теперь нам  предстоял  день,
который мы уже никак не сможем дотянуть до конца.  Какой-нибудь  завтрак
мы еще, бог даст, сумеем перехватить, а  потом  придется  опять  ходить,
ходить без остановки; через час, не больше, даст  себя  знать  вчерашняя
усталость, а еще через час-другой нас, несомненно, поймают. "Пожалуй,  -
подумалось мне, - лучше сразу явиться с повинной; по крайней мере  тогда
мы очутимся в тепле и не будет нужды куда-то бежать..."
   До рассвета оставалось еще далеко, до восхода тем  более,  но  ночной
мрак уже словно разбавили. Выглянув на площадку, я  различил  витиеватый
узор ограды - раньше мне  это  ни  разу  не  удавалось.  С  новой  силой
вспыхнуло во мне удивление:  какое  же  необычное  убежище  мы  избрали!
Пришлось повторить про себя, чтобы поверить заново: невероятно, но  факт
- мы внутри факела статуи Свободы. И вдруг меня озарило... А почему бы и
нет? А что, если получится?.. Я сжал Джулию в  объятиях,  осторожно,  но
крепко, как можно крепче, прижался щекой к ее волосам, прильнул  к  ней,
стараясь, насколько мог, ощутить ее частью себя  самого.  И  затем,  как
учил меня Оскар Россоф, начал мысленно освобождаться от окружающей  меня
эпохи. Ведь эта гигантская медная рука, сжимающая  факел,  существует  в
обоих известных мне Нью-Йорках, в обоих временах. Мало-помалу  двадцатый
век ожил в моем сознании, завладел им, и я сказал себе, что я  уже  там,
что мы оба там, Джулия вместе со мной. И вдруг  я  понял,  почувствовал:
свершилось.
   В  этот  неуловимый  миг  руки  мои  сжались  настолько,  что  Джулия
шевельнулась и открыла хмельные от сна глаза.
   - Где... - Тут она оглянулась и вспомнила. - Ах, да!..
   Она улыбнулась. Я отпустил  ее,  поднялся,  разминая  затекшие  ноги.
Джулия тоже  встала,  и  мы  выбрались  на  обзорную  площадку.  Темнота
растворялась, воздух светлел, становился белесым, хоть мы еще ничего  не
видели. Зато слышали. Я ждал этого и сразу узнал  звук  -  и  глянул  на
Джулию. На лице  ее  отразилось  недоумение,  потом  она  нахмурилась  и
повернулась ко мне.
   - Прибой? - спросила она. - Сай, клянусь, я слышу шум прибоя!.. - Она
втянула в себя воздух. - И запах моря. - Ее охватил испуг.  -  Сай,  что
случи...
   Я обнял ее за плечи и тихо сказал:
   - Джулия, мы  спасены.  История,  которую  я  рассказывал  ночью,  не
вымышлена. Я рассказал чистую правду. И  теперь  мы  перенеслись  в  мой
двадцатый век...
   Она уставилась на меня, прочитала в моих глазах,  что  я  не  лгу,  и
уткнулась мне в грудь лицом.
   - Сай, мне страшно! Я боюсь, я не могу взглянуть!..
   А небо продолжало светлеть, на  горизонте  зажглась  розовая  полоска
зари, и далеко под нами я мог уже разглядеть барашки на гребнях волн.
   - Можете, Джулия, можете.
   Я взял ее за подбородок, поднял ей голову и повернул лицом к востоку.
Она увидела воду, увидела бухту далеко внизу, потом обернулась и увидела
сине-зеленую поверхность факела, патину многих десятилетий,  покрывающую
металл, - и задрожала. Плечи у нее буквально свело от страха,  но  глаза
были все равно открыты. Снова и снова  переводила  она  их  с  бухты  на
факел,  с  факела  на  бухту  и  беспрерывно  повторяла:  "О  Сай!.."  -
испуганным, прерывающимся от волнения голосом. Лицо ее было белее  мела,
и руку, судорожно прижатую к щеке, била мелкая дрожь. Но понемногу к ней
возвращалась улыбка.
   Вдали над океаном показался узенький краешек солнца,  и  стали  видны
корабли. А солнце выкатывалось из-за горизонта все выше и выше, и я взял
Джулию за руку и повел по кругу вдоль ограды. И как только мы перешли на
другую сторону площадки, Джулия замерла не дыша; оцепенело смотрела  она
через бухту на сонмище  небоскребов,  толпящихся  на  южной  оконечности
острова Манхэттен, устремляющихся ввысь,  пламенеющих  в  лучах  восхода
десятками тысяч окон.

Глава 21

   Мы  сели  на  первый  же  экскурсионный  катер,   возвращавшийся   на
Манхэттен. Небольшая кучка туристов, которых он привез,  с  любопытством
воззрилась на одежду Джулии - на мое пальто и круглую меховую шапку  они
не обратили никакого внимания.  Это  был  единственный  за  день  катер,
возвращавшийся в Нью-Йорк без  пассажиров  -  не  считая  нас,  конечно.
Следующий доставит новых туристов и заберет прибывших первым  рейсом,  и
так целый день. Я порадовался, что на борту безлюдно: на нас определенно
глазели бы. Правда, контролер попался въедливый и принялся допытываться,
откуда мы взялись. Я объяснил, что мы вчера опоздали на последний  катер
и  нам  пришлось  провести  на  острове  всю  ночь.  Секунду-другую   он
размышлял, как отнестись к моему рассказу,  затем  сально  осклабился  и
пропустил нас на борт; одежда наша, по-видимому не произвела на него  ни
малейшего впечатления.
   Мы поднялись на открытую верхнюю палубу. Катер осторожно выбрался  на
фарватер и, разрезая волну, двинулся  к  Манхэттену,  а  Джулия  замерла
подле меня  и  смотрела  завороженно,  как  небоскребы  увеличиваются  в
размерах,  поднимаются  до  непостижимой  высоты.  С  палубы  открывался
прекрасный вид на нижний Манхэттен, а также на Нью-Джерси,  южную  часть
Бруклина, Стейтен-Айленд и на бухту вплоть  до  моста  Верразано;  минут
десять Джулия просто смотрела во все глаза,  не  в  силах  вымолвить  ни
слова. Потом склонилась ко  мне  и,  не  отрывая  взгляда  от  громадин,
теснящихся на кончике острова, - солнце взошло, и  в  его  лучах  здания
казались действительно красивыми, - шепнула:
   - Как же они не падают?..
   Я принялся объяснять ей что-то про стальные каркасы, но  примолк,  не
докончив фразы. Она меня не  слушала,  она  не  слышала  ни  слова.  Она
смотрела и смотрела - и вдруг, просияв, схватила меня за руку:
   - Новый мост!.. - воскликнула она и показала на Бруклинский мост  над
Ист-Ривер.
   Навстречу нам в открытое море направлялся торговый корабль; казалось,
он не приближается, а просто увеличивается в размерах.  Когда,  наконец,
он прошел совсем близко от нас  и  его  стальной  борт  навис  над  нами
бесконечной громадой, Джулия  прильнула  ко  мне,  испуганно  жмурясь  и
шепча:
   - Оно не опрокинется? Не перевернется?..
   Я заверил ее, что это совершенно исключено, но вместе  с  нею  смерил
взглядом гигантский черный утес, глухо  урчащий  винтами,  и  без  труда
догадался, каково ей. Ведь даже мне самому  представлялось  невероятным,
что такое чудовище может держаться на плаву. Интересно, что  сказала  бы
Джулия, если  бы  мимо  нас  проплыл,  к  примеру,  новый  лайнер  "Куин
Элизабет"?..
   Но  тут  в  сером  небе  над  нами  появился  самолет,   обыкновенный
четырехмоторный винтовой самолет и не слишком высоко  -  не  более  трех
тысяч  метров.  Я  обрадовался  возможности  показать  нечто,   воистину
способное выступить в роли символа века.
   - Смотрите, Джулия! - Она и сама услышала гул  мотора,  но  не  могла
понять, откуда он идет, пока я не ткнул пальцем вверх. - Это  называется
самолет. Или, иначе, аэроплан...
   Я ожидал - боюсь, не без оттенка самодовольства -  увидеть,  как  она
потрясена. Однако Джулия секунд десять следила за самолетом,  следила  с
любопытством, но без особого удивления, и кивнула:
   - Я читала про аэропланы у Жюля Верна. Конечно, вы их уже  построили.
Я хотела бы, пожалуй, прокатиться на аэроплане. Их много?..
   И она опять повернулась к тому,  что  действительно  потрясло  ее:  к
испещренным окнами скалам Манхэттена.
   - Порядочно, - ответил я, рассмеявшись про себя: так мне и надо.
   Сойдя с катера, мы пересекли маленький парк Бэттери  и  очутились  на
улице - и Джулия внезапно застыла,  прижав  руку  к  груди.  Сперва  мне
подумалось, что она ошеломлена близостью домов-башен, видом узкой улицы,
забитой пешеходами и  машинами,  ревом  уличного  движения,  к  которому
добавлялся еще и оглушающий стрекот отбойных молотков.  Но  нет,  Джулию
околдовали вовсе не здания и  не  машины,  а  люди,  обыкновенные  люди,
спешащие мимо. Пристально всмотревшись, я  понял,  что  поразила  ее  не
одежда, - я вспомнил  трепетное  чувство,  охватившее  меня  при  первом
столкновении с живыми, из  плоти  и  крови,  людьми  1882  года,  и  мне
померещилось, что на лице Джулии  я  вижу  такое  же  до  головокружения
острое изумление. На острове у подножия  статуи  Свободы  она  была  еще
слишком  занята  собственными  переживаниями,  и  пассажиры   с   катера
показались ей скорее всего ненастоящими. А теперь она,  как  я  некогда,
заметила людей вокруг себя - а они не замечали ее, они бежали  по  своим
делам, переговаривались между собой, живые люди, отделенные от ее  эпохи
без малого целым столетием... Она опять побледнела, слова замерли у  нее
на губах - ей было страшно.
   Мы прошли короткий квартал вверх по Бродвею.
   - Вы знаете, где мы сейчас находимся? - спросил я.
   Вопрос смутил ее, будто речь шла о каком-то городе за  границей,  где
она в жизни не бывала. Она старалась догадаться, вертела головой туда  и
сюда, потом обернулась ко мне, все еще не оправившись от испуга, но  уже
улыбаясь:
   - Нет, не знаю.
   - В начале Бродвея.
   - Быть не может! - вырвалось у нее. Она посмотрела  еще  раз  в  одну
сторону, в другую, и улыбка исчезла с ее губ. -  Но,  Сай,  тут  же  нет
ничего знакомого. Ничего, к чему я...
   - Погодите, - прервал я, взял ее под руку и провел еще два  квартала.
И вдруг Джулия сама замедлила шаги, в изумлении поднесла  руку  ко  рту,
уставившись на противоположную сторону улицы. Еще пятьдесят метров, и мы
остановились у края тротуара, лицом к малюсенькой церкви  Троицы,  почти
затерявшейся  на  дне  ущелья  из  стекла  и  бетона.  Джулия   медленно
запрокинула голову, поднимая взгляд все выше, выше,  к  вершинам  башен,
которые  попросту  задавили  здание,  когда-то  самое  высокое  на  всем
Манхэттене - Манхэттене, каким она его знала.
   - Мне не нравится, Сай! - наконец сказала она. - Не  нравится  видеть
Троицу такой... такой убогой. - Она бросила еще один взгляд  на  далекое
небо над крышами домов-гигантов. Когда она опять обернулась ко  мне,  на
губах у нее вновь играла улыбка. - Но я хотела  бы  подняться  на  самый
верх какого-нибудь из этих зданий.  -  Зажмурившись  на  мгновение,  она
притворилась, что замирает от высоты. -  По  крайней  мере  Бродвей  все
такой же шумный... Чудно-то как: нигде ни одной лошади... - И только тут
она заметила очевидное. - Сай,  что  это?  Все  почему-то  едут  в  одну
сторону!..
   На углу мы сели в такси, и, пока ехали на восток  к  Нассау-стрит,  я
попытался  объяснить  ей  принцип  одностороннего  движения.  Джулия   с
любопытством осматривалась в машине, а я, понизив голос, чтобы шофер  не
расслышал, сказал:
   - Вот это и есть автомобиль.
   - Знаю! - Джулия тоже понизила голос. - Я вспомнила рисунок,  который
вы мне показали. Я их сразу узнала, как  только  увидела.  Мне  нравятся
автомобили. - Она  пощупала  сиденье.  -  Как  здорово!  Интересно,  что
сказала бы тетя Ада... Ой, смотрите! - Палец ее уперся в заднее  стекло:
она заметила следующую за нами красную малолитражку. - Какая прелесть! И
правит,  смотрите,  правит  женщина!  Я  тоже  хочу  такую!..  -   Такси
затормозило перед светофором на Нассау-стрит; как раз  погас  зеленый  и
зажегся  красный  свет,  и  Джулия  сразу  догадалась,  в  чем  дело.  -
Остроумно! Не понимаю, почему же мы до этого не додумались...
   На углу Нассау-стрит и Парк-роу мы ненадолго сошли - я попросил такси
подождать у тротуара.
   - Вон там, Джулия, раньше стоял отель  "Астор".  -  Я  показал  вдоль
Парк-роу в сторону Бродвея.
   - А там почтамт.
   Джулия послушно смотрела, куда я показывал, и кивала в подтверждение,
что слышит меня; однако в тот  момент,  по-моему,  она  еще  не  была  в
состоянии  отождествить  увиденное  с  "Астором"  или  почтамтом.  Потом
послышался радостный возглас - она заметила ратушу и  здание  городского
суда, ничуть не изменившиеся с тех  пор,  как  мы  их  в  последний  раз
видели, и поняла, что парк на той стороне улицы - это парк ратуши. Парк,
насколько я мог судить, тоже  ничуть  не  изменился;  если  и  произошли
какие-нибудь мелкие перемены, - наверно, произошли, - они ускользали  от
нашего внимания. Джулия, не в силах  отвести  взгляда  от  той  стороны,
улыбалась неподдельно, но, пожалуй, неуверенно; на короткий миг в глазах
у нее блеснули слезы.
   - Как я рада, Сай, - сказала она тихо, - что парк не изменился. Какое
счастье видеть его...
   Теперь она наконец сориентировалась - и вдруг до нее дошло,  куда  мы
приехали, и она вскинула на меня глаза. Я кивком подтвердил ее  догадку,
жестом показал, чтобы  такси  следовало  за  нами,  и  мы  двинулись  до
Парк-роу вдоль стены бывшего здания "Таймс": оно дожило до  наших  дней,
хоть и значительно перестроенное. А что же соседнее, сгоревшее на  наших
глазах дотла? На  месте  здания  "Всего  мира"  высился  дом,  такой  же
невзрачный  и  такой  же   старый,   удивительно   похожий   на   своего
предшественника; судя по всему, его и построили сразу же после пожара.
   Мы стояли возле  этого  дома,  глядя  на  него  слепо  и  безучастно.
Мысленно я видел, как из окон вырываются, тянутся  по  фасаду  оранжевые
языки пламени; до сих пор я словно бы  чувствовал  запах  черного  дыма,
словно бы слышал ураганный рев пожара, о котором  сегодня  и  не  помнил
никто, кроме меня и девушки, стоящей рядом;  и  еще  я  подумал:  как-то
сложилась дальнейшая жизнь Айды Смолл... Я  подошел  поближе  и  положил
ладонь на каменную стену, и Джулия последовала  моему  примеру.  Камень,
несомненно, был самый настоящий, мерзлый, быстро  вытягивал  из  ладоней
тепло; но Джулия недоверчиво качнула головой, и я откликнулся:
   - Все равно что-то не то. Будто трогаешь декорацию...
   Я сунул руку обратно в карман пальто, Джулия спрятала свои  ладони  в
муфту. Она пошла  к  такси,  поджидавшему  у  тротуара,  и  вдруг  снова
обернулась к старому зданию.
   - Где примерно висела вывеска "Обсервер"? Вон там? -  Она  посмотрела
на шофера, который делал вид, что не слушает нас, подошла ко мне поближе
и понизила голос. - Сай, вы можете поверить, что прошло всего два дня  с
тех пор, как мы ползли по этой вывеске? А вон, - показала она на  здание
"Тайме", - то самое окно, через которое мы попали в кабинет мистера  Дж.
Уолтера Томпсона...
   Я кивнул, усмехнувшись: действительно, поверить в  это  сегодня  было
чертовски трудно.
   - А ведь его рекламное агентство все еще существует.
   Кажется, крупнейшее в мире или что-то вроде того...
   - Да ну? - отозвалась она радостно, словно получив известие о близком
знакомом.
   Уж не знаю, что думал о нас таксист; теперь он  чуть  не  ежесекундно
поглядывал на нас в свое зеркало. Но едва,  перехватив  мой  взгляд,  он
вознамерился что-то сказать, я состроил самую суровую мину, какую только
сумел. Я вообще терпеть не моту нью-йоркских таксистов.  О  них  слишком
много писали, и они  возомнили  о  себе  невесть  что;  меня  отнюдь  не
интересовало, какую пошлость этот тип собирается  выдать  на  наш  счет.
Джулия тоже поняла, что он теперь прислушивается к каждому нашему слову;
случалось, когда мы застревали у светофоров, что  водители  и  пассажиры
соседних машин глазели на наши  одежды,  а  вслед  за  тем  и  на  лица.
Разумеется, когда мы шли по Бродвею  или  стояли  на  Парк-роу,  на  нас
глазели еще больше, но не думаю, чтобы с чрезмерным недоумением:  скорее
всего нас считали актерами, направляющимися на  репетицию,  например  на
репетицию телевизионного рекламного фильма. Но Джулию  это  беспрерывное
внимание беспокоило, и, когда таксист в очередной раз  изучающе  оглядел
нас через зеркало, она наклонилась ко мне и шепнула:
   - Мы едем к вам домой, Сай? Нам еще далеко?..
   Я ответил, что недалеко, и сказал шоферу, чтобы он поднажал.  Правда,
потом мы сделали еще один крюк. На углу Третьей авеню и Двадцать третьей
улицы я попросил повернуть  налево,  и  таксист,  конечно,  не  преминул
съехидничать - напомнил мне мой собственный адрес.  Пришлось  повторить:
"Вам говорят, налево!" Он повернул, и мы объехали вокруг  Мэдисон-сквер;
когда мы вновь оказались на Бродвее и двинулись вдоль  западной  стороны
сквера на юг, Джулия вдруг резко схватила меня за руку - признаться,  на
что-то в этом роде я и рассчитывал.
   - Сай, - горячо шепнула она. - Ее нет! Ее и вправду нет!..
   - Чего нет?
   - Да  руки!  Руки  статуи  Свободы!..  -  Таксист  был,  вероятно,  в
полнейшем недоумении. - Ну, конечно, - продолжала она шепотом, -  так  и
должно быть, но... Но теперь-то я точно знаю, что это мне не приснилось.
И что статуя, вся целиком, стоит  на  острове  в  бухте.  -  Пальцы  ее,
придерживающие меня за локоть, непроизвольно сжались. - Страшновато...
   Она принудила себя улыбнуться и  посмотрела  вперед  сквозь  ветровое
стекло. На шофера она уже не обращала внимания.
   - Гостиницы "Пятая авеню" нет. И театра "Эбби-парк" нет.  И  "Женской
мили" тоже нет, да, Сай?..
   Я кивнул.
   - Ничего этого нет. - Мы  повернули  с  Бродвея  на  Двадцать  вторую
улицу, опять на восток. - Зато ваш дом стоит, где стоял. Можно  свернуть
здесь и подъехать на Грэмерси-парк. Хотите?
   - Нет, нет, - она решительно  замотала  головой.  -  Этого  бы  я  не
выдержала...
   У меня в доме Джулии очень понравился лифт  и  вовсе  не  понравилась
женщина средних лет с пуделем под мышкой, которая как уставилась на нашу
одежду, так и не отводила глаз, пока  мы  не  вышли.  Ключ  у  меня  был
запрятан за притолоку, там, где она слегка отошла от  стены.  Я  выскреб
его оттуда при помощи сложенной в несколько раз полоски  бумаги,  открыл
дверь и жестом предложил Джулии войти первой. Как только она переступила
порог, я щелкнул выключателем, и - для меня это теперь было почти так же
внове, как для нее, - в комнате зажегся свет.
   С улыбкой восхищения, совершенно ребяческой, Джулия раза три перевела
взгляд с люстры на выключатель и обратно. Потом глазами попросила у меня
разрешения и осторожно нажала  на  выключатель  двумя  пальчиками.  Свет
погас.
   - Как удивительно, - пробормотала она, глядя на  люстру.  -  В  любой
момент чистый, яркий свет. И как просто...
   Она еще раз щелкнула выключателем, зажигая люстру.
   - А я предпочитаю газовый свет, - заметил я,  но  ей  это  показалось
настолько невероятным, что она не удостоила меня ответом.
   Не в силах отвести глаз от лампочек, она надавила  на  выключатель  -
свет погас. Я достал  деньги  из-под  бумаги,  устилавшей  дно  ящика  в
туалетном столике, спустился вниз, расплатился с шофером и  вернулся,  а
Джулия все стояла, восхищенная, зачарованная, включая и  выключая  свет,
включая и выключая...
   Я помог ей снять пальто и повесил его вместе с  капором  и  муфтой  в
шкаф. Джулия поправила волосы, и над нами на мгновение нависла  взаимная
неловкость. По-моему, ей показалось неприличным снять  пальто  и  шляпу,
оставшись со мной наедине  у  меня  в  квартире,  во  всяком  случае  ей
показалось бы это, будь  обстоятельства  хоть  немного  более  обычными.
Чтобы скрыть  смущение,  она  принялась  рассматривать  диван  и  прочую
обстановку моей меблированной квартиры  -  впрочем,  интерес  ее  был  в
достаточной мере  искренним,  поскольку  мебели  такого  фасона  она  не
встречала. Она даже задала один-два вопроса, потом отошла к окнам - я за
ней следом - и выглянула  на  Лексингтон-авеню,  не  уставая  поражаться
тому, что видит.
   День этот запомнился мне как серия разрозненных картинок:
   Джулия у холодильника - я открыл его, размышляя, из чего бы соорудить
завтрак, а  она  дивится  холоду,  способности  делать  лед,  морозилке,
лампочке, загорающейся, как только открывается дверца; Джулия знакомится
с растворимым кофе - сначала с наслаждением вдыхает  его  аромат,  потом
пробует и  морщится,  разочарованная;  Джулия  восхищается  апельсиновым
соком, который я,  как  чародей,  достал  из  холодильника,  размешал  в
графине и