д! - не сговариваясь, выпалили мы с Лисом. - Вот  это
встреча!

ГЛАВА ТРИДЦАТАЯ

   Цель войны - добиться лучшего состояния мира.
   Аксиома Лиддел-Гарта

   Полковник Эшли Сазерленд выскочил из ящика и вместо "здрасьте" выпалил из
пистолета. На наше счастье,  время,  проведенное  им  в  кромешной  темноте,
помешало англичанину прицелиться, и пущенная им пуля,  едва  не  проделав  в
моем ухе дырку, позволяющую таскать в качестве серьги звено от  невольничьей
цепи, впилась в стоящее рядом дерево.
   - Ну ни хрена себе! - возмутился Лис и, схватив  прислоненное  к  фургону
ружье одного из казаков, участвовавших в досмотре, как тараном двинул  не  в
меру прыткого англичанина прикладом в грудь. Ноги несчастного еще продолжали
двигаться вперед, в безнадежной  попытке  спрыгнуть  на  землю  и  побежать,
однако туловище его уже рвалось назад в ящик. Из горла  полковника  вырвался
сдавленный   квакающий   звук,   напоминающий   прошедшую   форму    глагола
"размножаться"  на  языке  дикарей  Сатанаксио.  Пришедшие  в  себя  казаки,
возмущенные столь непочтительным обращением с их любимым командным составом,
за ноги стянули полковника с фургона и  принялись  с  применением  подручных
средств упаковывать его наподобие рождественского подарка.
   - Я объявляю себя вашим пленником, милорд! - заорал Сазерленд.
   - Вспомнил! - буркнул недовольный  Лис,  критически  оглядывая  дерево  с
засевшей в нем пулей на предмет подыскивания ветки, способной выдержать  вес
английского полковника. - Тебя что, в детстве папа сдаваться не учил? Ты шо,
в натуре, не знаешь, шо ежели человеку башку продырявить, то он после  этого
себя так хреново чувствует, что никакую капитуляцию принять  уже  не  может?
Эй, ребятки, снимите-ка вожжи с этих кляч, - скомандовал Лис своим  казакам,
- ща будем поднимать  сообразительность  сего  джентльмена  на  недосягаемую
высоту.
   Я знал, что кровожадность моего друга явно напускная, что Лис без крайней
нужды старается не лишать жизней тварей Божьих, даже если они  действительно
твари. Если вышеозначенный субъект мог обладать ценной информацией, так уж и
подавно. Но полковнику Сазерленду это было неведомо. Привычный к европейской
манере ведения войны, он, очевидно, полагал, что сейчас его отведут в штаб и
начнут всячески склонять раскрыть страшную  военную  тайну,  обещая  за  это
невесть какие груды золота.
   В  этом  случае  можно  было  поиграть  в  занимательную  игру   принятия
благородных поз и таким образом сравнительно весело провести  время.  Однако
метода Лиса была  совершенно  иной:  он,  не  сходя  с  места,  приговаривал
оппонента к смертной казни и тут же делал вид, что это дело  его  больше  не
интересует. Перенести подобное издевательство, простить такое  неуважение  к
своей персоне благородный Эшли Сазерленд никак не мог.
   - Постойте! - завопил он, стараясь  увернуться  от  руки  дюжего  казака,
пытавшего вставить ему в рот свернутый из онучи кляп. - Я хочу  открыть  вам
тайну.
   - Угу, золотого ключика, - прокомментировал заявление англичанина Лис.  -
Погоди, Петро. Дай господину полковнику выговориться  напоследок,  -  зевая,
разрешил он.
   - Да-да, у меня для вас есть важные сведения.  -  Обрадованный  отсрочкой
казни Сазерленд  спешил  заинтересовать  своим  рассказом  "жестокосердного"
начальника пугачевского штаба, который в глазах англичанина явно  оправдывал
самые страшные легенды об ужасающей жестокости этих дикий славян. -  У  меня
письмо от английского командования американскому Конгрессу.
   - Братело, - Лис всплеснул руками, - так шо ж ты раньше  не  сказал,  что
переквалифицировался в почтальоны? А я-то смотрю, ты не при  мундире.  Решил
было, может, шпионить приехал. А почтальонов мы не вешаем. - Он сделал  знак
казакам развязать англичанина. - Пошли в штаб, подумаем, как  половчее  твою
цидулу к американцам перекинуть. Вставай, полковник, вставай. До  отбоя  еще
далеко.

***

   В штабе кипели страсти.
   - Отряд Лафайета нельзя принимать всерьез, - вдохновенно твердил один  из
масонствующих  екатерининских  офицеров,  за   последний   год   совершивший
разительный карьерный прыжок от командира батальона до  начальника  пехотной
дивизии. - Этот наскоро собранный отряд даже стыдно именовать  армией.  Если
не считать кучки волонтеров, таких, как сам Лафайет,  мало  кто  в  этом,  с
позволения сказать, войске вообще имеет сколь-нибудь связное представление о
том, что ему надлежит предпринимать в бою.
   - Я бы не стал так говорить, вельможный пан, - едва не багровея от гнева,
осаживал его овеянный ратной славой  лихой  кавалерист  Михал  Доманский.  -
Вместе с Лафайетом сюда идет генерал Пулавский, а это, поверьте мне, немало.
Я имел честь служить под  его  началом  и  потому  могу  вас  заверить,  это
выдающийся полководец. Даже ваш Суворов по достоинству оценил его.
   - Господа, господа, - успокаивал их Алексей Орлов, - не стоит горячиться.
Надо признать очевидное: отряд Лафайета действительно невелик по сравнению с
нашей армией. А завтра, когда к ней  примкнет  войско  Салавата  Юлаева,  он
покажется и вовсе мизерным. Но тем не  менее  мы  должны  помнить,  что  его
составляют люди, готовые умереть за благородные идеи свободы и независимости
Америки. Да, вероятнее всего,  мы  сможем  сокрушить  их.  Однако  этот  бой
покроет павших волонтеров славой героев и мучеников, о  которых  деды  будут
рассказывать свои внукам. На наши же головы падут лишь проклятия и позор.  В
такой победе для нас нет ни чести, ни проку.
   - В чем же ты видишь выгоду,  Алексей  Григорьевич?  -  негромко  спросил
Пугачев, внимательно слушавший до этого доводы спорщиков.
   - Лафайет, безусловно, герой, - четко, как обычно, начал Алексей Орлов. -
И что того важнее, пользуется едва ли не  отцовской  любовью  Вашингтона,  и
все, что он скажет, будет, несомненно, выслушано главнокомандующим с должным
вниманием. Следовательно, наша задача сделать так, чтобы Лафайет, как бы это
выразиться, перестал с нами воевать.
   - Вы предлагаете взять его в плен? -  спросил  кто-то  из  присутствующих
командиров.
   - Ни в коем случае. Он сам должен понять, что боевые действия между  нами
бессмысленны и, более того, вредны для торжества тех  идей,  за  которые  он
сражается.
   - Все это прекрасно, но едва  ли  возможно,  -  хмыкнул  давешний  масон,
почесывая запущенный на английский манер  бакенбард.  -  Если,  конечно,  не
принимать во внимание вероятность явления  ему  во  сне  ангела  Господня  с
соответствующим сообщением.
   - Нет, - покачал головой Орлов-Чесменский, - на ангелов  нам  уповать  не
приходится. Но кое-что все-таки в наших руках. Государь, - граф повернулся к
Пугачеву, - план, о котором я хочу говорить, довольно рискован, но он  может
удаться.
   - Я слушаю тебя, Алексей Григорьевич, - согласно кивнул Пугачев.
   - Дело в том, что несколько лет назад, когда моя супруга  и  ваша  сестра
Елизавета Кирилловна гостила при французском дворе, она была хорошо  знакома
и даже дружна с юным маркизом  де  Лафайетом.  Полагаю,  в  память  о  былой
дружбе. он согласится выслушать ее, если  мы  наделим  Елизавету  Кирилловну
полномочиями парламентера.
   - Да виданное ли дело, -  усомнился  кто-то  из  присутствующей  казацкой
старшины, - бабу послом отправлять?
   - Цыть, дурья башка! - гневно шикнул Пугачев. - Сказал тоже, бабу! У  ней
в голове царский ум посажен, не то что у тебя, дырявый горшок из-под кулеша.
Дело-то, может, Алексей Григорьевич, и доброе, да вот сомнение  меня  берет:
война вокруг, как же ж мы  Лизавету  Кирилловну  без  надлежащего  отряду-то
пошлем. А ежели, скажем, отряд дадим, так тот же Лафайет может  его  за  наш
авангард принять. А  там  разберутся,  не  разберутся,  а  мертвых  хоронить
придется.
   - Я думал над этим, государь. Почтеннейший бригадир Доманский сегодня уже
упоминал, что в отряде Лафайета служит такой  известный  герой  Польши,  как
генерал Пулавский. Там же, насколько мне известно, воюет  и  капитан  Тадеуш
Костюшко, с которым, если не ошибаюсь, Михал в родстве. Да и не они одни.
   - О да-да, - отважный шляхтич гордо  расправил  плечи,  -  много  славных
сынов Польши сражаются за свободу этой земли.
   - С обеих сторон, - добавил Орлов-Чесменский. - Об этом я и  говорю.  Пан
Михал водит свою бригаду в атаку под алым стягом с белым  орлом.  Это  знамя
дорого  сердцу  каждого  поляка.  Так  что  вряд  ли  его  могут  спутать  с
каким-нибудь другим.
   - Ну, положим, пошлем мы навстречу маркизу  бригаду  Доманского.  Хорошо,
коли они поладят. А коли нет? Риск велик. Да и  согласится  ли  моя  дорогая
сестра ехать к старому знакомцу?
   - Это ее план, ваше величество, - поклонился Алексей Орлов.
   - Ну что ж, - Пугачев в задумчивости погладил бороду, - значит, так  тому
и быть. Михал, вели седлать коней.
   - Постойте-постойте-постойте, - вмешался в совещание Лис.  -  Я  шось  не
понял, я тут начальник штаба или  уже  шо?!  Кого-то  куда-то  отправляют  -
бригада налево, бригада направо! Ежели бы я щас  с  гостинцем  не  подоспел,
почитай, до конца недели на всю эту шляхетскую ораву еще б пайки  выписывал.
А это ж, ежели перемножить количество голов на количество сабель...
   - Погоди, Лис, - одернул я своего напарника. - Генерал  Закревский  хотел
сказать, что только что  нам  удалось  задержать  представителя  английского
командования, который пытался скрытно пробраться в город с тайным  посланием
к американскому Конгрессу.
   - Вот оно как, - нахмурился "император". - О  чем  же  таком  Конгресс  с
англичанами переписывается? Ну-ка, волоките сюда вашу добычу, посмотрим, что
за птица.
   - Да птица-то знакомая, - махнул рукой Лис. - Полковник Эшли Сазерленд из
штаба Корнуоллиса. - Генерал-аншеф  сделал  знак  казакам  ввести  пленника.
Полковник со связанными за спиной руками вышагивал гордо, демонстрируя  свою
отменную военную выправку.
   - Я английский офицер, - начал он, оглядывая  собравшихся,  -  и  требую,
чтобы со мной обращались согласно моему званию.
   - Тише, Эшли, не шуми. Мы  же  договорились,  что  ты  почтальон.  Ты  уж
выбери, либо ты шпионский  полковник,  тогда  мы  возвращаемся  к  дереву  и
начинаем все сызнова, либо ты почтальон, тогда кончай базлать и давай пакет.
   Очевидно, выбор  полковником  был  сделан  много  раньше,  поскольку,  не
заставляя себя упрашивать, он проговорил, стараясь  придать  лицу  выражение
благородного негодования:
   - Снимите камзол и распорите подкладку под левым карманом.
   Казаки не заставили себя упрашивать,  и  вскоре  в  моих  руках  оказался
любопытнейший  документ,   подписанный   генералом   Гоу,   Корнуоллисом   и
представителем короля в колониях графом Данмором.
   "Господам Глену, Робертсу, Лоуэлу и Клеймору, - гласило письмо.  -  После
переговоров, проведенных в Лондоне  господином  Карстеном,  облаченным  вами
соответствующими полномочиями, договаривающиеся стороны пришли  к  следующим
соглашениям.
   Первое: английские колонии в Новом Свете  продолжают  впредь  именоваться
Североамериканскими Соединенными Штатами и  управляться  Конгрессом,  впредь
более не именующимся колониальным.
   Второе:  Конгресс,  действуя  согласно  мандату,   выданному   английским
правительством, назначает и собирает через  формируемые  им  соответствующие
органы пошлины,  налоги  и  иные  сборы,  из  которых  далее  выплачивает  в
королевскую казну оговоренный единый налог.
   Третье: Конгресс распускает так называемую Освободительную армию и впредь
имеет лишь отряды полиции, но не более тысячи человек на один штат.  Офицеры
и командиры  данных  полицейских  сил  обязательно  проходят  действительную
военную службу в Англии и только после этого могут назначаться на  командные
должности..."
   Письмо содержало еще двадцать четыре пункта подобного рода, и  каждый  из
этих  пунктов  был  траурным  цветочком  на  скорбную  могилу   американской
независимости. Впрочем, имея  хорошо  подвешенный  язык,  подобный  документ
вполне можно было выдать за глобальную победу в  нелегкой  борьбе  и,  полив
вышеупомянутые цветочки  крокодиловыми  слезами  о  многочисленных  жертвах,
собрать впоследствии изрядный урожай золотых ягодок с дальнейшим размещением
их в  банках.  Под  проценты.  Заканчивался  же  этот  дипломатический  опус
тирадой, вызвавшей бурное веселье в пугачевском штабе.
   "В  случае,  если  данное  соглашение  будет  ратифицировано  Конгрессом,
английское  командование  берет  на  себя  обязательство  дальнейшей  охраны
Конгресса и всех организованных им служб. В  то  время  как  Форин  Офис  по
повелению его величества Георга III готов оказать всемерное  дипломатическое
давление на императрицу России Екатерину II с целью  добиться  отзыва  армии
князя  Заволжского,  именующего  себя  императором  Петром  III,  обратно  в
Россию".
   При этих словах гомерический  хохот  потряс  дом,  в  котором  размещался
пугачевский  штаб.  Веселее  всего,  наверное,  было  нам  с   Лисом,   живо
представлявшим себе, как очередной самозваный супруг  императрицы  Екатерины
пытается оказать на нее какое-либо давление.
   Полковник Сазерленд выглядел глубоко оскорбленным столь явным проявлением
непочтения  к  доставляемому  им  перлу  британской  тайной  дипломатии.  Он
попытался было протестовать, что-то требовать, но утирающий  выступившие  от
хохота на глазах слезы Пугачев только махнул казакам:
   - Уведите его. Да накормите.  Небось  проголодался.  А  письмо,  -  начал
Емельян Иванович, наконец успокаиваясь, -  пусть  Лизавета  маркизу  свезет.
Самое ему время полюбоваться, как здешние бояре за волю ратуют,
   - Государь, - сказал Лис, хитро прищуриваясь. - Оно бы, конечно, и  верно
Лафайету весточку свезти,  да  только  нехорошо  как-то  выходит.  Вез  себе
почтарь, вез письмецо заветное, а мы его хап, и  переняли.  Мы  ж,  чай,  не
разбойники какие.
   - Вот любишь ты, Закревский, издали  начинать,  -  мягко  пожурил  своего
начальника штаба Пугачев. - Ну, давай уж, говори, чего удумал?
   - Я вот что мыслю, - не спеша произнес Лис, - пакет тот надо в  Питтсбург
доставить.  Да  попросить,  чтобы  генерал  Вашингтон  письмецо  в  Конгресс
передал. Он,  болезный,  видать,  еще  не  знает,  что  его  думские  дядьки
распускать решили. Вот, поди, обрадуется!
   - Что ж, - усмехнулся  Пугачев.  -  Хитро  придумано;  Вряд  ли  генералу
таковые известия радости доставят. Ну а с маркизом тогда как?
   - Ну и маркиза не обидим, - лукаво усмехнулся Лис. -  Ежели  мы,  скажем,
попросим вашего лейб-лекаря копию с того документа снять, то, поди,  и  сами
Гоу с Корнуоллисом передерутся, какое  письмо  настоящее,  а  какое  с  него
списано. Правда ведь, ваше сиятельство?
   Калиостро, как обычно сидевший безучастно в  углу  со  своим  неразлучным
бушмейстером, гневно вспыхнул.
   - Ну ваше  сиятельство,  -  заворковал  Лис,  присаживаясь  рядом,  -  ну
Джузеппе Бальзамович, ну пожалуйста. Для благого дела ведь. Ну такой  талант
в  землю  зарываете.  Вы  ж  только  подумайте,  сколько  мы  этим   листком
человеческих жизней спасти можем.
   - Хорошо, -  обреченно  вздохнул  великий  магистр.  -  Сейчас  и  больше
никогда.
   - Добре, - кивнул Пугачев,  внимательно  слушавший  лисовские  увещевания
живого бога индейских племен. - С письмом ты лихо уладил. Только вот  кто  в
город пойдет?
   - А я и пойду, ваше величество. Кому ж еще? Чтоб с Вашингтоном  разговоры
разговаривать, не пацан какой нужен, а человек весомый, достойный, в  чинах.
Ну, одним словом, я. - Закревский попытался гордо напыжиться, что,  впрочем,
ему мало удалось.
   - Парламентером пойдешь, с белым флагом? - осведомился "император".
   - С белым флагом меня, поди, сразу в Конгресс  сведут.  На  кой  ляд  мне
такая честь? Я с маркитантами поеду. Утром завтра выеду, а к вечеру  обратно
вернусь.
   - Не верю я здешним купчишкам, - вздохнул Емельян Иванович, - Они за грош
блоху в поле загоняют.
   - Так это ж или дождик, или снег, или будет, или нет. Сейчас издаля много
фургонов идет, каждый день новые прибывают. Снарядим свой возок, возьму себе
кучера из американеров, переоденусь, усы-бороду сбрею. Авось и не узнают.
   - Усы и бороду брить не надо, - произнес  из  своего  угла  Калиостро,  -
светлые пятна останутся. Их следует подстричь и завить на голландский манер.
А кроме того, я дам вам снадобье, и ваши волосы приобретут изумительно рыжий
цвет. Я думаю, он будет вам к лицу, господин... Закревский.
   - Конечно, - не смущаясь ни на секунду, выпалил  Лис.  -  Но  мне  всегда
нравился мой естественный, черно-бурый.

***

   До работы в Институте мне не приходилось бывать в  Питтсбурге.  Все,  что
мне посчастливилось услышать об этом  городе,  сводилось  к  наличию  в  нем
предприятий   металлообрабатывающей   и   горнодобывающей    промышленности.
Население его и в наше-то время не  поражает  величиной,  а  уж-в  последней
четверти XVIII века  и  подавно  обеспечивало  этой  временной  американской
столице незавидную роль захолустья, пусть даже и самого крупного  захолустья
в этих местах.
   Если наскоро возведенные укрепления  с  некоторой  натяжкой  и  позволяли
именовать  Питтсбург  крепостью,  то,   глядя   на   местные   архитектурные
достопримечательности, необходимо было обладать обостренной фантазией, чтобы
величать этот  город  центром  государственной  власти.  Двух-,  трехэтажные
домишки, считавшиеся здесь символом невероятной роскоши и едва ли не главным
атрибутом его городского статуса, теснились друг возле друга  на  нескольких
главных улицах, радиально расходившихся от ратушной площади. Чуть дальше  от
центра "высотки" сменялись скромными одноэтажными постройками, а те и  вовсе
лачугами, сбитыми чуть ли не из  ящиков.  То  же  можно  было  сказать  и  о
дорогах. Точнее, о дороге, поскольку, строго говоря, на этот титул пока  что
могла претендовать лишь одна замощенная  брусчаткой  тропа.  Сейчас  по  ней
катились фургоны с продовольствием, и я в подзорную трубу  разглядывал  один
из них, внешне ничем не выделяющейся среди таких же  фермерских  повозок.  В
нем рядом с возницей сидел Лис, напевая:
   Забей заряд и ставьте фитиля,
   Купчина лезет прямо на рожон,
   За тесаки, ребята, помолясь,
   Ведь с нами бог и штурман дядя Джон.
   Все ближе и ближе были посты городской стражи.

   - Лис, - вызвал я напарника, - включи картинку.
   -  Да  завсегда  пожалуйста.  Капитан,  давай  еще  раз  повторим   адрес
Вашингтона. Улица Литейная, шесть. Правильно?
   - Не правильно. Не шесть, а шестой дом от начала улицы. Там еще  салун  и
какие-то склады. Тебя интересует дом Уолтера Блейдсмита,  хозяина  оружейных
мастерских.
   - Да, да, я помню. Вторая улица справа от  ратуши.  Над  воротами  должен
висеть флаг с гербом Вашингтона: в белом поле вдоль красная лыжня, а над ней
три красные звездочки, как на армянском коньяке. Кстати, капитан,  а  почему
три, а не пять?
   - Лис, потому что три. Геральдика - это  наука.  В  ней  практически  все
имеет смысл. Например, те червленые пояса  в  серебряном  поле,  которые  ты
обозвал лыжней, вполне могут означать,  что  предок  Вашингтона,  получивший
этот герб, доблестно участвовал в двух кровопролитных сражениях, в которых и
сам был ранен...
   - Ага, а три звездочки вместо пяти означают, что ему не хватило выдержки.

   Я обреченно вздохнул. Объяснять моему другу высокий язык геральдики  было
так же уместно, как обучать пингвинов классическому балету.
   - Что везете? - Дежурный сержант городской стражи ленивым  взором  окинул
очередную повозку, въезжавшую в город, и, скользнув взглядом по  сидящим  на
козлах "фермерам", засунул голову внутрь фургона. - Что в бочках?
   - Вино, господин офицер, - бойко отозвался Лис. - Вино и виски.
   Один из солдат караула запрыгнул в фургон, постучал костяшками пальцев по
бочке, словно проверяя, полна ли она, обстучал соседние пузатые  емкости,  а
затем спрыгнул на землю, давая понять