опять  подумал  о  Париже;  а
внизу, под собой, я видел тротуары Бродвея, крошечные кружочки цилиндров
на головах, чуть покачивающиеся и поблескивающие в чистом зимнем  свете.
Из другого окна я выглянул в  сторону  почтамта  и  ратуши.  За  ними  к
востоку на фоне неба резко вырисовывались свежесложенные каменные башни,
поддерживающие  толстенные  тросы,  на  которых  со  временем   повиснет
проезжая часть Бруклинского  моста;  я  видел  рабочих,  копошащихся  на
временных мостках высоко над рекой.
   Это был действительно отличный вид на город с  точки,  которая  в  ту
эпоху играла роль обзорной  площадки  "Эмпайр  стейт  билдинг"  далекого
будущего. "И ничего  смешного  в  таком  сравнении  нет,  -  подумал  я,
разглядывая город внизу, - ведь  сейчас  колокольня,  безусловно,  самая
высокая точка Нью-Йорка, как бы ни задавили ее  впоследствии  неимоверно
более высокие здания. И если когда-нибудь мне доведется вновь  подняться
на  девяносто  с  лишним  этажей,  чтобы  окинуть  взглядом   пасмурный,
задушенный  смогом  Нью-Йорк,  и  я  сравню  тот  вид  с  этим  -  резко
очерченным, более близким видом на  не  столь  высокий,  но  куда  более
приятный город, - кому из нас смеяться тогда?"
   Мне хотелось зарисовать раскрывшуюся  передо  мной  панораму,  однако
даже самый грубый набросок потребовал бы нескольких  часов,  а  мне  уже
надо было спешить. Спустившись вниз, я дал своему гиду четверть доллара,
чему тот страшно обрадовался;  потом  я  быстрыми  шагами  направился  в
сторону ратуши.

Глава 14

   В двадцать четыре минуты первого я уже стоял  у  одного  из  окон  на
первом этаже почтамта и глядел через улицу на маленький зимний парк и на
людей, снующих по его проложенным крест-накрест дорожкам, - и внезапно с
новой силой  почувствовал  всю  необычность  происходящего.  Прильнув  к
почерневшему от  копоти  стеклу,  я  припомнил  записку,  которую  видел
когда-то в комнате Кейт, бумагу с пожелтевшими краями, рыжие от  времени
чернила. И встреча в сквере, о которой говорилось в этой записке,  снова
стала для меня легендой,  происшествием,  давно  закончившимся  и  давно
позабытым.
   Неужели оно случится сейчас, у  меня  на  глазах?  Я  просто  не  мог
поверить, что так оно и будет. Через парк и мимо  него  все  шли  и  шли
неизвестные мне люди. Прямо передо мной и немного справа, на той стороне
улицы Парк-роу, виднелось пятиэтажное здание  "Нью-Йорк  таймс".  Рядом,
стена к стене, поднимался еще один пятиэтажный каменный дом -  ничем  не
примечательный, такой же точно, как "Таймс" и  десятки  ему  подобных  в
этом районе, - со множеством узких высоких  окон  и  узких  вывесок  под
окнами. И с подъездом. Глаза мои скользнули к подъезду - там стоял Джейк
Пикеринг.
   Я-то его видел, однако из  парка  заметить  его  было  нельзя.  Он  и
старался остаться незамеченным, стоял, прижимаясь к стене, - сам подъезд
был нишей, утопленной в фасаде. Пикеринг озирался по сторонам,  осмотрел
улицу, потом парк. Убедившись, видимо, что все в порядке,  быстро  вышел
из подъезда, пересек тротуар, потом, ныряя  между  экипажами,  перебежал
Парк-роу и направился в парк.  Добрался  до  центральной  площадки,  где
сходилось  большинство  дорожек,  и  опять  встал,  сдвинув  цилиндр  на
затылок, расстегнув пальто,  глубоко  засунув  руки  в  карманы  брюк  и
самоуверенно закусив сигару.
   Прошло пять минут. Я видел, как он дышит: на улице было холодно, и он
сам почувствовал стужу и начал  размеренно  ходить  взад-вперед,  десять
метров в одну сторону, десять в другую. Но пальто он не застегнул  и  не
вынул ни рук из карманов,  ни  сигары  изо  рта.  Время  от  времени  он
затягивался,  сизый  дымок  смешивался  с  белым  паром  дыхания.   Меня
неожиданно  осенило,  что  это  поза  -  поза   совершенно   спокойного,
уверенного в себе человека. И поза ему удавалась: и  медленные  шаги,  и
весь его облик свидетельствовали о том, что он спокоен и доволен собой и
вовсе даже не замечает холода.
   Прошло еще пять минут - часы на ратуше показывали двенадцать тридцать
пять. А когда я перевел взгляд с часов обратно на  дорожки  парка,  тот,
другой, уже находился в парке и торопливо шел с западной его  стороны  к
центру. В руке, затянутой в перчатку, мелькнула  голубая  искорка,  и  я
понял, что это конверт, отправленный  Пикерингом,  и  что  тот,  другой,
вытащил его как опознавательный знак. Давнее происшествие перестало быть
давним; по спине у меня пробежал  холодок  -  я  присутствовал  при  его
начале.
   Пикеринг тоже увидел того, кого ждал, и пошел ему навстречу;  грязное
окно затуманилось от моего дыхания - я прижался слишком близко к  стеклу
и теперь поневоле вынужден был отодвинуться. Оба  остановились  лицом  к
лицу. Вновь пришедший  спрятал  конверт  во  внутренний  карман  пальто,
Пикеринг вынул сигару изо рта, и я увидел, как у него задвигалась борода
- он заговорил, и как шевельнулась  борода  у  второго  -  тот  ответил.
Издали они походили на двух чернобородых близнецов, столкнувшихся нос  к
носу:  оба  в  блестящих  цилиндрах,  одеты  почти  одинаково,   оба   с
характерными для  своего  времени  осанистыми  фигурами.  Оба  синхронно
повернули головы, осматривая парк, и  я  едва  поборол  в  себе  желание
пригнуться, чтобы меня  не  заметили.  Потом  Пикеринг  показал  куда-то
пальцем, и они пошли наискосок через парк  в  мою  сторону  к  скамейке,
защищенной от ветра высоким каменным постаментом  памятника.  Когда  они
подошли к скамейке и сели, постамент почти скрыл их от меня -  теперь  я
видел лишь колено и плечо одного из них.
   Я должен был услышать, о чем они говорят, должен был во что бы то  ни
стало! Я выскочил из  почтамта  через  задние  двери,  перебежал  улицу,
укрывшись за бортом телеги, нагруженной пивными бочками, и  проскользнул
в парк, к памятнику. Там  я  остановился,  едва  не  касаясь  постамента
спиной, и нахмурился, с раздраженным  видом  поглядывая  вдоль  дорожек,
будто поджидая кого-то.
   - ...никак не понимаю,  почему,  -  донесся  до  меня  рассудительный
голос. - Мороз с каждой минутой все крепче, к тому же и ветер  поднялся.
В такую погоду в парке не сидят. Если у вас нет своей конторы,  вон  там
через дорогу - гостиница "Астор". Пойдемте в бар - я вас угощаю...
   - О, контора у меня есть, - ответил Пикеринг с довольным  смешком.  -
Контора, конечно, так себе. Не то что ваша, держу пари. Но вы все  равно
хотели бы взглянуть на нее, не так ли? Однако чего  не  будет,  того  не
будет. Пока не будет. Вы правы, в такую погоду люди в  парке  не  сидят.
Вот именно поэтому мы  и  останемся  здесь:  то,  что  я  собираюсь  вам
сказать, не предназначено для посторонних ушей. Предмет нашего разговора
- каррарский мрамор. Он-то и привел вас сюда.  Несмотря  на  мороз.  Вас
Эндрю Кармоди, достопочтенного миллионера...
   - Он привел меня сюда, - сказал другой ровным голосом. -  Но  не  для
того, чтобы со мной играли  в  кошки-мышки.  Так  что  оставьте  остроты
насчет достопочтенности при себе и  скажите  без  промедления,  что  вам
надо, иначе я встану и уйду - и будьте вы прокляты...
   - Хорошо. Но вы должны понять меня - я достиг, наконец, того, на  что
потратил несколько лет  труда,  и  сейчас  наслаждаюсь  своим  небольшим
триумфом...
   - Чего вы хотите?
   - Денег.
   - Ну, разумеется. Кто их не хочет? Давайте ближе к делу.
   - Пожалуйста. Сигару?
   - Благодарю, предпочитаю свои.
   Последовала  пауза,  потом  я  услышал,  как  чиркнула  спичка,   как
запыхтели раскуриваемые сигары. Пикеринг прервал молчание.
   - Я работаю в муниципалитете  клерком  низшей  категории.  Но  я  сам
предпочел это  место,  сэр!  Оставив  ради  него  прилично  оплачиваемую
работу. А почему? Спрашивается, почему?
   - Я вас ни о чем не спрашивал. - Слышно  было,  как  Кармоди  пососал
сигару. - Однако продолжайте.
   Пикеринг понизил голос:
   - Причина носит фамилию Твид - вы удивлены? Он умер в тюрьме,  "шайка
Твида" <Реально существовавшая группа дельцов и политиканов во  главе  с
сенатором Уильямом Твидом, в  конце  1860-х  годов  прибравшая  к  рукам
нью-йоркский муниципалитет. Афера со  строительством  здания  городского
суда, о которой идет речь далее, также имела место  в  действительности:
при сметной стоимости здания 250 тысяч долларов из городской казны  было
выкачано более 8 миллионов.> разгромлена и почти забыта. А ведь  два-три
года назад дня не проходило - помните? - чтобы в "Таймсе"  не  писали  о
"гнусных следах шайки Твида". Но кто  украл  у  города  больше  тридцати
миллионов? Только ли Твид? Суини, Коннолли, Оуки Холл?  Нет,  не  только
они. У Твида были сотни добровольных помощников, еще не разоблаченных, и
каждый из них урвал свою долю добычи, большую или  малую.  Спрашивается,
почему  я  провел  два  года  на  не   подобающей   джентльмену   работе
клерка-регистратора в муниципалитете? - Пикеринг понизил голос до совсем
уже драматического шепота. -  Потому  что  именно  там  сохранились  эти
"гнусные следы"!..
   Я слушал с предельным вниманием, еле дыша, не пропуская ни  слова.  В
то же время что-то меня подсознательно раздражало - и когда я сообразил,
что именно, то невольно усмехнулся. В интонациях  Пикеринга,  в  подборе
слов и построении фраз было слишком много драматизма - порой он впадал в
откровенную мелодраму. Мне кажется, все мы в общем-то склонны вести себя
сообразно тому, чего, по нашему мнению ждут от нас другие. И вот  сейчас
Пикеринг и Кармоди, оба играли свои роли, и  это  происходило  в  эпоху,
когда  мелодраматические  условности   на   сцене   воспринимались   как
отображающие действительность. Собеседники были смертельно серьезны, они
взвешивали каждое свое слово  -  и  все  же,  по-моему,  попутно  еще  и
анализировали свою игру.
   -  Эти  "гнусные  следы",  -  говорил  Пикеринг,  -  пролегли   через
бесконечные рады архивных шкафов. И я догадался, где они!  -  воскликнул
он с гордостью. - Я понял, что мошеннические операции "шайки Твида" были
столь широки и многообразны, что просто невозможно уничтожить все  улики
и доказательства. Я был убежден, что улики  еще  существуют,  зарытые  в
ворохах старых бумаг, - лишь бы хватило сообразительности  опознать  их,
когда они мне попадутся, и сложить разрозненные кусочки вместе наподобие
китайской   головоломки.   Так   я   стал   самым   прилежным    клерком
муниципалитета...
   -  Весьма  похвально.  Если  вы  ищете  место,  обратитесь  к   моему
управляющему.
   Я  услышал  звук,  который  научился  узнавать  безошибочно:   щелчок
откинутой золотой крышки карманных часов, затем еще щелчок,  чуть  иного
свойства, когда крышка захлопнулась.
   - Да, вы деловой, вы занятый человек, - сказал Пикеринг.  И  все  же,
мистер  Кармоди,  у  вас  нет  ничего,  решительно  ничего  важнее,  чем
выслушать меня. Сколько бы я ни говорил!.. -  Пикеринг  помолчал,  потом
продолжал спокойнее:
   - Месяц за месяцем я часами корпел в архивах, выискивая эти  "гнусные
следы" в пыли прошедших лет. Выискивая и прослеживая ниточки, теряя их и
вновь  находя  дни  и  недели  спустя  среди  десятков  тысяч  фальшивых
накладных, аннулированных банковских чеков,  подложных  расписок,  среди
всевозможных сообщений, ведомостей и писем. И  лучшее  из  того,  что  я
нашел, сэр, я сберег, вынес из муниципалитета в целости  и  сохранности!
Бумажку за бумажкой - я прятал их в карман и  относил  в  свою  скромную
контору во время обеденного перерыва. Или  отправлял  в  свой  адрес  по
почте - и в долгие вечера, проведенные у письменного стола,  изучал  эти
бумажки, анализировал их и составлял свои собственные архивы...
   И все же большинство добытых мною сведений оказывалось совершенно  ни
к чему. Я  собирал  полные,  неопровержимые  улики,  доказывающие  самое
бесстыдное мошенничество. А потом выяснялось, что негодяй умер месяц или
два назад. Других виновников я и вовсе не  сумел  обнаружить:  вероятно,
переехали на Запад или в Канаду. Третьих я находил живыми и здоровыми, и
не где-нибудь, а здесь, в Нью-Йорке.  Но  за  эти  годы  они  разорились
дотла. А бывало и так, что, хотя собранные мной  улики  и  давали  ясную
картину,  они  были  тем  не   менее   недостаточны.   И   окончательных
доказательств я, как ни искал, найти не мог. Так что  все  эти  "гнусные
следы", мистер Кармоди, в конце концов обернулись считанными адресами. И
главный  "след"  вел  к  одному  ничем  не  примечательному  в   прошлом
подрядчику, который получил деньги за доставку и  установку  каррарского
мрамора в коридорах, залах и приемных городского суда. Тонны прекрасного
каррарского мрамора, ввезенного из Италии, - так по крайней мере сказано
в  обнаруженных  мной  накладных  и   оформленных   надлежащим   образом
таможенных квитанциях. А к ним в придачу есть еще и ведомости на  уплату
жалованья десяткам рабочих, с указанием фамилий и адресов, за  длившуюся
несколько недель работу по  установке  и  отделке  мраморной  облицовки.
Хотите взглянуть? Вот одна из накладных.
   Зашуршала бумага, последовали две-три  секунды  молчания,  и  Кармоди
сказал:
   - Вижу.
   - Да нет,  сэр,  оставьте  себе.  На  память.  У  меня  такого  добра
хватает...
   - Не сомневаюсь, потому и возвращаю вам эту.
   - Она мне не нужна. Вы думаете, я положу ее обратно в свой  архив?  А
вы проследите за мной и узнаете, где я его держу? Уверяю вас,  сэр,  что
теперь я вернусь в свою контору  лишь  один-единственный  раз.  С  целью
передать упомянутому подрядчику касающееся его досье целиком.
   Пикеринг выждал паузу и продолжал, снова понизив голос:
   -  Ибо  как  ни  скромны  были,  по  меркам  "шайки  Твида",  деньги,
заработанные этим подрядчиком, они сделали его богачом. Он вложил  их  в
нью-йоркскую недвижимость, и теперь, каких-то несколько  лет  спустя,  у
него миллионы. Миллионы! И жена,  которая,  как  говорят,  умеет  выжать
максимум удовольствий из каждого доллара - а их миллионы  -  и  из  того
общества, куда эти миллионы  открыли  ей  доступ.  Если  хотите,  мистер
Кармоди, давайте пройдем к зданию суда. -  Пикеринг,  я  просто  уверен,
показал кивком в сторону суда позади ратуши. - И осмотрим его  вместе  с
вами, зал за залом. Так, как в свое время осмотрел его я. Сидел  в  зале
заседаний как зритель и искал глазами:  где  же  мрамор?  Или  торчал  в
канцелярии в очереди за какой-нибудь  ненужной  справкой  и  все  шарил,
шарил глазами по стенам. Я осмотрел здание этаж за  этажом,  коридор  за
коридором, заглядывал даже в дворницкие и в клозеты. И если  вы  укажете
мне во всем  задний  хотя  бы  один  квадратный  сантиметр  поверхности,
выложенный каррарским или каким-нибудь другим мрамором, тогда, подрядчик
Кармоди, даю вам слово, что никогда вас больше не обеспокою.
   Последовавший  затем  вопрос  был  задан   монотонно,   без   всякого
выражения:
   - Сколько вы хотите?
   - Миллион долларов, - тихо сказал Пикеринг,  и  губы  его,  казалось,
получили от этих слов чувственное наслаждение. - Ни  центом  больше,  ни
центом меньше. Этого мне хватит,  чтобы  последовать  за  вами  по  пути
приумножения богатства.
   - Ну что же, вероятно, ваше требование не лишено смысла.
   Когда?
   - Сейчас же. В течение двадцати четырех часов.  Не  качайте  головой,
сэр! - зло выкрикнул Пикеринг. - У вас есть такие  деньги,  у  вас  есть
гораздо больше!..
   - Не наличными, идиот! - В голосе Кармоди кипела тихая ярость. -  Да,
у меня есть деньги. И я заплачу вам. Если вы покажете и  передадите  мне
якобы имеющиеся у вас улики. Но все мои деньги вложены в недвижимость  -
все без остатка. У меня нет свободных наличных денег!
   - Конечно, нет. Я и не ожидал, что они у  вас  есть.  Но  затруднение
разрешается просто: продайте какую-то часть имущества.
   - Это вовсе не так просто, - ответил Кармоди сквозь зубы. Получить  с
моего имущества  миллион  именно  сейчас  не  представляется  возможным,
хотите вы понять это или нет. Время  во  всех  отношениях  неподходящее.
Деньги мои заморожены. В большой незаконченной квартире, где  работы  на
зиму по необходимости прекращены, даже со штукатуркой и  то  надо  ждать
более теплой погоды. В десяти участках  под  коммерческие  здания  -  но
старые дома будут снесены опять-таки только весной. В закладных,  верных
как золотые слитки, а то и еще вернее, - но сроки их еще не  истекли.  В
пустых участках к северу от Сентрал-парка, ожидающих  того  часа,  когда
город разрастется до них. Иными словами, сэр, я разбросал  свои  ресурсы
до предела. До опасного предела! Если бы я сейчас попытался получить под
свое имущество миллион, мне не дали бы и десяти центов на доллар. Теперь
вы осведомлены о состоянии моих дел лучше, чем кто  бы  то  ни  было  на
свете...
   Воцарилось молчание; когда Кармоди заговорил снова, голос у него  был
совсем другой, тихий и  сдержанный,  едва  ли  не  дружелюбный,  словно,
удостоив Пикеринга своим доверием, он теперь относился к нему почти  как
к равному.
   - Сообщу вам секрет, о котором не догадывается ни  одна  живая  душа.
Меня преследует страх умереть в течение  ближайших  месяцев  -  если  бы
столь печальное событие и вправду произошло, полагаю, что жена моя очень
скоро осталась бы без гроша. Они накинулись  бы  на  мое  состояние  как
коршуны, разорвали бы его на куски, растащили бы во  все  стороны.  Жена
ничего не смыслит в финансах, да, кроме того,  в  таких  обстоятельствах
женщина  юридически  не  имеет  возможности  действовать  с   надлежащей
скоростью, компетентностью и рассудительностью. Я поставил на карту все,
что имел, и скоро эта ставка начнет приносить проценты. Но  в  настоящий
момент мои дела - без преувеличения - висят на волоске. Я не смею  нынче
отправиться в путешествие. Я боюсь заболеть хотя бы на неделю.  Вы  меня
понимаете, сэр? Под гнетом ваших требований рухнет  все  здание.  И  все
будет потеряно - абсолютно  все.  Подождите,  -  попросил  он  буквально
дружеским тоном. - Призовите на помощь свое терпение, как вы это  делали
до сих пор, потерпите еще немного. А весной - не качайте головой, сэр! -
повторил он восклицание Пикеринга, - весной я  заплачу.  Я  сказал,  что
заплачу! Я заплачу вам больше, миллион с четвертью, но весной! Вы должны
мне дать... Пикеринг ответил довольным смешком.
   - Ничего я вам не дам, ничего! О, вы удивительный человек!
   Вы, наверно, и сами себя убедили, что у вас нет выхода. Но я вижу вас
насквозь - и дам вам срок до понедельника, не более.  Я  не  могу  ждать
несколько месяцев, и вы знаете, почему.  Неужели  вы  полагаете,  что  я
этого не знаю? Вы полагаете, будто дружба между  инспектором  Бернсом  и
богачами нашего города не известна простым смертным? Да меня живо упекли
бы за решетку! Не  знаю,  по  какому  обвинению,  но  я  попал  бы  туда
наверняка, дай я вам только время на это...
   Голос Кармоди зазвенел от бешенства:
   - Вы еще  вполне  можете  угодить  туда!  Я  действительно  знаком  с
инспектором Бернсом!..  -  Возникла  пауза  и  за  эти  секунды  Кармоди
буквально проглотил свою ярость. - Время от времени я  имел  возможность
оказывать ему небольшие услуги, так что предупреждаю вас...
   - А я и не сомневался в этом. Все состоятельные люди в городе знакомы
с инспектором Бернсом. Говорят, он  разбогател  благодаря  одним  только
советам Джея Гулда, как играть на бирже. Но я  с  ним  тоже  знаком.  Да
будет вам известно, что меня однажды завернули от границ его вотчины  на
подходах к Уолл-стрит...
   - Да неужели? - Кармоди рассмеялся грубо и зло.
   - Вот именно завернули, -  продолжал  тихо  Пикеринг.  Несколько  лет
назад, когда я сидел без работы и, следовательно, слегка пообносился,  я
шел однажды по Бродвею в сторону Уолл-стрит - я надеялся  подыскать  там
работу клерка. Однако у граничной линии, что проходит  по  Фултон-стрит,
меня остановил полицейский.
   - И правильно сделал, если вы походили на карманника или  на  нищего.
Все знают, что Бернс не  позволяет  этой  п