   на   сторону
контрреволюции - и подавление их стало вынужденной необходимостью.
     Троцкий признавал,  что  господство  одной  партии  послужило  исходным
пунктом  для  тоталитарной  сталинской  системы. Но, утверждал  он,  причина
такого развития не во временном запрещении других партий, а в ряде поражений
пролетариата в  Европе и Азии.  Если  бы  революция победила хотя бы в одной
только Германии, надобность в запрещении других партий сразу отпала бы.
     Аналогичное положение сложилось  внутри партии в период  Кронштадтского
восстания, когда, по предложению Владимира Ильича, были  запрещены фракции и
дискуссии  по  платформам.  В аналогичных  условиях,  писал  Троцкий,  любая
демократическая  партия,  стоящая у  власти,  объявляет  страну  на  военном
положении.
     Все это, в общем, верно. Верно, но неполно и потому недостаточно точно.
Л.Д.  Троцкий  не  говорит  здесь о том,  что  и после окончания гражданской
войны, когда страна  вступила в период  мирного  строительства, руководители
партии  во  главе  в  Лениным  не  пошли  на  ослабление  централизации,  на
разрешение других социалистических партий  или хотя бы  только на разрешение
фракций  внутри  правящей  партии.  Если  на Х  съезде  подавление  "Рабочей
оппозиции"  еще  можно  было  (как  и запрещение фракций)  как-то  оправдать
Кронштадтским мятежом,  то чем  оправдать подавление той же оппозиции  на XI
съезде партии?  Как совместить с подчеркнутым Троцким заявлением о временном
характере  запрещения социалистических  партий,  вызванного "осадой" страны,
тот факт, что уже  в мирное время ни Ленин,  ни  Троцкий,  и никто другой из
лидеров  партии  не выступили с предложением разрешить образование фракций и
допустить существование других партий? Мало того, когда старый  большевик Г.
Мясников  после  Х  съезда,  провозгласившего новую  экономическую политику,
выступил  с предложением отказаться от  монополии  правящей  партии  и  дать
свободу  печати всем  - "от монархистов до анархистов",  предложение  это не
было принято.
     Длительная   монополия  одной  партии  делала  свое  дело:   большевики
привыкали  к монополии и отвыкали от  критики - сначала  от критики извне, а
потом  и от критики внутри собственной партии. Это  вело к бюрократизации  и
загниванию основного костяка  партии, не  говоря  уже  о том, что  важнейшие
принципиальные вопросы, по которым неизбежно возникали разногласия, не могли
быть правильно решены без предварительного  анализа путем честных и открытых
дискуссий, т.е. демократическим путем.
     Некоторые утверждают, что широкие политические дискуссии могли привести
к  расколу партии, гибельному  в условиях  капиталистического окружения. Но,
во-первых,  дискуссии,  даже  самые острые,  вовсе  не обязательно  ведут  к
расколу,  что доказано деятельностью партии в первые годы  после Октябрьской
революции. Во-вторых, раскол,  если он вызван принципиальными соображениями,
менее  опасен  для  партии,  чем  сталинское "единство",  достигаемое  путем
уничтожения оппозиции. И это тоже доказано жизнью.
     Несомненно,  в  ленинских  взглядах   на  организационный  вопрос  было
противоречие,   метко   подмеченное  еще   деятелями   "Рабочей  оппозиции":
противоречие между стремлением Ленина  привлечь трудовые  массы к управлению
страной  и  к борьбе с  бюрократизмом -  и  его же  линией на  централизм  и
подавление внутрипартийной демократии.  Эта  линия и привела  к тому, что  в
руках  ЦК партии  (а  потом -  лично  Сталина)  сосредоточилась  "необъятная
власть".
     Сталин  потому стал  обладателем  такой  власти,  что до  него  ею  уже
пользовался  Ленин. Конечно, это  были разные люди, разные личности.  Ленину
власть была  нужна не для себя лично, и пользовался он ею разумно. Он всегда
внимательно  выслушивал критиков,  старался  брать  от  них  все  здоровое и
положительное,  старался  обеспечить  присутствие  оппозиционно  настроенных
членов партии на съездах и конференциях, давал им возможность высказаться  -
и  никогда  не  мстил, не  сводил счеты,  не  напоминал  о  прошлых ошибках.
Конечно, все эти черты характера  диаметрально противоположны сталинским, но
нельзя,  чтобы линия и политика великой правящей партии целиком зависела  от
того,   кто   окажется   ее   лидером.   Нужен   демократический   механизм,
предохраняющий  партию и  от ошибок в выборе лидера,  и от  всевластия этого
лидера, каким бы он ни был.
     Очень  многие  - как русские,  так  и  зарубежные  - писатели  пытались
анализировать черты ленинского характера под углом зрения того, как повлияли
они  на  характер  русской революции  и  на  последовавшие  затем  изменения
советской  власти.  Одной  из  наиболее интересных  (хотя и  спорных)  работ
является  незаконченная  (частично  только   в  набросках)  повесть  Василия
Гроссмана "Все течет",  не опубликованная  в СССР. Я приведу  из нее большую
выдержку:

     "На  протяжении   истории   русского   революционного  движения   черты
народолюбия,  присущие  многим  русским   революционным  интеллигентам,  чья
кротость и готовность идти на муки не имеет, кажется, себе  равных со времен
древнего  христианства,  смешались  с  чертами  противоположными,  но  также
присущими многим  русским  революционерам-преобразователям, -  презрением  и
неумолимостью  к  человеческому  страданию,  преклонением перед  абстрактным
принципом, решимостью  истреблять не только врагов, но и  своих товарищей по
делу,  едва  они хоть в чем-нибудь  отойдут  от понимания  этих  абстрактных
принципов.  Сектантская   целеустремленность,  готовность   подавить   живую
сегодняшнюю  свободу ради свободы  измышленной,  нарушить житейские принципы
морали ради  принципа грядущего давали о себе знать и проявились в характере
Пестеля, и в  характере Бакунина и Нечаева,  и  в  некоторых высказываниях и
поступках народовольцев. Суть подобных людей - в фанатичной вере.
     Ленин в  споре не искал истины, он искал  победы.  Ему  во что бы то ни
стало  надо было победить, и для  победы хор