торый мы  смогли
бы тут же пересесть. Однако поезда не было, и, как только мы поравнялись
с деревянной платформой, я соскочил с паровоза - машинист, кажется,  так
меня и не заметил - и меня по инерции пронесло вперед, к вагону.  Джулия
стояла там же, где я ее поставил, на площадке у дверцы, а за  плечами  у
нее высился кондуктор.
   - Эй, послушайте, это не положено! - заявил он сердито.
   Я так и не понял, что он имеет в виду: то ли  что  я  посадил  Джулию
через верх закрытой дверцы, то ли что сам  ехал  на  паровозе.  Со  всей
возможной кротостью я вручил ему наши  билеты.  Он  не  торопясь  достал
компостер, пробил оба билета по отдельности, отдал их мне и только после
этого открыл дверцу и выпустил Джулию.
   Думаю, что если бы те  два  фараона  по-настоящему  постарались,  они
успели бы встретить нас у подножия лестницы на углу Сорок второй улицы и
Третьей авеню - только для этого им пришлось бы пошевеливаться  быстрее,
чем они привыкли. А так мы  оказались  вновь  предоставлены  сами  себе.
Правда, по другой стороне улицы  прохаживался  еще  один  страж  закона:
заглянул через дверь в близлежащий салун, прошествовал до угла и, отойдя
к бровке мостовой, принялся крутить свою дубинку на ремешке с  ловкостью
профессионального циркача. По всей видимости, он отдавал гораздо  больше
сил и времени совершенствованию искусства жонглирования дубинкой, нежели
ловле правонарушителей. Мы пошли по Третьей авеню на юг, быстро,  но  не
слишком быстро, чтобы не вызвать подозрений. Нам повезло, что мы  попали
именно на этот участок, но Джулия посмотрела на меня с немым вопросом, и
я понял, что у нее на уме. Интересно, у жонглера в шлеме тоже есть  наши
фотографии? Я ответил Джулии пожатием плеч: если и  нет  еще,  то  скоро
будут. Каждый полицейский в городе будет на  дежурстве  держать  их  при
себе и передавать сменщикам, да к тому  же,  наверно,  на  улицу  выйдут
дополнительные наряды и шпики в штатском.  Награда,  которую  Кармоди  в
нашем присутствии обещал Бернсу, если нас поймают  и  осудят  или  убьют
"при попытке к бегству" - неважно, что именно,  -  несомненно,  окажется
весьма солидной. Бернс рассчитал хитро: наш "побег",  разумеется,  будет
воспринят как доказательство вины.
   Мы уже отошли на полквартала от стража на углу, а он так и не  глянул
в нашу сторону. Но на следующем углу нас может встретить  другой,  более
ретивый, а если пронесет и на следующем углу, то дальше нас ждет третий,
четвертый..." Идти пешком квартал за кварталом мы просто не имели права:
нас поймают за какие-нибудь десять минут.  И  общественный  транспорт  -
тоже не  решение  проблемы.  Надо  убираться  с  глаз  долой,  и  притом
немедленно.
   "Извозчика бы взять, - подумал  я  с  вожделением,  -  откинуться  на
сиденье и обдумать все хорошенько..." Но  Бернс  прекрасно  знал,  какие
трудности станут перед нами: беглецам в первую очередь нужны  деньги,  а
наши он отобрал.
   - Джулия, есть у вас добрые друзья, которые могли бы спрятать вас  на
несколько дней и одолжить денег?
   - В Бруклине есть - мы жили там два года назад. А здесь  единственный
человек, кого я могла бы просить  об  этом,  живет  на  углу  Шестьдесят
первой улицы и Лексингтон-авеню, да и ...
   - Слишком далеко, слишком далеко! - прервал я ее  нервно.  -  Где  мы
сейчас? У Сорок первой? Какой мост отсюда ближе  всего?  Может  статься,
мосты еще не охраняются, и мы успеем...
   -  Послушайте,  Сай,  но  ведь  мост  на   Ист-Ривер   только   один,
Бруклинский, и до него далеко...
   Я кивнул, вглядываясь в витрины магазинов  и  стараясь  разглядеть  в
них, как в зеркале, не преследует ли нас  кто-нибудь,  не  готовится  ли
окликнуть. Острее, чем  когда-либо  прежде,  я  отдал  себе  отчет,  что
Манхэттен - остров, и не слишком большой: его  можно,  вероятно,  обойти
вокруг за один-единственный день.
   - А на пароме нас зацапают, как котят. Деньги, черт побери, где взять
деньги? Чтобы скрыться в гостинице, чтобы поужинать в  номере...  Может,
связаться с вашей тетушкой по телефону?..
   Я осекся.
   - Что, что?
   - Да нет, ничего.
   Но она расслышала - просто не поняла.
   - Я не знаю ни одного человека, у которого есть телефон. И ни одного,
кто видел бы телефон...
   - Да, да, конечно...
   - Можно послать посыльного. Здесь рядом есть контора.
   - Но ведь придется ждать ответа?
   - Разумеется.
   - Когда мальчик  отправится  назад,  то  фараон,  которого  наверняка
поставили возле вашего дома, придет за ним по пятам.  Господи,  если  бы
хоть кино было! Наскребли бы мелочи на билеты подешевле и отсиделись  бы
дотемна.
   - Кино?..
   "Если так будет продолжаться, -  подумалось  мне,  -  я  окончательно
рехнусь".
   - Нам надо разойтись, Джулия. До темноты. Они ищут нас двоих вместе -
не будем облегчать им задачу. До сумерек осталось минут сорок,  от  силы
час. Тогда я постараюсь незаметно проскользнуть в дом. У меня в  комнате
есть деньги. Встретимся через полтора часа -  где  бы  это  лучше  всего
неподалеку  от  дома?  -  в  Мэдисон-сквере.  Идите   через   сквер   не
останавливаясь, будто по делам, я сам увижу вас и двинусь за вами.  Если
меня не окажется, пройдите через сквер еще разок спустя полчаса. Если  и
тогда не встретимся, тогда... Тогда уж сами как-нибудь, хорошо?..
   Прежде чем она успела  ответить,  я  взглянул  в  витрину  очередного
магазина; из двух витрин, развернутых под углом 45 градусов к  тротуару,
одна отражала улицу чуть не  на  полквартала  позади.  И  тут  я  увидел
человека, бесшумно бегущего следом за нами. Он был в штатском, в длинном
пальто и котелке "дерби", но от  него  прямо-таки  разило  полицией.  Он
бежал на цыпочках, совершенно беззвучно, и до  нас  ему  оставалось  еще
метров сто. Не оборачиваясь, я торопливо проговорил вполголоса:
   - Бегите, Джулия. До угла и за угол. Не медлите, бегите!..
   Она не колебалась и не теряла времени на то, чтобы посмотреть  назад,
-  просто  подобрала  юбки  и  побежала.  Я  вышел  на  середину  улицы,
повернулся  лицом  к  тротуару,  и  стал  ждать.  Теперь  преследователь
вынужден был выбирать между мной и Джулией, и если бы он  устремился  за
ней,  я  оказался  бы  у  него  за  спиной.  Выбор  был,   в   сущности,
предопределен,  но  он  схитрил:  сперва  пробежал  мимо  меня,   словно
преследуя Джулию, и только в самый последний  момент  свернул  прямо  ко
мне. Я стоял подле чугунной опоры надземки  и  сразу  отступил  за  нее.
Секунды две-три мы держались по разные стороны  столба,  покачиваясь  на
носках и пытаясь обмануть друг  друга.  Потом  он  ринулся  на  меня,  я
оттолкнулся от опоры и бросился наутек.
   Но далеко я бы все равно не убежал: если бы он увидел, что  ему  меня
не догнать, то, несомненно, стал бы стрелять и с такого расстояния  вряд
ли промахнулся.  И  снова  я  умудрился  принять  единственно  возможное
решение. Внезапно повернувшись, я кинулся ему в ноги приемом, который он
вряд ли видел когда-нибудь до той самой минуты.  Мальчишкой  в  школе  я
немного играл в регби -  и  теперь,  распластавшись  над  землей,  обвил
руками его  колени,  и  он  рыбкой  перелетел  через  меня  на  булыжную
мостовую. Мне показалось даже, что я сломал себе плечо - боль  напомнила
мне о том, почему я в свое время бросил эту игру,  -  но  я  вскочил  на
ноги, а он лежал. Пробежав шагов пятнадцать, я  оглянулся  -  теперь  он
стоял на  коленях,  вытаскивая  из  заднего  кармана  большой  блестящий
револьвер. Дальше я бежал с таким расчетом, чтобы меня заслоняли от него
опоры надземки, и не забывал ежесекундно  озираться  через  плечо.  Шпик
поднял револьвер обеими руками и тщательно прицелился - ну, конечно,  он
хотел взять меня если не живым, так мертвым. Я резко остановился  и  тут
же метнулся вбок: он выстрелил, пуля с оглушительным  звоном  ударила  в
опору. Люди на тротуарах замерли, но желающих выскочить  на  мостовую  и
попытаться остановить меня я что-то не заметил. На углу  я  повернул  на
восток; вдогонку мне громыхнул еще  один  выстрел,  и  я  прислушался  к
собственным ощущениям - нет, не ранен.
   Теперь я очутился за  углом,  а  значит,  вне  досягаемости  для  его
выстрелов. Он остался далеко  на  Третьей  авеню,  вероятно  только  еще
поднимался на ноги, и я прикинул, что вполне успею  добежать  до  Второй
авеню, лишь бы хватило дыхания. Правда, на последних десяти  метрах  мне
пришлось-таки перейти на шаг; тяжело дыша, я настороженно осмотрелся, но
его не было видно. Тогда я вновь повернул на  юг  по  Второй  авеню.  На
какой-то срок - ведь  у  полиции,  к  счастью,  нет  еще  ни  радио,  ни
патрульных машин, ни даже телефонов - я был в безопасности.
   Миновав квартала четыре, я зашел  в  салун  и  заказал  кружку  пива,
пригубил его, потом отправился по тусклому коридору в туалет и проторчал
там минут шесть-семь,  просто  чтобы  убить  время.  Вернувшись  в  зал,
отхлебнул еще глоток-другой; мужчины, толпившиеся у стойки, не  обращали
на меня ровным счетом никакого внимания. Тогда я подобрался  к  столу  с
закусками, взял бутерброд с ветчиной, два  крутых  яйца  и  маринованный
огурец, вернулся к своей кружке, съел все подряд и запил пивом. А уходя,
потихоньку сунул в карман пальто еще два  яйца  и  толстый  бутерброд  с
сыром.
   Когда  я  добрался  до  Грэмерси-парка,  уже   совсем   стемнело.   Я
пристроился в разрыве меж двумя фонарями, в беспросветной тени,  и  стал
наблюдать за домом. Окна нижнего этажа -  гостиная,  столовая,  кухня  -
были освещены, как и два окна наверху. Кто-то, не то  Байрон  Доувермен,
не то Феликс Грир, прошел мимо окна гостиной с газетой в руке.  Потом  в
одном из окон наверху свет погас. И в тот же миг, глядя сквозь  переплет
обнаженных  ветвей  и  узор  ограды  парка,  я   заметил   полицейского,
неторопливо вышагивающего вдоль фасада.
   Он дошел до угла площади, развернулся  и  так  же  неспешно  двинулся
назад. Я вытащил часы и засек время. Ему  потребовалось  около  полутора
минут, чтобы пройти мимо дома и дошагать до другого угла, и  столько  же
на обратный путь. С часами в руках я продолжал наблюдать за  ним;  шесть
раз с точностью маятника он промерил один и тот же отрезок, и каждый раз
на это уходило ровно полторы минуты. Если  приноровиться,  вполне  можно
успеть за полторы минуты обогнуть угол парка, добежать до двери, открыть
ее своим ключом и проскользнуть внутрь до того, как он  повернет  назад.
Взбежать к себе в комнату и забрать все деньги, что там еще остались,  -
дело нескольких секунд. А потом снова спуститься в переднюю, понаблюдать
через щелку и, как только он прошествует мимо, пересечь улицу у него  за
спиной...
   Однако  я  не  спешил:  неужто  удастся  так  просто  и  безнаказанно
перехитрить Бернса? Он расставил силки на нас с Джулией и до сих пор  не
просчитался ни разу. Я двинулся вдоль ограды, потом  приостановился  еще
раз... и тут  заметил  еще  одного  наблюдателя.  В  парке  на  скамейке
неподвижно сидел человек, одетый во все  черное.  Он  расположился  так,
чтобы видеть фасад дома N19, а  сам  оставался  в  глубине  парка  почти
невидим; он сидел и ждал, пока я или Джулия не соразмерим свои  планы  с
медлительными шагами фараона и не  пересечем  улицу.  А  тогда  он  тихо
свистнет, и фараон обернется и кинется к двери...
   Я попятился, потом побрел прочь. До Мэдисон-сквера было рукой подать,
и шел я со всеми возможными предосторожностями, но теперь я  понял,  что
надежды нет - рано или поздно нас все равно поймают. Если  только  я  не
брошу Джулию на произвол судьбы, чего я не собирался делать ни при каких
обстоятельствах, Бернс может торжествовать победу.  Он  обложил  нас  со
всех сторон, загнал в тупик, он не оставил нам денег даже на еду; теперь
прячься не прячься - ничто не поможет. Он предусмотрел все, предусмотрел
еще до того, как задержал нас. Желал ли он нашей смерти? Например,  "при
оказании сопротивления задержанию"? Вполне возможно. Во  всяком  случае,
это был бы наикратчайший путь к свиданию с  Кармоди  в  уолл-стритовской
вотчине последнего. Или теперь Бернс решил нас  поймать?  Вероятно,  его
равно устроит и та и другая развязка: наш "побег" служит доказательством
нашей вины или по крайней мере ставит под  сомнение  нашу  невиновность.
Для таких влиятельных особ, как Бернс и  Эндрю  Кармоди,  да  еще  после
нашей "попытки к бегству", добиться в 1882 году  судебного  приговора  -
"обвиняются в убийстве" - не составит труда...
   Я увидел Джулию, едва она вошла  в  Мэдисон-сквер  со  стороны  Пятой
авеню; походка у нее была быстрая, целеустремленная,  фигура  в  длинном
платье то  вырисовывалась  четко  на  фоне  желтого  света  фонарей,  то
пропадала в  тени.  Я  встретил  ее  у  выхода  в  сторону  центра,  она
улыбнулась с облегчением, завидев меня, и я  подхватил  ее  под  руку  и
повел назад, в сквер, словно мы и в самом деле знали, куда направляемся.
Не откладывая, я рассказал ей  все,  что  со  мной  случилось,  и  самое
главное - что денег у нас по-прежнему нет.
   - Боже мой!..
   Она на мгновение прикрыла глаза.
   - Что с вами?
   - Я так устала, Сай. Я просто  не  могу  больше  ходить,  ходить  без
конца...
   Подбодрить ее мне было нечем. Вскоре после того, как  мы  расстались,
она зашла в посыльную контору и отправила с мальчиком записку тетушке: с
ней-де все в порядке, но на какое-то время придется  уехать  из  города;
почему - она объяснит позже, а пока пусть тетушка не волнуется...
   - Она, конечно, будет волноваться, проси - не проси,  но  по  крайней
мере она теперь хоть что-то обо мне знает. Что еще я могла  предпринять?
Хотелось бы...
   Я держал Джулию под руку и не мог не  почувствовать,  как  резко  она
вздрогнула; я и сам заметил двух полицейских, пересекающих  Пятую  авеню
по направлению к нам. Мы стремительно повернули и все с тем  же  деловым
видом зашагали обратно, туда, откуда только что пришли, уповая,  что  за
деревьями и кустами они не успели нас заметить.  Какой  бы  бессмыслицей
это ни представлялось, мы инстинктивно оттягивали ту минуту,  когда  нас
поймают. А на выходе из сквера у Двадцать  третьей  улицы  появился  еще
один фараон - этот нас, безусловно, не  видел,  стоял  к  нам  спиной  и
думал, верно, о чем угодно, только не о нас. Но  выйти  этим  путем,  не
обратив на себя его внимание, нечего было и надеяться, и мы  свернули  в
первую попавшуюся поперечную аллею.
   - Сай, я должна остановиться. Должна, хоть умри. Я  присяду  на  этой
скамеечке, а вы идите. Потом вернетесь, может, я еще буду здесь...
   Но я энергично затряс головой и  силой,  чуть  не  бегом  потащил  ее
дальше. Что-то вокруг - то ли вид деревьев, то ли расположение скамеек -
показалось мне смутно знакомым. Я же здесь проходил -  ну  да,  конечно!
Вот аллея  начала  изгибаться  и  за  сеткой  ветвей  проступили  темные
бесформенные очертания, которые я тем не менее  сразу  узнал.  Потом  мы
вышли напрямую  и  с  полной  ясностью  увидели  на  фоне  ночного  неба
громадную правую, руку статуи Свободы, вознесшую свой факел  высоко  над
вершинами деревьев.
   Мы молча вскарабкались по винтовой лестнице  до  круглой  огороженной
площадки у пламени факела.
   Литая ограда скрывала нас, но мы могли смотреть сквозь нее и  видеть,
что творится внизу; опустившись на  холодный  металл,  мы  целую  минуту
всматривались и вслушивались, созерцали тусклые качающиеся огни экипажей
на Пятой авеню и радовались уже тому, что  сидим,  что  больше  не  надо
ходить. Если бы кому-нибудь пришло в голову искать нас  здесь,  скрыться
нам было бы некуда. Бернс загонял нас если не до смерти,  то  во  всяком
случае до изнеможения. Но сейчас даже Бернс перестал нас интересовать.
   Сквозь ограду снизу  просачивался  скудный  свет  фонарей,  и  медная
обшивка  факела,  на  которую  Джулия   откинула   голову,   переливчато
поблескивала; на лице у Джулии застыла улыбка.
   - Как хорошо, - прошептала она, - как хорошо, что не надо  двигаться.
- Она приоткрыла глаза, увидела, что я смотрю на нее, и  улыбнулась  еще
раз, чтобы показать, что шутит:
   - Если бы теперь еще и перекусить...
   Я усмехнулся и вынул из кармана мятый бутерброд и яйца с раздавленной
скорлупой. Даже не  поинтересовавшись,  откуда  у  меня  все  это,  лишь
покачав  головой  в  изумлении,  она  принялась  за   бутерброд.   Потом
предложила поделиться со мной, но я отказался,  рассказал  про  салун  и
заставил ее доесть все до конца.
   Ночь мы  провели  внутри  статуи,  укрывшись  от  ветра  на  винтовой
лестнице. Мы уселись, тесно прижавшись друг  к  другу,  на  третьей  или
четвертой ступеньке сверху, площадка оказалась на уровне наших  глаз,  и
через щель под оградой был виден город. Джулия склонила  голову  мне  на
грудь, я сел вполоборота к ней и обвил ее руками. Холод проникал и сюда,
но от ветра мы спрятались, так что стало в общем терпимо. Джулия  уснула
сразу, а я до поры до времени сидел без сна, обняв ее и глядя на  город;
все, что я видел за оградой, была темнота,  в  которой  кое-где  мерцали
тусклые искорки. Но и эти искорки исчезали по одной,  по  две,  пока  не
погасли без следа, город совсем замолк, и я тоже уснул.
   Раза два мы просыпались от  холода  и  вставали,  сгибая  и  разгибая
закоченевшие  пальцы.  Во  второй  раз  очень  осторожно,  стараясь   не
проронить ни звука, мы выбрались на площадку и обошли ее  раз  пять  или
шесть, глядя на верхушки деревьев, на  безлюдные  освещенные  аллеи,  на
темный город под нами. Потом мы снова залезли  внутрь,  снова  прижались
друг к другу, я обнял Джулию, как раньше, но чувствовал, что больше  мне
на этой  холодной  железной  лестнице  не  уснуть.  Усталость  я  ощущал
по-прежнему, но она была уже не такой тяжелой: сон помог.
   Прошло еще несколько минут, и Джулия прошептала:
   - Вы спите?
   Я покачал головой  -  щека  моя  касалась  ее  волос,  так  что  она,
несомненно, поняла меня. И сказала:
   - Я тоже не сплю...
   И вдруг, без всякой подготовки, вовсе не помышляя ни о  чем  подобном
до той секунды, когда произнес первое слово,  я  самым  обыденным  тоном
начал рассказывать Джулии, кто я такой и откуда  явился.  Мне  казалось,
что час пробил, что она имеет право это знать. Я рассказывал о  проекте,
о Рюбе, докторе Данцигере и Оскаре Россофе -  и  о  своей  жизни  в  том
далеком, еще не наступившем времени. Говорил я ровным полушепотом  прямо
ей в ухо, говорил обо всем подряд - о подготовке с Мартином, о  жизни  в
"Дакоте", о первой удачной попытке и о том, как я попал  к  ней  в  дом.
Дважды она поднимала  голову  и  испытующе  всматривалась  мне  в  лицо,
насколько это представлялось возможным в  почти  полной  темноте,  затем
вновь откидывалась у меня в руках, и я старался  и  не  мог  представить
себе, о чем она думает. Разумеется, я нарушил основную заповедь проекта,
и никто, наверно, не смог бы понять почему. Однако я не сомневался,  что
поступаю правильно. Наконец, я  кончил  и  стал  ждать,  что  же  скажет
Джулия.
   Она глубоко вздохнула.
   - Спасибо, Сай. Никогда не  встречала  таких  отзывчивых  мужчин.  Вы
помогли мне перенести эту долгую ночь. Ничто меня так не  захватывало  с
тех самых пор, как я  девочкой  читала  "Маленьких  женщин"  <"Маленькие
женщины" - популярная в свое  время  повесть  для  девочек  американской
писательницы Луизы Олькотт (1832-1888).>. Вам надо записать это  все  на
бумаге, а может, и проиллюстрировать. Я просто уверена, что  в  "Харперс
уикли" примут. А теперь я, пожалуй, смогу еще немножко поспать...
   - Ладно, - ответил я, усмехнувшись в темноте. Значит, она решила, что
я придумал свой рассказ специально  ради  того,  чтобы  развлечь  ее.  А
впрочем, чего еще я ждал?..
   Через четыре-пять минут я и сам заснул, заснул по-настоящему  крепким
сном. А когда очнулся, то каким-то подсознательным чувством  понял,  что
ночь на исходе, и пожалел, что она уже прошла.  Какой  бы  ни  была  она
неприютной, но с Джулией мне было хорошо. А