проволокой   полвека   спустя   после
заключения перемирия. Сегодня он уже дома, у себя в Калифорнии.
   К нашему  общему  удивлению  и  даже  недоумению,  попытка  у  Собора
Парижской богоматери, возможно,  и  удалась.  Удалась  в  течение  одной
неполной минуты,  пока  наш  "француз"  не  утратил  мысленной  связи  с
обстановкой и не перенесся мгновенно обратно в двадцатый век. Однако  мы
всерьез полагаем - я вам как-нибудь расскажу об этом  подробнее,  -  что
десяток-другой взволнованных вздохов он сделал на  берегах  Сены  в  три
часа ночи зимой 1451 года. Более пятисот лет назад, подумать  только!  А
попытка в Денвере увенчалась  полным  успехом.  Тэд  Брител  очутился  в
крошечной бакалейной лавчонке на углу, купил и выпил бутылочку  содовой,
поболтал с хозяином. А потом вышел на улицу и попал в Денвер 1901 года -
тут нет и тени сомнения, у него получилось, так же как и у вас.  Так  же
как и вы, он с предельной  осторожностью  провел  там  полдня,  а  потом
подвергся перепроверке. Вот об этом и совещание, Сай. Вчера мы просидели
до половины второго ночи, а сегодня без четверти девять начали снова...
   Оскар нахмурился, зажмурил глаза и вдавил ладони в глазные впадины  -
то ли голова у него болела, то ли недоспал, а скорее всего и то и другое
сразу. Потом он взглянул на меня, часто моргая, и сказал:
   - Закавыка получилась, Сай. Я имею в виду - после  перепроверки.  Тэд
назвал одного знакомого, с которым учился вместе  в  колледже  Нокса,  в
Гейлсберге, штат Иллинойс. Тэд  даже  встречался  с  ним  несколько  раз
потом. И живет он-де в Филадельфии, как и Тэд, и  занесен  в  телефонную
книгу. Только вот теперь его нет. Никто никогда не слышал о нем там, где
он должен бы работать. Его нет в списках  государственного  страхования.
Ничего о нем нет и в архивах  колледжа.  Он,  понимаете,  не  существует
более. - Оскар говорил спокойно и деловито. - Не существует, кроме как в
памяти Тэда и только Тэда. Что бы и как бы Тэд  ни  делал  в  Денвере  в
середине зимы 1901 года, как бы осмотрителен ни был, но это повлияло  на
какое-то происшедшее там  событие  или  события.  Что-то  изменилось,  и
соответственно изменились и последующие события.
   - Оскар чуть заметно пожал плечами.  -  Так  что  теперь  этот  самый
человек как бы никогда и не рождался, только и всего. А  что  еще  могло
перемениться, какие еще различия могут таиться в тех людях или  в  таких
вещах, о которых Тэд Брител  просто  ничего  не  знает?  Кто  это  может
сказать? То ли изменилось многое, то  ли  вовсе  ничего...  -  Несколько
секунд мы молча смотрели друг на друга, затем Оскар  резко  поднялся  на
ноги. - Вот почему и совещание. А теперь пошли...
   Когда мы вошли в конференц-зал, присутствующие подняли головы; народу
было много, свободных мест  почти  не  оставалось.  Некоторые  рассеянно
кивнули мне и сразу  повернулись  обратно  к  доктору  Данцигеру  -  тот
говорил, не повышая голоса. Он выглядел  спокойным,  чего  никак  нельзя
было сказать о большинстве других: пиджаки долой, галстуки  тоже,  никто
не старался  выглядеть  бодрым,  и  повсюду  были  окурки  и  чертики  в
блокнотах. А Данцигер сидел откинувшись, удобно  скрестив  ноги,  и  его
большая, со вздутыми венами рука расслабленно перекинулась через  спинку
стула.
   -  ...знания,  которые   мы   приобрели   в   результате   длительных
исследований, - говорил он. -  Нет  никакой  необходимости  поднимать  и
тащить в лабораторию все океанское дно.  Чтобы  провести  полный  анализ
одной-единственной пробы и разобраться во всех побочных обстоятельствах,
требуются месяцы, даже годы. Именно так нужно подходить и к тем  данным,
к тем пробам, если хотите, которые мы получили в результате  трех  наших
удачных попыток. Их можно изучать годами, и они будут раскрывать нам все
новые и новые знания. Но о новых попытках не может быть и речи.
   Он не изменил позы, но голос его стал глубже, и в нем появились такие
авторитетные нотки, что мне  лично  выступать  оппонентом  Данцигера  не
хотелось бы.
   -  Ибо  наверно,  совершенно  неверно,  если  мы   будем   продолжать
эксперименты только на том  основании,  что  у  нас  получается.  И  это
становится все более  очевидным  по  мере  того,  как  наука  использует
открывшиеся перед ней принципиально новые возможности и докапывается  до
глубочайших загадок Вселенной: незачем и нельзя предпринимать что бы  то
ни было только потому, что мы знаем как. Нет  нужды  в  данном  собрании
приводить общеизвестные примеры и  перечислять  последствия  непонимания
этой аксиомы. Урок ясен. И опасность любой новой попытки ясна не  менее.
Мы не имеем права делать больше ни одного шага в прошлое.  Мы  не  имеем
права вмешиваться в него даже самым  незначительным  образом.  Не  имеем
права, поскольку не знаем, что значительно и что незначительно. Нам  еще
не известны результаты последнего путешествия мистера Морли, однако даже
если  окажется,  что  наши  осторожные  попытки  не  повлекли  за  собой
по-настоящему серьезных последствий, - это слепая удача,  и  только.  Но
один человек,  пусть  заурядный  -  хотя  для  себя  самого  он  не  был
заурядным, он был единственным, -  этот  человек  не  существует  более.
Вернее будет сказано: никогда и не существовал, как бы  странно  это  ни
звучало...
   В зал на цыпочках вошел  высокий  лысый  -  тот,  из  "перепроверки".
Полковник Эстергази сразу заметил его, поднял руку, лысый быстро подошел
к нему, передал несколько бумаг, шепнул на ухо что-то, на что  Эстергази
ответил кивком, и так же на цыпочках вышел. Данцигер продолжал:
   - Во всех других отношениях мир наш, кажется, не изменился.
   Однако в следующий раз все  может  кончиться  по-другому,  немыслимо,
катастрофически по-другому. Продолжать в том же духе явилось  бы  верхом
эгоизма и безрассудной безответственности. Полагаю  тем  не  менее,  что
наше совещание было необходимым, что мы  обязаны  были  обсудить  все  в
мельчайших деталях. Но что касается  решения,  тут  обсуждать  нечего  -
выбора у нас просто-напросто нет.
   Он замолчал и оглядел сидящих за столом, словно ожидая вопросов  и  в
то же время сомневаясь, могут ли они найтись. Через несколько человек от
него один из присутствующих поднял руку, опустил ее, снова  поднял.  Имя
его, к сожалению, вылетело  у  меня  из  головы,  -  это  был  профессор
истории,  представитель  какого-то  университета  одного  из   восточных
штатов.
   - Вы, разумеется, полностью правы, доктор Данцигер. И я,  безусловно,
не собираюсь с вами спорить.  Я  не  присутствовал  на  всех  предыдущих
совещаниях, не имел такой возможности -  и  не  собираюсь  притворяться,
будто глубоко понимаю все происшедшее. Я только  думаю...  то  есть  мне
претит мысль об отказе от  любых  дальнейших  попыток,  если  есть  хоть
малейший шанс... Нельзя ли было  бы  каким-то  образом  ввести  -  я  бы
сформулировал так - "абсолютного наблюдателя"? Никому не ведомого  и  не
видимого, не влияющего ни на какие события... Скажем,  человек,  надежно
спрятавшись, незримо присутствует на первом  представлении  "Гамлета"  -
подумать только! Если бы он спрятался  задолго  до  прихода  зрителей  и
актеров и оставался в укрытии, пока они все не  уйдут.  Или  "абсолютный
наблюдатель" при... в общем было по крайней мере одно заседание кабинета
Дизраэли, за любые сведения о котором я  продал  бы  душу,  -  никто  не
знает, о чем там говорилось, а это очень  важный  момент.  Единственное,
что я прошу, - изучить  возможность  направить  в  прошлое  "абсолютного
наблюдателя". Поискать способ...
   Но  Данцигер  начал  медленно  и  недвусмысленно  качать  головой,  и
говоривший не закончил фразы.
   - Прекрасно понимаю вас, -  сказал  Данцигер.  -  Понимаю  искушение,
какое вы испытываете,  поскольку  и  сам  испытываю  его.  Но  можно  ли
представить себе негласное присутствие со стопроцентной  гарантией,  что
оно останется негласным? Уверен, вы  тоже  понимаете,  что  нет.  А  раз
гарантии нет, то остается и риск. И идти на такой риск нельзя  -  теперь
мы это знаем, и этого не оспоришь...
   Он выжидающе помолчал. Но никто не произнес ни звука, пока  Эстергази
не начал - спокойно, самым обычным тоном:
   - Думаю, что мог бы почти дословно повторить  то,  что  сказал  здесь
доктор Данцигер, - я слушал его с  предельным  вниманием.  Так  же  как,
надеюсь, и все присутствующие. Мудрость совета, который дал  нам  доктор
Данцигер, просто не подлежит сомнению.
   - При этих словах рука его совершила легкое движение, словно  принося
извинения. - И тем не менее мы  обсудили  еще  не  все.  И  не  во  всех
деталях.  -  Он  старательно  подчеркивал,  что  его  донельзя  удручает
необходимость противоречить Данцигеру по какому бы то ни было поводу.  -
Дело в том, что у меня есть данные, которыми еще несколько  минут  назад
мы не располагали...
   Рядом с Эстергази сидел Рюб. Он держал перед собой принесенные только
что машинописные листы и читал их, наполовину съехав со стула. Эстергази
головой показал на эти листы и продолжал:
   - Мы только что получили  отчет  по  последнему  путешествию  мистера
Морли: общий обзор всего, что  с  ним  приключилось,  в  высшей  степени
занятный, а также данные перепроверки.  Мы  сейчас  размножаем  текст  и
скоро раздадим его вам. А пока что разрешите сообщить вам самое  главное
- результаты перепроверки. На сей раз мистер Морли отсутствовал  уже  не
несколько часов, а два дня, и контакты его  с  людьми  уже  не  были  ни
случайными, ни мимолетными. Это был рассчитанный  риск,  мы  сознательно
пошли на него - и вот результат...
   Рюб взглянул на Эстергази, и  тот  ответил  ему  разрешающим  кивком.
Тогда Рюб вновь обратил свой взор на машинописные листы  и  подвел  итог
тому, что там было изложено:
   - Абсолютно никаких изменений. - Голос  у  него  звучал  бесстрастно,
даже монотонно. - Все проверенные данные полностью совпадают.
   Эстергази двинул головой -  почти  незаметно  и  почти  печально;  он
словно говорил тем  самым,  что  факты  упрямая  вещь,  что  они  не  им
придуманы и ему не подвластны и что не остается  ничего  другого,  кроме
как принять их.
   - А если это так, - заявил он, и тон вполне соответствовал  выражению
его лица, - то, на мой взгляд, совершенно ясно, что мы не  исполнили  бы
своего долга - перед доктором Данцигером, перед  самим  проектом,  перед
каждым и перед всеми, - если бы не обсудили и вытекающих отсюда выводов.
   Он обвел глазами сидящих за столом, будто приглашая их заново  начать
дискуссию, и Рюб тут же откликнулся:
   - Ладно, - сказал он, словно принял предложение выступить  первым.  -
"Каковы факты? Никаких последствий, никаких перемен, никакого  вреда  от
посещения, хотя бы и кратковременного, города Парижа -  точнее,  деревни
Париж - в 1451 году. Если цепь событий и была  где-нибудь  нарушена,  то
это  нарушение  выправилось   задолго   до   нашего   времени.   Никаких
последствий,  никаких  перемен,  никакого  вреда  от  первого   краткого
путешествия Сая Морли. Ничего и после второго путешествия, которое  было
уже довольно продолжительным и в ходе которого он проехал, и  притом  не
один, через полгорода. И наконец, никаких последствий, никаких  перемен,
совершенно никакого вреда от последнего путешествия, длившегося два дня.
А ведь на сей раз он жил под одной крышей с другими людьми и  не  только
вмешивался в события, но дал толчок событиям, и притом таким,  что  я  в
них, - тут он кивнул на машинописный отчет, лежащий на столе,  -  просто
не поверил бы, если бы не знал, что на то, чтобы  сочинить  все  это,  у
него не хватило бы воображения.
   Он послал мне через стол улыбку, и по залу прокатился легкий  смешок.
Потом улыбка исчезла с его лица, он пожал мускулистыми плечами и сказал:
   -  Подвожу   итог.   Брител   вызвал   перемену?   Да,   вызвал.   Но
незначительную.  -  Он  быстро  посмотрел  на  Данцигера.  -  Безусловно
значительную для того человека, которого она непосредственно  коснулась,
однако...
   - И которого не спросили, - вставил Данцигер, - желает  он  пойти  на
эту жертву или нет.
   - Да, не спросили, и я сожалею о случившемся, но  повторяю  сказанное
раньше: по  сравнению  с  огромными  потенциальными  благами  для  всего
остального  мира  -  давайте  мыслить  реалистически  -  перемена   была
незначительной. Еще важнее,  что  вредный  эффект  всех  других  удачных
попыток, длившихся дольше, с участием  большего  числа  людей,  оказался
равным нулю. Нулю! Из чего следует, что результат Бритела - чистейшая  и
редчайшая случайность. И потому на вопрос, продолжать нам или нет, я при
всем уважении к мнению доктора Данцигера отвечаю, что с  равным  успехом
можно высказаться в пользу рассчитанного риска.
   - Да черт вас возьми! - Кулак Данцигера опустился  на  стол  с  такси
силой, что  пепельница  подскочила,  перевернулась  в  воздухе  и  упала
обратно вверх дном, разбрасывая окурки. - Какого  такого  "рассчитанного
риска?" Ненавижу эту фразу. Риск - да, черт возьми,  да!  Риска  больше,
чем надо!.. -  Он  резко  повернулся  и,  навалившись  грудью  на  стол,
уставился на Рюба в упор. - Но покажите мне, что вы там рассчитали!..
   Наступило  томительное  молчание:  Данцигер  все  так  же  пристально
смотрел на Рюба, а тот не отвернулся и не отвел глаз, лишь несколько раз
кряду добродушно сморгнул - всем своим видом он демонстрировал,  что  не
чувствует к  Данцигеру  никакой  враждебности  и  отнюдь  не  собирается
вступать с ним  в  состязание,  кто  кого  переглядит.  В  конце  концов
Данцигер откинулся назад на спинку и уже спокойно произнес:
   - Что мы знаем? Мы знаем, что из четырех или пяти успешных опытов  мы
один раз несомненно воздействовали  на  прошлое.  И,  следовательно,  на
настоящее. Вот и все, что мы знаем. И еще, что следующая  попытка  может
иметь  катастрофические  последствия.   Нечего   даже   и   говорить   о
"рассчитанном риске", Рюб. Потому что расчета-то нет, есть  один  только
риск. Кто дал нам право решать за весь  мир,  что  на  этот  риск  нужно
пойти? - Он еще несколько секунд смотрел на Рюба в упор, потом  медленно
обвел взглядом сидящих за столом. - Как создатель и руководитель проекта
я  говорю  -  и  прикажу,  если  надо,  -   что   работы   должны   быть
приостановлены, за исключением анализа уже полученных  материалов.  Вряд
ли найдется человек, которому подобная необходимость  более  ненавистна,
чем мне. Но это должно быть сделано и это будет сделано.
   После такого заявления неизбежно последовала длительная пауза.  Когда
наконец  заговорил  Эстергази,  то  голос   у   него   был   преисполнен
неуверенности и сожаления, чтобы все ясно поняли, как это болезненно для
него самого.
   - Я... - Он смолк и  сглотнул  слюну.  -  Я...  мне  трудно  решиться
оспаривать суждения доктора Данцигера, любые его суждения, какие  бы  он
ни высказал в отношении проекта. Есть сильный соблазн внести предложение
сделать перерыв,  чтобы  мы  все  могли  обо  всем  поразмыслить  и  все
взвесить. Но многие из нас  приехали  издалека.  Никто  не  ожидал,  что
придется провести здесь еще и сегодняшний день,  -  видимо,  у  нас  нет
возможности откладывать решение. А  поскольку  вопрос  теперь  поставлен
именно в такой плоскости, я вынужден  уже  не  спорить,  а  напомнить  -
поймите, доктор Данцигер, я обязан это сделать,  -  что  любое  жизненно
важное решение, связанное с проектом, считается принятым, если  за  него
проголосовали трое из четырех  старших  членов  совета,  а  если  голоса
разделились, решающее слово остается за президентом  страны.  Первым  из
четырех, безусловно,  является  доктор  Данцигер,  за  ним  идут  мистер
Прайен,  мистер  Фессенден  -  представитель  президента  -  и   я.   Я,
разумеется, не хотел бы подходить к вопросу чисто формально, но все  же:
мнение доктора Данцигера нам ясно, так же как мнение мистера  Прайена  и
мое собственное. Стало быть, мистер Фессенден, слово за вами. Вы  пришли
уже к какому-то определенному решению?
   Пока он не начал говорить, вернее, не кашлянул перед тем, как  начать
говорить, я понятия не имел, кто тут в зале мистер Фессенден.  Ему  было
лет пятьдесят, и он успел основательно полысеть, хоть и зачесывал  прядь
седеющих волос с одной стороны головы  на  другую,  скрывая  лысину,  по
крайней  мере  от  себя  самого.  Нижняя  часть   его   лица   выглядела
одутловатой, и носил он очки в металлической оправе, такой  тонюсенькой,
что они казались вовсе без оправы. Если я и встречал его  раньше,  то  в
памяти моей он никак не запечатлелся.
   - Я предпочел бы обдумать свое мнение, - сказал он, - если  б  только
видел такую возможность. Предпочел бы взвесить все "за" и "против".  Без
нажима,  не  торопясь.  Но,   если   говорить   начистоту,   я   склонен
присоединиться к вам.
   Эстергази открыл было рот, хотел  что-то  сказать,  но  Данцигер  его
перебил:
   - Значит, так? Решение, значит, принято?
   - Не думаю, что есть формальные... -  начал  Эстергази,  но  Данцигер
опять его прервал, на сей раз резко, грубо.
   - Перестаньте юлить! Это решение? - Он выждал секунду, затем гаркнул:
   - Ну?..
   Эстергази сжал губы и покачал головой. Момент был щекотливый.
   - Получается так, доктор. Ничего не...
   - Я выхожу в отставку.
   Данцигер встал и отодвинул стул, чтобы выйти из-за стола.
   - Подождите! - Эстергази тоже встал. - Мы просто не может  допустить,
чтобы это произошло подобным образом. Я хочу с вами поговорить. Один  на
один. Буквально через несколько минут.
   Нужно  отдать  старику  должное:  он   никогда   не   терял   чувства
собственного достоинства. Вот и теперь он не стал бурно отказываться или
хлопать дверью - такая мелодрама претила ему.
   Он лишь помолчал немного, потом сказал:
   - Пожалуйста. Но ведь  уже  свершилось:  никто  не  передумает  и  не
отступит. Я буду ждать вас у себя в кабинете, полковник.
   В полном молчании он направился к двери и вышел.
   - Не нравится мне это, - произнес кто-то на другом конце стола, и все
обернулись на голос.  Говорил  молодой,  но  уже  полнеющий  и  лысеющий
человек, кажется, представитель одного из калифорнийских  университетов.
У него было интеллигентное лицо, но сейчас оно было еще и  рассерженным.
- У меня нет права голоса, почти нет права высказывать свое мнение, да и
интерес во всем этом предприятии  небольшой:  я  метеоролог  и  нахожусь
здесь главным образом для доклада своему университету. Однако я не  уйду
отсюда, не спросив:  как  можно  набраться  наглости  поступить  вопреки
суждению и вопреки решению доктора Данцигера?
   - Слушайте,  слушайте!  Как  говорят  англичане...  -  заявил  кто-то
довольным тоном; один из тех, кто любит  потасовки,  пока  сам  стоит  в
стороне.
   Я думал, что отвечать будет полковник Эстергази, но  поднялся  Рюб  -
медленно, не спеша, совершенно  спокойно  и,  подумалось  мне  вдруг,  с
полным сознанием своей власти.
   - Как? Да потому, что назад дороги нет. И быть не может.
   Нельзя потратить миллиарды, подготовить полет  человека  на  Луну,  а
потом решить, что нет, не будем. Или изобрести самолет, осмотреть его со
всех сторон, а потом разобрать по винтикам и  разорвать  чертежи,  чтобы
кто-нибудь когда-нибудь не сбросил  с  него  бомбу.  Предприятия  такого
масштаба, как  наш  проект,  нельзя  приостановить;  человечество  этого
никогда не делало. Риск? Быть может, да. Безусловно  -  да!  Но  кого  и
когда останавливал риск? Кого-нибудь из  тех,  чей  день  рождения  стал
национальным праздником? Мы пойдем вперед. Мы...
   - Кто это "мы"? - выкрикнул сердитый голос, не знаю чей.
   - Все мы, - сказал Рюб тихо, наклоняясь  над  столом  и  опираясь  на
костяшки пальцев. - Все, кто вложил бесконечно много времени и энергии в
это дело, для кого оно стало важной частью жизни. Думайте, черт  побери!
Неужели вы считаете, что проект можно остановить? Бросить? Забыть?  Нет,
господа, чего не будет, того не буде